№ 7 (1214), декабрь 2002

Профессор П. И. Скусниченко

Заведующий кафедрой сольного пения, Заслуженный артист России, лауреат VI конкурса, член жюри XI конкурса имени П. И. Чайковского

Петр Ильич! Как в этот раз на конкурсе Чайковского у вокалистов была представлена Московская консерватория? Сколько было наших людей – выпускников, студентов – всех, кто генетически связан с Московской консерваторией? Сколько их было «на входе» и что мы получили «на выходе»?

«На входе» было прилично очень. Только из моего класса было пять человек. А еще три человека из класса Г. А. Писаренко, четыре из класса Ю. А. Григорьева, из класса И. К. Архиповой пели… Думаю, более чем достаточно. Ведь в свое время было девять участников от всего Советского Союза.

А сейчас ограничений нет?

Ограничения были, когда прослушивали по кассетам. На первый тур. И после кассет осталось сорок человек от России. Из них консерваторцев – человек пятнадцать.

Так, это «на входе». А «на выходе»?

А «на выходе» – Андрей Дунаев, мой ученик, тенор, получил вторую премию, Анна Самуил, ученица И. К. Архиповой – третью и Анастасия Бакастова, ученица Писаренко – четвертую. И все. Могу сказать в адрес своей консерватории и критику. Меня Е. Е. Нестеренко, председатель жюри, просил, чтобы я возглавил отборочное прослушивание по кассетам. Но я не смог – поехал на мастер-класс в Японию. Руководил прослушиванием Ю. А. Григорьев. И пропустил четырех своих учеников, которые все четверо не прошли даже на второй тур. Так зачем было их пропускать и на первый? Ведь это Московская консерватория! Не готовы – не надо выходить.

Кстати, у Вас как профессора есть право вето? Вы можете не пустить на конкурс? Сейчас ведь свобода, все едут куда хотят – студент может Вас не послушаться?

Тогда он больше не вернется в этот класс. Он знает это прекрасно. Нельзя ни себя позорить, ни педагога, ни консерваторию. Так что в данном случае только три премии – это честно.

То есть у Вас этот конкурс Чайковского не вызвал чувства неудовлетворения?

Еще как вызвал! Я прослушал все. Сидел и думал – этот не пройдет и этот не пройдет. Ведь вокруг такая красота – столько голосов! И не просто голосов, но обученных людей. Музыкантов! Даже из наших. А что получилось?

У Вас есть сомнения в справедливости жюри?

Многие люди прошли до конца, только благодаря тому, что их педагоги сидели в жюри. Ведь великолепные ребята пели! Но они не прошли. Прошел тот, кого нужно было пропустить.

Вы имеете ввиду отборочные прослушивания?

Нет, на первом туре. И на втором туре великолепно пели. Никто не думал, что они не пройдут! А пройдет, например… могу назвать – К. Штефан, ученик Е. Е. Нестеренко – он еще и четвертую премию получил.

Все председатели этого года, за исключением А.Рудина, были наши музыканты, живущие за границей?

Да, Нестеренко уже 9–10 лет там. Я очень уважаю Евгения Евгеньевича как певца, как нашего бывшего профессора и даже заведующего кафедрой. Но, все-таки, конкурс проходит в России, а наших членов жюри кроме него всего двое – Г. А. Писаренко и И. П. Богачева… Сидит 15 человек жюри и только три человека представляют Россию! Почему?! Неужели у нас нет заслуженных людей? Есть. Например, Иван Иванович Петров – прекрасный бас, очень хорошо разбирается в проблемах вокала – он член жюри конкурса Глинки, Шаляпинского конкурса, конкурса Лемешева. И он нейтральный человек. Есть и другие личности…

А кто это решал?

Не знаю. Но, думаю, что это решал председатель. Он подбирает себе команду. Сначала я подумал, что это хорошо – все чужие и будут правильно судить. Но они так судили, что у всех опустились руки. Первую премию у женщин – никто не заслужил. Певица, которая ее получила – меццо-сопрано из Якутии, ее вообще не надо было пропускать – у нее разбитый голос, качка, плохо с верхними нотами… Хотя Казаков – первая премия у мужчин – это справедливо. Великолепный певец Большого театра, уже года три поет. Кончал Казанскую консерваторию. Кто-то по радио даже сказал, что у нас давно не было такого баса. На конкурсе выступал очень профессионально, очень интеллигентно. Я бы тоже дал ему первую премию. И это несмотря на то, что у меня выступали и Лынковский, лауреат первой премии конкурса Глинки, и Байков, и Шишляев, и Урусов, и Дунаев – тоже великолепные певцы. Дунаеву я бы тоже дал вторую премию – ему ее дали единогласно. Такой лирический тенор сейчас – редкость. Все сейчас в драматические рвутся! А он не насилует свой голос, а именно поет… Но остальные премии вызывают недоумение. И не только у меня, но и просто любителей музыки, которые сидели рядом со мной и возмущались…Особенно первая премия у женщин. Это ведь всегда было очень престижно – победа на конкурсе Чайковского! Мы все были в трауре – как можно было дать эту первую премию? Почему дали?

Как понимаю, это упрек прежде всего в адрес председателя?

Я не хочу сказать, что это было неправильно – вызвать Нестеренко. Ради Бога! Он заслуживает быть председателем жюри – народный артист Советского Союза, более двадцати лет пел в Большом театре, пел и в Питере. Наоборот, это даже престиж! Но… будучи министром культуры, я бы оставил Архипову. Она уже вела десять конкурсов, зачем было менять?

У нас всегда был один председатель?

Практически да. Первый раз – Хренников, потом – Свешников, а затем постоянно Архипова. И здесь, вдруг, на юбилейном десятом конкурсе у вокалистов понадобилось все поменять. Причем, я считаю, что было совершенно некомпетентное жюри! При мне одного баритона остановили и сказали – «Вы спели пол арии!» А он пел Смерть Родриго – это отдельная сцена! До нее еще есть Ария и Дуэт. Ну как не знать этого? Соткилава даже выскочил на сцену, закричал – «Вы не то спели!». Ну так опозориться! Я уже хотел встать и сказать – на всех конкурсах обе арии идут отдельно!

Встали и сказали?

Не сказал. Потому что очень много зрителей и не хотелось своего коллегу при публике ставить в неловкое положение. Есть ведь этика!

Существует конкурсы, по условиям которых ученики членов жюри вообще не имеют права принимать в них участие. Как Вы относитесь к такой позиции?

Я давно и долго думал над этим. Как бы сделать так, чтобы заранее вызвать потенциальных членов жюри и заявить им – «Вы не имеете права выставлять на этот конкурс своих учеников. А если подготовили и хотите выставить своих учеников, то мы не можем вас пригласить в жюри». По-моему, это – идеальный вариант.

Вы сказали о престиже конкурса Чайковского. О высокой значимости победы на нем. Особенно для русских певцов…

Не только для русских – для всех. Я бываю на мастер-классах в разных странах – все спрашивают: «Когда будет конкурс Чайковского?». Я говорю – «Приезжайте на конкурс им. Глинки». – « Нет, Глинка – хороший конкурс, но Чайковский…». За границей все знают, что конкурс Чайковского – очень сложный. И если на нем человек побеждает – это настоящий певец! Первая премия – это Образцова, Атлантов, Нестеренко…Планку нельзя опускать.

А были на этом конкурсе новации с точки зрения репертуара? На других специальностях было много перемен.

Нет. Принципиальных не было. Так кое-что поменяли.

А в системе голосования? Как вокалисты пережили «да-нет»?

«Да-нет» у вокалистов было только на первом туре. А потом были баллы. На первом туре это правильно, все-таки он – отборочный тур. Как бы решается – может человек участвовать в конкурсе или не может, подготовлен или не подготовлен. Зачем ему баллы ставить? Тем более, если их сто с лишним человек. А надо оставить пятьдесят.

Еще одна идея. Не надо ли ввести в конкурс Чайковского для вокалистов какой-то театральный компонент, например, исполнить сцену из оперы Чайковского в костюме, гриме, с оркестром, с разыгранной мизансценой?

Есть такие конкурсы, где на третьем туре человек должен исполнить партию из оперы. Специально подбирают участников, чтобы были подходящие герои. Но это очень трудно осуществить. К тому же – конкурс до 32 лет. Певцы же, как правило, заканчивают образование в 25–26 лет, кто-то в 27–28. Где взять столько партий?

Но ведь среди участников много театральных людей, поющих в разных театрах мира. Это входит в профессию конкурсантов. И в консерваториях есть оперные студии…

У нас нет оперной студии. У нас есть штат оперного театра, а самой театральной площадки нет. Нет уже почти тридцать лет. Я считаю, что мы даже не имеем права записывать в диплом – «солист оперного театра». Какой он оперный солист, если он спел один госэкзамен в Большом зале, впервые надев сюртук, сапоги, парик, в которых ему и звук издать трудно, непривычно, а до того имел в этом зале одну репетицию без грима?! Так что с точки зрения конкурса нам и проводить театральное соревнование негде.

Петр Ильич, в заключение – мой традиционный вопрос из деловой игры: «Если бы организатором был я?». Как бы Вы построили следующий, Тринадцатый конкурс?

Я бы построил его так же, как это было всегда. Не выдумывал бы ничего нового. Сохранил бы программу. Но в жюри… Я помню, например, в Тулузе – сидит пять-шесть человек французов и четверо иностранцев. И на наш конкурс из пятнадцати членов жюри я пригласил бы человек шесть из России, трех-четырех из СНГ – Украины, Грузии, Белоруссии, известных музыкантов, Народных артистов – они могут судить. И иностранных, конечно, тоже.

А количественно – 15 человек это нормально?

Это много. Очень много. Оптимально – человек одиннадцать. Но из России все-таки не должно быть два-три человека… Это наш конкурс, мы его здесь проводим.

То есть главным Вам видится вопрос жюри?

Да. И я бы все-таки совершил переворот, о котором уже шла речь: принимаете приглашение участвовать в жюри – ваши ученики не поют. Хотите представить своих учеников – тогда извините!

По-Вашему, это надо вводить в устав конкурса?

Конечно. Это не должно быть единичное решение, сегодня я решаю так, а завтра придет другой и решит иначе. Должны быть утвержденные правила. И ведущая роль, конечно, должна принадлежать Московской консерватории.

Профессор С. Л. Доренский

Народный артист России, член жюри V–IX, XI конкурсов имени П. И. Чайковского

Сергей Леонидович! Вы, начиная с 1974 года, почти на всех конкурсах работали в жюри. И хотя на прошедшем конкурсе Вас в жюри не было, ученики Ваши играли, так что развитие недавних конкурсных событий Вам, конечно, хорошо известно. Как у пианистов выглядело участие Российских музыкантов и, в частности, Московской консерватории? Какие были у нас проблемы?

Вопросы возникли уже перед этим конкурсом. Были вещи, на которые мы сразу обратили внимание. Они стали проявляться задолго до начала, и стало ясно, что дело кончится скандалом. Что и произошло. Я пытался его предотвратить, беседовал с В. Крайневым, председателем жюри пианистов, – он приходил ко мне в класс. Я ему выложил те претензии, которые у нас есть.

Еще до начала?

Конечно, до начала. И он мог это исправить, но ничего не сделал.

Первое – на каком основании решили отбирать наших российских пианистов по кассетам? Ответ был такой: «Это решение Федерации конкурсов, которая заявила, что всех надо поставить в равные условия».

То есть Федерация где-то заграницей решает, как нам отбирать наших участников на наш конкурс? Почему?

Федерация рекомендует. А решала Дирекция конкурса, о которой – отдельный разговор, что это за люди, она и организовала такое прослушивание. В комиссию вошли несколько наших профессоров (Рощина, Плотникова, Диев, Тропп), профессор из Гнесинского института и кто-то от них.

Это – то самое «независимое» жюри, не связанное с жюри конкурса?

Да. Они слушали пленки. А потом я узнаю, и все мы узнаем, что Япония отбирает своих людей, слушая, как мы всегда слушали. И ведь нужны были небольшие деньги, чтобы нормально прослушать всех в Малом зале и выбрать!

А почему не могли сделать такое прослушивание сами, силами ведущей профессуры страны, независимо ни от кого?

Они бы не приняли наши результаты, потому что мы не легитимны. Они нас не спрашивали, у них – власть, деньги. А в Японии шел живой отбор. Им можно, а нам нельзя. При том, что мы – основатели, это наш конкурс, а нас лишили нормального отбора. Ведь обычно представляются некачественные пленки, часто старые, непрофессионально снятые, с плохим звуком. Нельзя по телевидению хорошо отобрать. Наших – нельзя, иностранцев – как хотите.

То есть, кто не может приехать и показаться, тот шлет пленку. А кто может, должен иметь возможность на отборочном прослушивании сыграть живьем?

Конечно. Либо, как это делают богатые конкурсы, например, Ван Клиберн, Сантандер, организаторы посылают группу – оператора, режиссера, звукорежиссера, которые ездят по крупным городам мира, скажем, Нью-Йорк, Париж, Москва, Лондон, Токио, и снимают в хороших условиях, на хороших роялях тех, кто желает участвовать. А затем специальное жюри смотрит эти записи на большом экране с высококачественным звуком и решает. Хотя любая запись все равно живой звук искажает.

Надо добиваться обязательного открытого отборочного прослушивания отечественных музыкантов в Москве?

Не только отечественных. Мы прослушаем всех, кто пожелает.

Думаю, что многие молодые пианисты найдут возможность приехать в Москву показаться А не смогут – ну тогда уже кассета. Наверное, с позиции будущих конкурсов Чайковского, эта проблема решаемая.

Да, но тут высветилась другая, куда более страшная ситуация, которая сразу поставила под вопрос существование самого конкурса. Стало ясно, что идет открытая коррупция. Повторяю – коррупция. Открытая. Это связано с моей бывшей ученицей, японкой по фамилии Ибусуки. Она играла от себя, я ее на этот конкурс не выдвигал. Она представила какую-то старую кассету, и комиссия ее не пропустила. Через какое-то время выходит «Музыкальное обозрение», где перечисляются допущенные участники, и среди них – ее фамилия. Как мне реагировать на это?! Опять начнутся разговоры в мой адрес… Поэтому я немедленно сообщил в Министерство культуры. Никакой реакции. Тогда я позвонил главному редактору газеты «Культура» и написал им открытое письмо, где все обрисовал.

Опубликовали?

А то как же! В отделе писем. И тут же был приведен ответ Министерства: в Дирекции конкурса поняли, что пахнет жаренным – это же типичная взятка! Ведь ее уже включили в буклет, фотографию поместили! Так вот в этом ответе от имени директора конкурса Бутова было сказано, что «произошла техническая ошибка». А именно он и ездил в Японию, его туда зачем-то вызывали. На прослушивание!

На прослушивание? Бутов – это глава «Содружества» (бывшего Союзконцерта), подразделения, которое занималось всей организационно-финансовой стороной конкурса? Разве он музыкант?

Он не только не музыкант, он коновал! И когда ко мне перед конкурсом в класс зашел В.Крайнев, я сказал ему: «Учти, Ибусуки появится на конкурсе». Он ответил: «Не появится. Или тогда уведу жюри». Ничего бы он не увел! Уже с этого момента стало ясно, что начинается «возня», что Дирекция конкурса работает именно в «том» направлении…

Какие еще проблемы возникли до начала конкурса?

Второе – этический момент в отношении некоторых персоналий в жюри. Я спросил В. Крайнева, почему он сначала пригласил таких известных, очень авторитетных музыкантов как Д. Башкиров (он наш профессор, хотя сейчас у нас и не работает) и японская пианистка Накамура, они дали согласие, поправили график гастролей, а потом Бутов письмом известил их, что «Извините, но вы не будете в жюри».

Почему Бутов?

Вот тут все и начинается! Я и спросил В. Крайнева «Почему ты, председатель жюри конкурса им. Чайковского (!), не снял трубку, не позвонил им, не сказал: извините, тут помимо меня происходят вещи, с которыми я ничего не могу сделать, я тут не причем!»? Но поскольку он этого не сделал, то, естественно, и Башкиров, и Накамура решили, что это дела председателя жюри. А такое отношение к своим коллегам недопустимо!

И что Вам ответил Владимир Всеволодович?

Такое, что я просто упал. «Ты знаешь – ответил он, – Я был у Тихона Николаевича (Хренникова – председателя Оргкомитета), так он сказал, что это все там решили, показав пальцем наверх». Какие «там»?! Прошли эти времена! Во-первых, я уверен, что это неправда, отговорка. Во-вторых, можно предположить, кто решал.

Какие-то чиновники?

Профессорам отвечал Бутов.

То есть, Вы полагаете, что не только В. Крайнев формировал жюри пианистов?

Не знаю. Но будем говорить откровенно. Почему большинство председателей жюри – люди, которые живут заграницей? У нас что не осталось музыкантов? Что за преклонение перед уехавшими? И почему в жюри – три человека из Ганновера, включая председателя? А собственно российских профессоров тоже всего три – Л. Наумов, Э. Вирсаладзе, А. Наседкин, и все они, включая В. Крайнева, представляют только одно направление московской пианистической школы – Г. Г. Нейгауза. Нельзя этого делать!

Я уже слышала неудовлетворение пианистов по этому поводу. Напомните, пожалуйста, какие это направления.

Четыре направления – четыре кафедры, руководители которых как бы основали каждый свою школу. Это – Константин Николаевич Игумнов, Александр Борисович Гольденвейзер, Самуил Евгеньевич Фейнберг и Генрих Густавович Нейгауз. И в этих четырех направлениях – полнота и многообразие традиций пианистической школы Московской консерватории.

Насколько мне известно, на конкурсе Чайковского было принято соблюдать определенный паритет этих знаменитых московских пианистических школ?

Разумеется. Но в этот раз по многим позициям жюри было составлено непропорционально и тенденциозно.

Еще один важный вопрос – о программах. На других специальностях с этим было много проблем. Что Вы об этом думаете?

Существуют две точки зрения. Одна – консервативная: все определено, что играть в каждом туре. Другая – полная свобода, что хочешь, то и играй. На многих международных конкурсах прогрессирует эта тенденция свободного выбора.

А как же лицо данного конкурса? В чем оно должно выражаться? Если бы от Вас зависело, что бы Вы предприняли на конкурсе Чайковского?

Конкурс – живой организм, он не должен покрываться ржавчиной. Первый тур – отборочный, его бы я не трогал – на нем обязательно должна быть полифония (разная, не только Бах, но и современная), этюды, классика. Третий – тоже не менять: концерт Чайковского и любой другой. А второй, может быть, сделать свободным. Конечно, вкрапливая туда Чайковского.

Дать только хронометраж?

Да – хронометраж, и играй, что хочешь. Покажи на что способен.

А как Вы отнеслись к предложенной системе голосования?

«Да-нет» – система дурацкая. Мы жили всегда в баллах, и это абсолютно объективная система оценки. 25-балльная, причем с откидыванием трех верхних и трех нижних баллов. Чуть иначе, чем сказал Э. Д. Грач, еще сложнее и еще объективнее. И при этом педагог не голосует. Но только за своего ученика. При «да-нет» теряется голос, а при балльной системе голос члена жюри не теряется, просто полученное количество баллов делится на число голосующих. И так было всегда. Эта система давно признана самой лучшей. «Да-нет» подходит тогда, когда уж совсем низкий уровень. Ведь «нет» можно сказать почти на каждое исполнение. Что-то не понравилось – «нет»! Никакой градации. «Нет» убивает сразу. Если надо что-то менять – сделайте 10-балльную систему. Или 100-балльную систему.

Такое существует?

Сейчас 100-балльная система на многих конкурсах. Но там трудно ориентироваться. Легче, наверное, 10. Но с введением «да-нет» была сделана ошибка.

А кто принимал решение о таком типе голосования?

Видимо, Дирекция, это «Содружество». Хотя Нестеренко у вокалистов сохранил баллы на втором и третьем турах. У всех было по-разному, все было пущено на самотек, то ли по глупости, то ли специально. Скорее специально.

Но как «Содружество» – организационно-финансовая, хозяйственная структура – могла определять творческие решения?

Бутова нельзя было вообще допускать к конкурсу после того, что случилось с моей ученицей из Японии. Это ведь он ее включил. Я его встретил и спросил: «Что происходит?». Он говорит: «Она пропагандирует русскую музыку». Ну и что?! И если бы я промолчал, она бы играла на конкурсе. Это был бы плевок в сторону всех музыкантов! И это было настолько нагло сделано!

Кто допустил его к конкурсу, кто поручил «Содружеству» его организацию?

Министерство культуры. «Содружество» – его подразделение. И впервые за всю историю конкурса Московскую консерваторию полностью отстранили. Как будто мы не головной вуз страны, не одна из сильнейших консерваторий мира! Такой подход недопустим! Базовой организацией должна быть, как это было всегда, именно Московская консерватория. Мы даем классы, мы даем залы, мы имеем богатейшие творческие кадры, и мы должны бороться за наш конкурс, за его уровень, за его традиции и его имя в мире. Совершенно ясно, что настал момент этот вопрос решать, и только так можно его решить.

За чем же дело стало? Кто может помочь выправить эту ненормальную ситуацию?

Появилась информация, неофициально конечно, что будет объявлен тендер на конкурс. Конкурс Чайковского будет продаваться.

Как это?! А кто торговец?

Министерство культуры. Оно по нашему новому уставу – учредитель Московской консерватории, значит, видимо, и учредитель конкурса. Оно получает деньги на его проведение.

От кого?

От государства. А также от различных спонсоров. А у кого деньги, у того и власть. На предыдущем конкурсе 1998 года денег было очень много. Дали три миллиона долларов – «Газпром», Черномырдин. Так что там огромные деньги крутятся.

То есть, когда Н. Н. Шаховская в отчаянии воскликнула, что наш конкурс продали, она была права…

Абсолютно.

А есть возможность, чтобы Московская консерватория вернула себе конкурс? Ведь он же всегда был под ее патронажем.

Надо начинать борьбу. Вот сказали, что будет тендер. Это уже смягчение позиции – они готовы конкурс отдать. Правда тому, кто обеспечит больше денег. Но по тендерам я не специалист. Хотя Московская консерватория, это не Бутов. Под наше имя, наш престиж, думаю, мы можем получить большие спонсорские деньги. Даже из-за границы – сейчас же из заграницы денег нет, никто не дает. Потому что понимают, что часть денег уйдет «не туда». Просто в карман.

У нас остался открытым разговор о Федерации международных музыкальных конкурсов. Что это за сила?

Это очень серьезная организация. Вообще конкурс Чайковского был одним из шести международных конкурсов, которые в 1957 году ее создавали. Другие пять – имени. Королевы Елизаветы, имени. Шопена, Верчелли, Женевский и имени Маргариты Лонг. А сейчас там 109 конкурсов. Происходят регулярные сессии. Но ездит туда Бутов! А в последние годы мы оказались из нее вообще исключены, потому что не заплатили членские взносы! И с нами перестали считаться.

А сейчас?

Кажется, уже заплатили. И теперь нам нужен там серьезный представитель – музыкант с именем, профессор, который авторитетно сможет отстаивать наши профессиональные интересы. И это тоже должна взять в свои руки Московская консерватория.

Публикации подготовила проф. Т. А. Курышева

Поделиться ссылкой: