№3 (1377), март 2021 года

Exegerunt monumentum – воздвигли памятник… Эти слова звучат, быть может, излишне высокопарно, но, на мой взгляд, как нельзя лучше характеризуют вышедший недавно солидный сборник материалов о Мстиславе Анатольевиче Смирнове (1924–2000). На протяжении четырех десятилетий – с 1960-х годов – он был одним из ведущих профессоров и руководителей Московской консерватории.

Представителям старшего и среднего поколений консерваторцев фигура М.А. Смирнова хорошо известна – на протяжении многих лет он преподавал на кафедре концертмейстерской подготовки и возглавлял ее, был проректором по научной работе, деканом фортепианного факультета, писал глубокие и оригинальные статьи и монографии и т.д. Однако в наши дни – с момента кончины музыканта прошло более 20 лет – память о Смирнове постепенно уходит, поэтому выход книги весьма актуален. Мало того, личность музыканта, органично укорененная в музыкальной и общественной жизни второй половины 20-го столетия, по-своему освещает для нас этот период, наполненный драматическими событиями. Это время, кажется, было совсем недавно (многие из нас сами в значительной степени жили в нем), но оно уже стало историей…

В учебных и научных учреждениях разного профиля публикуется немало мемориальных сборников. При этом не все рождают упомянутые выше «монументальные» ассоциации. Таковые обусловлены не только исключительной полнотой (более 600 страниц) и научной добросовестностью представляемой книги – помимо самих текстов, подробно отредактированных и откомментированных, она включает замечательные приложения: ноты нескольких его романсов, списки его учеников и аспирантов, научных трудов, музыкальных сочинений, именной указатель, богатый иллюстративный материал.

Некие архитектурные аллюзии вызывает сама конструкция тома. Он открывается своего рода парадной триумфальной аркой – или, придерживаясь музыкальных аналогий, торжественной увертюрой – «Во славу мастера: по страницам поздравлений и юбилейных статей». Со своими здравицами тут выступают крупнейшие отечественные музыканты – И.С. Козловский, С.Л. Доренский, В.К. Мержанов и многие другие. Вступительный раздел содержит также две статьи К.Л. Виноградова, в которых дается подробный разбор деятельности и заслуг юбиляра.

Пройдя сквозь «триумфальную арку», читатель с разных сторон обозревает фигуру героя книги. Второй раздел, «М.А. Смирнов – пианист, рецензент, исследователь, композитор», представляет нам разные грани его творческой личности, увиденной глазами других музыкантов. Третий, озаглавленный «Учитель, коллега, друг», являет собой череду кратких мемуарных текстов, принадлежащих перу людей, общавшихся с Мстиславом Анатольевичем в разные периоды его жизни. При этом отдельно выделен четвертый небольшой блок – «О родном человеке», состоящий из двух проникновенных очерков, написанных его дочерью и зятем.

Так постепенно мы все глубже погружаемся в личность героя книги. Дальнейшая часть сборника заключает в себе размышления и тексты самого музыканта. Здесь мы можем удостовериться в смелости и оригинальности его мысли, непосредственности и яркости высказываний. Это «Интервью с М.А. Смирновым», взятые в разные годы, где речь идет о насущных проблемах музыкального образования, и шире – современного искусства. Отдельный раздел составляют живо написанные воспоминания Смирнова – об отце, учителях (В.В. Нечаеве, М.С. Неменовой-Лунц, Г.Г. Нейгаузе), коллегах и консерваторских друзьях.

Часть книги, озаглавленная «М.А. Смирнов – оратор: выступления и доклады» дает нам почувствовать замечательную образность и убедительность его речи. Музыковедческие работы, составляющие раздел «М.А. Смирнов – ученый: избранные статьи и исследовательские материалы» в значительной степени печатались ранее, однако тут многие из них предстают в полных авторских редакциях. В том же разделе впервые публикуются фрагменты обновленного варианта его книги «Эмоциональный мир музыки» (М., 1990), над которым автор работал в последние годы жизни, но так и не успел завершить.

Приведенные статьи и выступления Смирнова дают читателю представление об основной проблематике его научного творчества. Отец музыканта, Анатолий Александрович, был известным психологом, и важнейшей сквозной темой для его сына стала психология музыкального и музыкально-исполнительского творчества в разных национальных преломлениях.

Наконец, еще большему проникновению во внутренний мир музыканта с его характером, взглядами, привычками способствует раздел «Из дневников и записных тетрадей М.А. Смирнова (1967–2000)». Тексты тут самые разные – в том числе автобиографические заметки, включающие трогательные житейские мелочи (марки машин, на которых он ездил, имена друзей детства, телефоны и адреса квартир, где жила семья Смирновых и т. д.). Немало среди записей глубоких философских и эстетических афоризмов, тонких наблюдений над исполнительским искусством и творчеством отдельных музыкантов. Записи, оставленные по, казалось бы, случайным поводам, фрагментарные, исполненные недоговоренности, заставляют читателя сердцем почувствовать их автора…

Понятно, что за столь обширным материалом стоит грандиозный редакторский, исследовательский и организаторский труд – всем известно, как сложно бывает сподвигнуть музыкантов, особенно исполнителей, письменно высказаться о своем коллеге (сколь бы уважительно и сердечно они к нему ни относились), как бывает непросто придать их текстам литературный характер, как нелегко оказывается тактично и корректно снабдить текст необходимыми разъяснениями, уточнениями и т.д. И тут самое время воздать хвалу составителям книги А.М. Меркулову (ответственный редактор) и В.Н. Никитиной, воздвигнувшим этот замечательный памятник своему консерваторскому коллеге.

Профессор С.В. Грохотов

№4 (1351), апрель 2018

Имя Василия Ильича Сафонова – знаменитого дирижера, пианиста, педагога, директора Московской консерватории в годы ее блестящего расцвета в конце XIX – начале ХХ веков – не нуждается в представлениях. Оно знакомо каждому музыканту или серьезному любителю классической музыки. Между тем, впервые опубликованные каденции к моцартовскому концерту d-moll (KV 466) показывают музыканта с совершенно новой стороны – как замечательного композитора, уже в 27-летнем возрасте достигшего изощренного мастерства (профессиональная музыкальная карьера Сафонова, еще не окончившего консерваторию, по сути, едва начиналась).

По сию пору исполнителей продолжает волновать проблема выбора каденций к классическим концертам – ведь далеко не ко всем из них сохранились авторские. В этом смысле настоящая публикация очень интересна для любого пианиста, взявшегося за разучивание d-moll-ного концерта Моцарта. Распространенный лет сорок назад постулат о том, что каденции к концертам венских классиков должны быть выдержаны в стиле последних, ныне подвергается пересмотру.

«Вызвать в слушателе высшую степень волнения и страсти» – такова задача каденций, сформулированная И.Й. Кванцем, создателем одного из основополагающих трактатов XVIII столетия об исполнительском искусстве. Решение этой задачи, как утверждали и многие другие музыканты того времени, вовсе не предполагает обязательного стилистического совпадения (об этом подробно рассказывает выдающийся знаток фортепианно-исполнительского искусства проф. А.М. Меркулов в своей книге «Каденция солиста в эпоху барокко и венского классицизма»). Немудрено, что ярко романтические каденции Сафонова уже привлекли внимание современной артистки – их исполнила в Большом зале Московской консерватории Екатерина Мечетина.

В наши дни особые требования предъявляются к текстологической стороне нотных изданий. С этой точки зрения каденции Сафонова подготовлены блестяще – в этом также заслуга профессора А.М. Меркулова. В сборник включено факсимильное воспроизведение автографа, подробное нотографическое описание и развернутая вступительная статья. Значение последней выходит далеко за рамки сопроводительного текста к нотам – в ней на основе многочисленных рецензий на выступления Сафонова рассматриваются особенности его исполнительского подхода к музыке Моцарта, реконструируется ход его работы над сочинением каденций, наконец, дается их тонкий формальный и стилистический анализ в контексте романтической музыки Мендельсона, Антона Рубинштейна, Чайковского. Русским текстам в издании сопутствует полный перевод на английский, что, несомненно, может помочь зарубежным исполнителям сафоновских каденций.

Одним словом, всех нас, поклонников музыки Моцарта, хочется поздравить с замечательной архивной находкой, ныне ставшей доступной в образцовом издании. Важно и то, что издание каденций приурочено к 150-летию Московской консерватории, а его выход в свет совпал со 100-летием со дня кончины Василия Ильича Сафонова.

Профессор С.В. Грохотов

№ 8 (1337), ноябрь 2016

Есть в истории исполнительского искусства артисты, как бы задающие масштаб для оценки всех художественных явлений в этой области. Таков Эмиль Гилельс (1916–1985). Для любителей классической музыки и для пианистов-профессионалов он является олицетворением «золотого века» отечественного фортепианного искусства, одним из символов «советского пианизма». Поколение, к которому он принадлежал, ощущало глубокую связь с традициями, положенными в основу нашей исполнительской школы. Ведь от братьев Рубинштейн, которые окончательно утвердили в России представления о высокой этической миссии музыканта-исполнителя, об артисте – учителе жизни и проповеднике, Гилельса и его сверстников «отделяло лишь два (максимум три) рукопожатия». И Гилельс, как никто другой, воплотил этот идеал музыканта – воплотил с предельной искренностью и самоотдачей.

Чем дальше отодвигается в прошлое исторический период, когда жил и творил Гилельс, тем острее мы начинаем слышать в его игре не только его собственный голос, но и подспудный «шум времени», которым была проникнута эпоха. Это было время мифов о строительстве нового мира и его героях, время мировых потрясений, экстатических массовых восторгов и таких же чудовищных массовых преступлений. Искусство казалось областью в высшей степени важной; слово писателя или поэта были столь весомыми, что нередко вели его к гибели. Даже такое «периферийное» явление как фортепианное исполнительство представлялось чрезвычайно важным государственным и общественным делом (например, состав советской делегации на международный музыкальный конкурс утверждался тогда на заседании бюро ЦК КПСС, сам Председатель Совнаркома Молотов лично вычеркивал и вписывал соответствующие фамилии, а победители конкурса становились народными кумирами, были обласканы вождями).

Высокий пафос, сила и страстность, архитектурная стройность концепций, воля и бесстрашие (то есть виртуозность в самом прямом смысле – от латинского virtus, «доблесть»), фанатичное стремление к совершенству воплощения и (что самое важное!) неизменное достижение этого совершенства, неповторимое, исключительное по красоте фортепианное звучание – все это с самых первых появлений Гилельса на концертной эстраде покоряло слушателей. Такие индивидуальные свойства артиста, входящие в резонанс с «шумом времени», предопределили особое место в его поистине безбрежном репертуаре монументальных произведений – концертов Бетховена, Чайковского, Брамса, сонат Бетховена, Прокофьева… Но даже маленькая ре-минорная Фантазия Моцарта, часто исполняемая детьми в музыкальных школах, становится в трактовке Гилельса грандиозной трагической сценой – статичные звуки вступления рождают ассоциации с холодными водами Стикса и бороздящей их ладьей Харона, а основная тема – с трогательными стенаниями одинокой души, навсегда покидающей земной мир. Разумеется, в виртуозных произведениях, например, рапсодиях и этюдах Листа, «Петрушке» Стравинского, «Исламее» Балакирева вперед выходило другое – радостное ощущение триумфа, уверенная поступь победителя.

Шли годы. В прошлом остались мифы о героях и о строительстве нового мира. Закончился «золотой век» советского пианизма. Жизнь идет дальше, появляются новые замечательные музыканты. Но слушая их игру, то и дело ловишь себя на мысли: как же не хватает в их исполнении простоты, стройности, органичной мощи, искренних высоких страстей! И тогда включаешь записи Гилельса – пока они звучат, «золотой век» продолжается.

Профессор С. В. Грохотов

№ 6 (1280), сентябрь 2010

Ну вот. Все в сборе. Шипит механизм старинных стенных часов и вместе с ним – шампанское, льющееся в бокалы, до половины наполненные баварским пивом. Колокольчик отбивает полночь: Papillons-Papillons-Papillons…

(далее…)