Российский музыкант  |  Трибуна молодого журналиста

Чудо музыки Рахманинова

№ 3 (1305), март 2013

Музыкальный мир празднует 140-ю годовщину СЕРГЕЯ ВАСИЛЬЕВИЧА РАХМАНИНОВА (1873–1943). Газета «Российский музыкант» тоже с радостью отмечает юбилей великого русского композитора. Сегодня наш собеседник – пианист Николай Луганский, страстный приверженец Рахманинова, один из известнейших в мире исполнителей его музыки. Среди многих творческих достижений в послужном списке Николая Львовича победа еще в школьные годы на Всесоюзном конкурсе имени С. В. Рахманинова (II премия, Москва, 1990), огромное количество концертных выступлений, мастер-классов, записей музыки. В их числе и совсем недавняя запись двух фортепианных сонат – редко звучащей Первой и Второй в собственной версии Н. Луганского. И, конечно, по-своему уникальный ежегодный концерт на веранде возрожденного рахманиновского дома в «Ивановке» – событие, важность которого для тамбовской земли трудно переоценить.

 

— Николай Львович, у Вас нет ощущения, что в последние 10–20 лет идет какой-то невероятный ренессанс музыки Рахманинова, что его востребованность, градус любви к нему резко повысились и все время повышаются?

— Я думаю, что градус любви повышается не за последние 10–20, а за последние лет 50–60! И это совершенно нормально. Рахманинов принадлежит к тем композиторам, отношение к которым не может определяться модой или политическими тенденциями. Даже в Советском Союзе его исполняли много, разговоры, что мало исполняли, потому что белоэмигрант, – легенды. Исполняли каждый год все больше и больше… Скажу больше: есть композиторы, для которых всяческие политические коллизии полезны, помогая в популярности. Для Рахманинова – нет. Его музыка существует вне отношения властей, общественного мнения, критики. Ведь если почитать критику 20–30-х годов, то (за исключением США) критика «средненькая», иногда даже отрицательная. Но и она никак не могла повлиять на музыку Рахманинова и ту любовь к нему, которая непрерывно возрастала. Это явление – редкое. Таких композиторов очень мало. Он в чем-то повторяет судьбу Листа. Того поначалу тоже плохо принимали как композитора по принципу: если человек имеет такой успех как пианист, то слишком несправедливо, чтобы он был еще и гениальным композитором!

— С Рахманиновым тоже  как-то не всем сразу открылось, что это величайшая музыка. Ведь долгое время даже некоторые музыканты ему в этом отказывали?

— Прежде всего, музыкальные критики – европейские. Это – крошечная часть музыкального мира, хотя иногда эта часть была довольно влиятельной. И какое-то временное, локальное влияние она могла оказывать. Думаю, сейчас критика не так влиятельна, как раньше, сейчас все понимают, что напечатать можно все, что угодно. А главное – музыка, то, что звучит и воспринимается людьми. Предполагалось: Ну как же можно писать такую музыку, когда уже есть Шенберг, есть Стравинский?! С первого прослушивания попадает прямо в сердце и вызывает такой успех! Так не годится!.. И некоторые с этим хотели бороться. Это, конечно, смешно, но так было. Последние отголоски такого отношения я могу встретить в величайшей музыкальной стране – Германии. Больше, наверное, ни в какой другой. И Россия (несмотря на несколько неумных статей в советское время), и США – вторая страна, где Рахманинов жил, – обожают его немыслимо. Рахманинов – гений. Прежде всего, гений композиторский. Это первично, а далее это проявилось во всем: и в пианизме, и в дирижерском искусстве, и в… добрых делах, коим несть числа.

— Для добрых дел тоже нужен гений?

— Это сложный вопрос. Но в личности Рахманинова, конечно, первично то, что он – гений.

— Рихтер в фильме  Монсенжона говорит, что Прокофьев не любил Рахманинова, и сам поясняет: «А почему? Потому что похож!»… Полагая, видимо, что Прокофьев вольно или невольно в чем-то отталкивается от Рахманинова. Это так?

— Здесь я не соглашусь. Думаю, причина в другом. Причина была чисто материальная. Из русских эмигрантов нашей трагической эмиграции – и белой, и послереволюционной, – Рахманинов был человеком, достигшим феноменального мирового признания, в том числе и финансового успеха. Была еще Нобелевская премия Бунина, в шахматах – у Алехина, но вскоре после этого они снова испытывали трудности. Рахманинов – нет. Въехавшие после него в Штаты музыканты с возмущением обнаруживали, что у него невероятно успешная исполнительская карьера – любой зал в любой момент готов его принимать. Его нельзя «переиграть» и по уровню, и по количеству концертов. И у Прокофьева в дневниках откровенно написано, что Рахманинов «перешел дорогу». Конечно, Рахманинов старше на 18 лет, он замечательный музыкант, но… у Прокофьева в дневниках читаем примерно следующее: Проходя мимо Карнеги, я увидел, что сегодня вечером играет Рахманинов. Идти не хотелось, но вечером ничего не было, и я зашел на концерт. И вот в этот раз Сергей Васильевич играл удивительно удачно… И примерно то же через 50–70 страниц: не хотелось идти, но зашел… и вот в этот раз совершенно неожиданно Рахманинов выдал прекрасный концерт… Я думаю – в этом причина. Возможно, какие-то отголоски в приемах фактуры можно найти. Но Прокофьев как композитор настолько самобытен и велик… Даже намек на композиторскую зависть я отвергаю. В этом плане влияние Моцарта на Бетховена или Шопена на Скрябина значительно большее.

— Когда Вы впервые соприкоснулись с Рахманиновым? Когда осознанно открыли его для себя?

— В третьем классе в Малом зале я уже исполнял «Баркаролу» ор. 10 – мне было 9–10 лет, потом играл ля-мажорный Вальс. Но в пятом классе по заданию Т. Е. Кестнер я разучил два Этюда-картины («Метель» и «Чайки»), и это уже была сознательная большая работа. Пришла огромная любовь, и стало понятно, что эта любовь – на всю жизнь. И так получилось, что через несколько лет, уже после смерти Т. Е. Кестнер, когда я учился у Т. П. Николаевой, она посоветовала сыграть все 17 Этюдов-картин как цикл. Я подготовил программу за пару месяцев, сыграл несколько сольных концертов. И даже на конкурсе Рахманинова, где надо было объявить два Этюда-картины, я объявил все семнадцать. Но в буклете это не написали, а комиссия сказала – играйте, что сами выберете (мне дали понять, что им это неинтересно). А через пару лет пришло предложение от голландской фирмы записать весь цикл. Это был мой первый серьезный диск музыки Рахманинова.

— Вы стали победителем на Конкурсе им. Рахманинова в 18 лет – еще в школе. А сейчас в Вашем репертуаре – весь фортепианный Рахманинов, все концерты и Рапсодия?

— Первым, как у многих, был Концерт № 2. Тоже еще в ЦМШ – я играл его со школьным оркестром. А после рахманиновского конкурса я стал играть Рахманинова все больше и больше. Мною записаны все концерты с Бирмингемским оркестром. Вообще, если в сезоне я какой-то из них не играю (а не везет обычно либо Первому, либо Четвертому), то это запоминается как исключение. Для пианиста исполнение концертов Рахманинова – огромное наслаждение. Это и гениальная музыка, и огромное переживание, но это еще и каждый раз – подарок.

— И какой из них больше любите?

— Ой, трудно сказать! Играть безумно приятно Третий – наверное, его можно считать вершиной всего жанра за все века. Но люблю я все пять. Когда играю, всегда кажется, что это и есть самый любимый. Каждый из них – шедевр, у каждого своя история и своя аура.

— Рахманинову-композитору его дирижерский талант помогал?

— Конечно! У Рахманинова, помимо композиторского гения и множества самых разных способностей, было необходимое дирижерское качество – в определенные моменты быть диктатором. Есть и воспоминания современников: он мог быть очень суровым. Потом он вообще великий мастер оркестра, у него есть свой оркестровый стиль, он великий симфонист. Такое просто упасть с неба не могло. Он ведь именно в молодом возрасте – в русский период – особенно много работал с оркестрами.

— А романсовые программы Вам довелось делать?

— Да. Наиболее памятным концертом был вечер в Пушкинском музее с Анной Нетребко. Были и другие. Романсы Рахманинова – это жемчужины, которые на Западе еще не достаточно оценены. Это связано со словом. Хотя уже существует много инструментальных обработок, некоторые из них очень хорошие. Но в массовом масштабе это то, что европейцам еще предстоит открывать. В отличие от фортепианных концертов…

— Которые, практически, – «хиты», востребованные и исполнителями, и слушателями во всем мире?

— Если взять любой конкурс, на котором можно сыграть концерт Рахманинова, они будут звучать много. По популярности, во всяком случае у пианистов, с ним посоперничать может только Шопен. Играя Рахманинова, понимаешь, насколько важно, особенно в молодой аудитории, развеивать чудовищную легенду, что классическая музыка – это элитарное искусство, что это очень сложно и простому человеку не понять. Это вреднейшая легенда, насаждаемая сознательно для того, чтобы люди меньше слушали классику и десятками тысяч шли слушать низкопробную «попсу», на которой организаторам можно сделать большие деньги. В этой махине участвуют и СМИ, и даже какие-то люди из политики. И не берется во внимание время, когда люди знали, что к высокому искусству надо стремиться приобщаться. Всем и в любом возрасте. Нужен ли для этого помощник? В музыке есть исполнитель и идеальная форма – концерт. Надо приходить с открытым сердцем и надеждой, что произойдет чудо. И тогда оно может произойти. Особенно, если в такой вечер звучит Рахманинов.

С Н. Л. Луганским
беседовала Т. А. Курышева

И учитель, и друг

Авторы :

№ 9 (1292), декабрь 2011

Мы с Сергеем Леонидовичем лично познакомились в Зальцбурге в 1991 году. Я уже поступил в консерваторию и был с Т. П. Николаевой на курсах как ее студент. У С. Л. Доренского там тоже шли курсы. Я увидел очень большого человека, о котором много знал: декан факультета, «грозная личность». Но он держался в подчеркнуто демократической манере и сразу показался удивительно… своим.

С тех пор мы часто виделись, он бывал на моих выступлениях не только как декан, но и как человек, интересующийся пианизмом, давал мне какие-то указания, говорил, что больше понравилось, что меньше. У них с Татьяной Петровной были очень хорошие, приятельские отношения. Оба одной школы: Т. Николаева – прямая ученица А. Гольденвейзера, С. Доренский – ученик его ученика Г. Гинзбурга. При этом они были очень разными: Татьяна Петровна – стоик, Гранд-дама, при всей ее простоте (в хорошем смысле слова) она считала, что обязана нести себя в высоком ключе, держать дистанцию. Сергей Леонидович – человек абсолютно естественный, с ним очень просто общаться: он никогда не маскируется, никогда не «играет», в своих проявлениях он таков, каков есть и как себя чувствует в данный момент. И когда в ноябре 1993 года Татьяны Петровны неожиданно не стало – ее смерть была внезапным ударом, у меня никаких других мыслей, как учиться у С. Доренского, не возникло и переход в его класс оказался на удивление безболезненным.

Когда я пришел в класс С. Л. Доренского, там был невероятный состав: Руденко, Штаркман, ассистентами были очень молодые Писарев и Нерсесьян. Но еще более удивительной была атмосфера, когда все друг друга поддерживают. Нацеленность на доброжелательность, на то, что твои коллеги замечательно играют, что надо пойти их послушать, желание помочь, позаниматься, саккомпанировать – это черта класса Доренского. Все становятся такими, но это прежде всего идет от самого Сергея Леонидовича, который обожает музыку и обожает своих учеников.

Позднее я вспоминал, что в 1988 году (мне было 16 лет) готовился к конкурсу имени Баха в Лейпциге, уже прошел отбор в ЦМШ, но не мог приехать на всесоюзный отбор с первых в жизни зарубежных гастролей. Доренский принял в этом событии на удивление большое участие: он ходил в Министерство, добился прослушивания. Благодаря его помощи я участвовал в конкурсе Баха и взял 2-е место. Я тогда не обратил на это внимание, а сейчас поражаюсь. Он очень много делает для своих учеников, но я тогда не был его учеником! Все это было сделано из личной симпатии ко мне и моей игре…

И также Сергей Леонидович настоял, чтобы я играл на конкурсе Чайковского. В конце ноября умерла Татьяна Петровна, а в июне был конкурс. Перед этим я получил травму позвоночника, долго не занимался, и он считал, что конкурс – серьезный повод, чтобы быстрее войти в форму, а кроме того, хорошо, что на этом конкурсе его нет ни в жюри, ни на отборе, чтобы избежать разговоров, что он помогает своим ученикам. И в последний момент я подал документы… На этом конкурсе играли трое его учеников – Штаркман, Руденко и я. И все трое прошли в финал. Я очень благодарен Сергею Леонидовичу за настоятельный совет, за интенсивную подготовку к конкурсу, за успех.

С. Доренский – учитель от Бога. В какой-то мере он пожертвовал концертной деятельностью в пользу педагогической. Когда он показывал, особенно те вещи, с которыми сам выступал, это производило гигантское впечатление. С первой секунды рояль звучал невероятно! Тут два фактора: с одной стороны, конечно, музыкальный талант, с другой – чисто физические данные. У него удивительные руки – очень тяжелые, мясистые, мягкие, которым не нужно никаких усилий, чтобы играть пиано или фортиссимо. Все всегда звучит очень наполненно, тепло и красиво… Повторить это невозможно. Если одним словом – это свобода. Свобода звукоизвлечения. Я пытался учиться этому у Сергея Леонидовича. И сейчас, когда готовлю новые программы, всегда ему играю. Или в классе, или у него дома. Невероятно, как он может небольшим количеством слов раскрепостить, окрылить…

(далее…)