№5 (1352), май 2018

3 мая в Большом зале консерватории состоялся концерт памяти жертв пожара в городе Кемерово.      40 дней, прошедших со дня трагедии, не отдаляют нас от самого события, но вновь и вновь заставляют переживать это горе. В такие моменты выражение сочувствия и соболезнования становится лишь клишированными словами, которые вмиг как-то утрачивают свои смысл и силу: сказать что-то другое, новое не получается, все слова умирают внутри, так и не сумев появиться на свет. И тогда музыка обретает особенное значение: она свободно пересекает неуклюжие словесные преграды, чтобы устремиться напрямик к искалеченной, изломанной душе и предложить ей то, что она так тщетно ищет – утешение и попытку примириться с реальностью…

Так было и в тот день: это музыкальное приношение было живым откликом Московской консерватории – ее педагогов и студентов – на событие, затронувшее всю страну. Не смогли остаться равнодушными и композиторы: вечер был памятен еще и премьерами абсолютно новых сочинений, ставших непосредственной эмоциональной реакцией на происшедшее. Таковыми оказались Сарабанда для виолончели соло Кузьмы Бодрова и Квартет памяти жертв трагедии в г. Кемерово Ивана Гостева.

Сочинение Сарабанды было инициировано, по признанию автора, его другом – Василием Степановым, в чьем исполнении она и прозвучала на концерте. Первые же звуки – до-мажорные арпеджио, прочертившие широкий диапазон инструмента, разорвали вуаль сосредоточенной скорби, которая сгустилась после отзвучавшей музыки Рахманинова. Сарабанда К. Бодрова ясна и чиста – как в выражении своих чувств, всем своим естеством отрицая ужас Смерти, так и гармонически: стилевой прообраз и бережное отношение к жанру позволили сочинению сохранить барочный колорит. Сопоставление с Сарабандой Баха из Сюиты № 6 – тот же солирующий инструмент – только укрепило внутреннюю связь обоих произведений: нить, соединяющая эпоху барокко и современность, объединяет и всех нас, вне зависимости от того, в каком веке нам довелось родиться. Все мы с одинаковой силой переживаем боль и радость, отчаяние и надежду… Пусть мы общаемся на разных языках, но мы всегда говорим об одном – о человеке, о человеческом.

Квартет И. Гостева носит более субъективный характер: написанный всего за несколько дней, он явился личной и очень эмоциональной реакцией на весть о трагедии. Неистовый порыв, нервная и сбивчивая речь, охватывающая один за другим все инструменты ансамбля, выдает смятение автора и неприятие им случившегося, его пламенный протест. Сдержанная лирика медленной части лишь слегка оттеняет экзальтацию первой. В целом размеры Квартета можно скорее назвать миниатюрными, и в конце остается ощущение некоторой недосказанности: форма словно требует более продолжительного развития, и сам композиторский замысел кажется донесенным до слушателя лишь наполовину.

Еще одной премьерой вечера стало произведение Алексея Сюмака: оно не было написано специально для концерта, но когда композитора спросили, что он счел бы подходящим для исполнения в этот день, он назвал «Клятву» для маримбы соло. И действительно, она удивительно вписалась в атмосферу. Две части сочинения ярко контрастны: первая – это клятва отчаяния, данная сквозь стиснутые зубы. Резкие диссонансы, а также прием удара по пластине с задеванием корпуса инструмента, создают впечатление надрыва. Свободное использование диапазона маримбы подчас невероятно трудно и физически: в пьесе есть фрагменты, когда буквально доля секунды отделяет экстремально высокий регистр от самого низкого – так, что исполнителю приходится буквально разрываться между ними. И в этом есть какая-то особая символика – невольно начинаешь воспринимать эти регистры как два мира, находящиеся на разных полюсах: один, в котором остаемся мы, и другой, незнакомый, куда ушли те, кто еще недавно был с нами. И, глядя на то, как Петр Главатских «борется» над маримбой, думается, что так же поступает каждый из нас: отчаянно старается объединить эти два мира, не отпуская, тщетно пытаясь удержать ушедших подле себя… Вторая часть – это клятва мистическая, возникающая из таинственного мрака Свершившегося. Она требует виртуозного обращения с динамикой. Возникающие на грани слышимости тремолирующие аккорды разрастаются и вновь уходят в небытие. Исполнитель показал изумительное владение нюансом piano, и я вряд ли ошибусь, сказав, что эта медленная музыка держала зал в гораздо большем напряжении, чем дьявольски-виртуозные пассажи предыдущей.

Были несколько моментов в драматургии программы концерта, которые буквально врезались в память силой своего воздействия. Одним из них стала музыка Равеля: в концерте прозвучали «Павана на смерть инфанты» и Пассакалия из фортепианного Трио ля минор. Особенно хочется отметить исполнителей. Мария Куртынина, перед которой стояла сверхсложная задача – воплотить в звучании рояля ту самую павану, оркестровая версия которой настолько богата различными красками, что после нее фортепиано кажется просто черно-белой репродукцией всемирно известной картины, порадовала необыкновенно мягким и глубоким туше, чрезвычайно вдумчивой игрой и трепетным отношением к произведению.

Участники трио: Екатерина Реннер (фортепиано), Диана Тетермазова (скрипка) и Ажар Кадырова (виолончель) – подарили необыкновенную по своей проникновенности пассакалию. Равель в их исполнении обладает присущими всем французам изяществом и элегантностью: его скорбь благородна и сдержанна, в ней нет ни грамма сентиментальности. Он очень деликатен, когда нужно говорить о таких тонких материях: ибо Смерть – одно из величайших таинств Жизни, и Равель сохраняет ощущение этой тайны в своей музыке. Печаль его светла. В этом и заключается глубина психологического переживания, тронувшая до слез и слушателей, и самих исполнителей: не надрывный спазм, но тихое и сдержанное осмысление горя заставило виолончелистку расплакаться на последнем проведении темы, тем самым стирая границы сцены и подчиняя всех присутствующих в зале единому порыву.

Не меньшим уровнем художественного мастерства отличалась и Чакона из Партиты № 2 для скрипки соло И.С. Баха в трактовке Никиты Борисоглебского. Слушая его, я в очередной раз задумалась о том, какой огромный путь уже прошло музыкальное искусство и сколько человеческих эмоций оно впитало в себя. Ведь все мы в конечном итоге проходим через одни и те же круги переживаний: есть ли бедствие, которого еще не происходило на земле, есть ли трагедия, которой еще не знала история человечества? Едва ли. Музыка Баха – это абсолютная объективность: как все великие, он бесконечно мудр, и его взгляд на события словно возвышает над всем. И мы ищем утешения не в безудержных потоках слез, изливающихся на нас из сочувственных глаз соболезнующих – эти слезы только растравляют рану и обостряя боль потери. Настоящее утешение – в этой объективной, надвечной и всеобъемлющей музыке. Она настолько многогранна и глубока, что может говорить о чем угодно – в зависимости от того, что вложит в нее исполнитель и что расслышит публика. И сегодня она была о Кемерово – для всех нас.

Абсолютным украшением вечера стало появление на сцене Екатерины Мечетиной: для своего выступления она выбрала две песни Шуберта – «Мельник и ручей» и «Ave Maria» – в транскрипции Листа. Ее исполнение – такое свободное и певучее, что она сама казалась рапсодом, творившим песню прямо у нас на глазах – было одновременно и очень бережным в отношении стиля.

Но настоящей кульминацией по праву нужно считать появление хора. Среди произведений, исполненных Камерным хором консерватории – Вокализ памяти жертв трагедии в Кемерове Сергея Екимова и песня «Нежность» Александры Пахмутовой, – вызвали у слушателей наиболее сильный эмоциональный отклик. Зал наполнился всхлипываниями, и даже мужчины украдкой смахивали слезы.

В заключение концерта к микрофону подошел дирижер хора, профессор Александр Соловьев и произнес фразу-напутствие, которая обобщила прозвучавшую музыку: «Будем помнить – будем жить!»…

Маргарита Попова

Поделиться ссылкой: