№8 (1355), ноябрь 2018

В 2018 году профессор Московской консерватории, выдающаяся клавесинистка, одна из создательниц отечественной клавесинной школы Ольга Викторовна Мартынова отметила полувековой юбилей. Символично, что эта знаменательная дата вписалась в череду торжеств, связанных и с ее творческой деятельностью. В сезоне 2016/2017 отпраздновал 20-летие класс клавесина в МССМШ им. Гнесиных, в котором она преподает с момента основания: в лучших залах Москвы прошел международный фестиваль «Галантные празднества». А сезон 2017/2018 ознаменовался юбилейными концертами ФИСИИ – факультета, которому клавесинистка отдала    20 лет педагогического служения. Юбилейные программы прошли с участием российских и зарубежных исполнителей. Музыканты, делавшие первые шаги в старинной музыке под руководством О.В. Мартыновой, стали «звездами» мировой величины, рассеяны по всему миру и востребованы как исполнители и преподаватели. Они отмечают сопутствующее занятиям в ее классе чувство окрыленности, называя это «магией педагогики» (Е. Миллер), «музыкальными «крыльями» (О. Пащенко), а ее саму – «мамой отечественного клавесинизма» (А. Коренева). О разных сторонах любимого дела мы беседуем с проф. О.В. Мартыновой.

– Ольга Викторовна, класс клавесина в Гнесинской десятилетке – практически ровесник ФИСИИ, это случайное совпадение, или в тот момент в этом назрела потребность?

– Безусловно, назрела потребность. Организация класса клавесина в школе и факультета в консерватории произошла независимо друг от друга.

– Между Гнесинской школой и ФИСИИ существуют очень тесные связи. В фестивальных торжествах в честь 20-летия школьного класса клавесина принимали участие не только выпускники школы, звезды мирового исполнительского искусства на старинных клавирных инструментах, но и нынешние ученики класса, а также студенты и ассистенты-стажеры Московской консерватории. Чем вызвана идея объединить в рамках одного фестиваля, а то и концерта, столь разных по возрасту и статусу исполнителей?

– Преемственность поколений и дух демократии – это очень привычная и естественная для факультета и школы вещь. Все, кто учится у нас и преподает, в творческом отношении существуют буквально как одна большая «семья». К примеру, Алексей Борисович Любимов и студент первого курса могут общаться друг с другом как заинтересованные соратники, невзирая на отличия в «статусе».

– Большинство пришедших на факультет клавиристов начинают осваивать клавесин только в консерватории – параллельно с хаммерклавиром и продолжением обучения на рояле. А есть ли желающие поступить на клавесин как на отдельный специальный инструмент?

– Да. Причем, думаю, их было бы гораздо больше, если бы профессию клавесиниста можно было бы лучше применить в наших реалиях.

– Многие наши выпускники-клавиристы уезжают за рубеж. Это связано с возможностью более полной творческой реализации, и, как следствие, возможностью более высокого заработка?

– В российских условиях для меня понятие заработка и творческой реализации в профессии, к сожалению, очень разделено. Творческой реализацией зарабатывать на жизнь невозможно. Наша публика в этом отношении тоже с совершенно неправильным менталитетом. Слушатели бывают недовольны, если за концерт нужно платить. И объяснить связь между тем, что музыканту нужно есть и он не может работать безвозмездно, и тем, что концерты не всегда бывают бесплатными – практически нереально.

– Если вспомнить о другом старинном «клавире» – органе, можно сказать, что в России органная музыка гораздо более популярна в широких кругах слушателей, чем в Европе. У нас орган воспринимают как экзотику, и по этой причине он интересен. В Европе же ситуация обратная: для европейцев это обыденный инструмент, и потому с посещаемостью органных концертов сложно. А какова ситуация с клавесином?

– Дело в том, что у нас вообще с посещаемостью концертов сложнее, чем в Европе.

– Это связано с общим уровнем культуры?

– Я не могу сказать, что уровень культуры среднестатистического европейского слушателя выше, чем российского – отнюдь нет. Но там считается хорошим тоном ходить на концерты, и дурным тоном не ходить. А у нас такой установки нет. И за рубежом гораздо больше народу ходит на менее «мейнстримовские» программы, чем у нас. У нас публика ходит в основном на уже хорошо известные ей имена – и композиторов, и исполнителей.

– Если говорить о специфике старинной музыки, можно ли сформулировать, в чем она состоит? Приведу пример совсем из другой эпохи: «Русское музыкальное издательство» сейчас осуществляет публикацию Полного собрания сочинений С.В. Рахманинова. Глава издательства Д.А. Дмитриев рассказывал, что существует целый ряд ранних автографов самых известных пьес Рахманинова, которые раньше никто не исследовал; эти автографы открывают совершенно незнакомый замысел и музыкальный текст этих пьес – настолько другой, что получается абсолютно иная музыка.

– И так везде, куда ни «копни». Мы сталкиваемся с этим, обращаясь к любой музыкальной эпохе. Классическому пианисту не приходит в голову заниматься теоретическими изысканиями, если он играет Прокофьева, Шостаковича и Рахманинова, или даже XXI век. Но это совершенно неправильно. Знание контекста, обстоятельств жизни и всего, что сопутствовало возникновению той или иной музыки, абсолютно необходимо. А когда дело доходит до XVIII, XVII века и далее, то без этого уже вообще не обойтись – чем отдаленнее от нас музыка по времени, тем меньше нам знаком контекст ее существования, а то и незнаком вовсе. Без вдумчивого изучения этого контекста мы едва ли придем к убедительным результатам.

– То есть, получается, что никакой специфики при исполнении старинной музыки нет – скорее, у музыкантов есть вредная привычка не изучать контекст, думая при этом, что они его знают?

– Пожалуй, что так.

– Тогда получается, что и для слушателя непривычность музыкального языка старинного репертуара – это скорее миф?

– Думаю, теперь уже да. Хотя, когда мы играем выездные концерты, мы часто сталкиваемся с тем, что клавесин для людей пока еще в диковинку.

– А слушателю тоже, как и исполнителю, нужна какая-то подготовка, багаж слухового опыта или знаний, чтобы воспринимать старинную музыку? Или же мы воспринимаем ее так, как получается?

– Знания необходимы. Приведу первый пример, который пришел в голову – Джеймс Джойс. Набоков в своих лекциях об иностранной литературе много внимания уделяет «Улиссу» Джойса. У Джойса очень специфический язык, который даже в самых, казалось бы, ясных его сочинениях (например, в ранних рассказах «Дублинцы») без подготовки, без знания контекста «разгадать» невозможно. А если ты поймешь этот «бэкграунд», то это будет совершенно другой текст и совершенно другой писатель.

– Каким образом помочь слушателю в восприятии старинной музыки? Ведь реакция публики на нее бывает очень разной.

– Негативная реакция – это следствие сознания, испорченного французской революцией, девятнадцатым веком, и так далее. Как известно, во времена Баха не считалось, что музыка должна быть доступна широкому кругу людей. Я полностью придерживаюсь этой точки зрения.

Неподготовленная публика воспринимает музыку как нечто, воздействующее на чувства, а это совершенно неправильная позиция. Все знают, какую исключительную роль в теории музыкального содержания XVII–XVIII веков играла музыкальная риторика, какое значение имела буквально «алфавитная» система музыки. Она складывалась из определенного набора формул. И музыканты, которые говорили и писали об аффектах, считали, что аффект недоступен твоему восприятию, если ты не знаешь общеизвестных законов и правил «сложения» музыки. То есть, ни о каких спонтанных чувствах здесь речь не шла вообще. И отношение к слушанию музыки должно быть именно таким. Форкель писал, что если мелодия нравится всем, то это самая что ни на есть низкопробная музыка. И я полностью придерживаюсь такой точки зрения: образование, и еще раз образование!

– Но такого немало в музыке любой эпохи, а не только в старинной. Если послушать музыку того же Веберна, к примеру, то мы не всегда сможем назвать ее «красивой» в общепринятом смысле непосредственного воздействия на чувства. Но за этим верхним слоем чисто чувственного восприятия всегда явственно слышна настолько красивая, буквально кристаллическая структура, что его музыка воздействует именно красотой этой структуры – даже если публика этого не осознаёт и не имеет никакого понятия о том, как эта музыка устроена.

– Я глубоко убеждена в том, что перед тем, как люди услышат звуки музыки, необходимо дать им представление о ней. Во время своих концертов я все время говорю: если объяснить публике хотя бы элементарные «кирпичики», из которых все сложено, люди начинают слушать эту музыку совсем по-другому.

– Возможно ли реализовать такое просветительство в массовом масштабе?

– Оно и не должно быть массовым.

– И насколько сегодня российская публика готова воспринимать клавесинную музыку?

– Прекрасно готова! Мы ее воспитали за 20 лет. Дело в другом: у нас пока мало самих клавесинов и затруднительно перемещение этих инструментов с места на место. Я повсеместно наблюдаю, что очень многие хотят играть на клавесине – даже не зная о существовании у нас в стране его систематического преподавания. Если инструментов будет больше, то и профессиональных исполнителей тоже будет больше. И тогда возможности старинных инструментов смогут все больше уравниваться с возможностями современных концертных инструментов. А люди, кстати, очень любят старинную музыку!

Беседовала преп. Е.О. Дмитриева,

музыковед и органистка

Поделиться ссылкой: