№9 (1374), декабрь 2020 года

На пороге юбилея мы лишь приоткрыли завесу: в чем секрет «педагогического чуда» прославленного музыканта, куда движется современное исполнительство и счастлив ли он…

– Эдуард Давидович, начнем с «наболевшего»: как Вы переживаете самоизоляцию и карантинные меры?

– С февраля я никуда не удалялся из Москвы, мы с супругой никого у себя дома не принимаем. Хотя бы так пытаемся себя обезопасить.

– Дистанционно преподаете?

– Безостановочно! Провел уже несколько конкурсов, огромное количество зачетов, экзаменов по интернету. Но я не поклонник дистанционных занятий. По интернету звучание не качественное, да и не у всех хорошая связь. Объяснить и научить тонкостям по интернету сложно. Что является плюсом? Те, кто активны в занятиях и часто ко мне обращаются, успели пройти много произведений. До таких деталей, в которые мы погружались в классе на нормальных занятиях, мы не можем дойти здесь. Качество звучания, окраска, фразировка – добиться глубины в этих моментах дистанционно сложно. Я пошел по иному пути, наращивая и расширяя репертуар моих студентов.

– Вы пользуетесь для этого программой Microsoft Teams?

– В нее захожу только для присутствия на заседании Ученого совета Консерватории. А так – только Skype. Я провел масштабные мастер-классы для Израиля, школа «Кешет Эйлон», где курс включал 70 уроков – все через Skype и Zoom.

– Когда наблюдаешь Вашу работу в классе, то понимаешь, что педагогика – Ваша стихия. Однако Вы пришли в Консерваторию, когда Вам было около 60 лет. Почему так поздно?

– Это произошло в конце 1988 года. Расскажу обстоятельства. Я в молодости много ездил, концертировал. И меня уже не воспринимали как потенциального педагога. Но вдруг мне позвонил Валерий Климов, бывший в то время заведующим кафедрой скрипки в Московской консерватории. В то утро я улетал в Тбилиси вместе с Маринэ Яшвили – тогда я начинал дирижировать, и концерт с ней был одним из моих первых опытов. В общем, я уже паковал чемодан, когда раздался тот судьбоносный звонок, и Климов сказал примерно следующее: «Слушай, Эдик, хватит дурака валять, пора уже преподавать». Я ему возразил, что меня никто не приглашал. На что он мне ответил, что есть конкретное предложение: как раз уехал за рубеж Олег Крыса, и остался его класс, не слишком яркие студенты, но все же – реальная нагрузка. Так я стал работать в Московской консерватории.

– Сразу целый класс?

– Ко мне пришли три студента – не знаю, был ли это весь класс Крысы или нет, но ребята действительно оказались не очень сильными, и занятия не доставляли большого удовольствия. Я даже подумал: «И к этому я стремился?! Как же это неинтересно, как же я был прав, что не преподавал». Но Россию вскоре покинул и Валерий Климов. Как я понимаю, он позвал меня с дальним прицелом, собираясь переехать в Германию, и считал, что по статусу я мог бы его заменить и возглавить кафедру. Так вскоре и случилось.

– Ваше восхождение действительно получилось стремительным. «Сарафанное радио» сработало, к Вам стали рваться талантливые, амбициозные ребята?

– Да, я как бы перескочил через несколько ступенек в педагогической карьере. Расскажу такой эпизод. На Ученом совете меня выдвинули на должность доцента, но мой друг и соратник по трио пианист Евгений Васильевич Малинин отвел мою кандидатуру. Он выступил и сказал: «Грачу – доцента? Это смешно. Ему или профессора, или пусть будет педагогом. Хотя должен быть профессором». Я оставался простым преподавателем, пока не получил звание народного артиста СССР, и тут уже в один день стал профессором, получив вскоре и «корочку». Все произошло моментально. Это был 1991 год.

Я рад, что пришел в педагогику зрелым артистом, познавшим большой успех, признание, и уже не ревновал к достижениям моих учеников. Наоборот, хотел, чтобы они стали лучше меня. Мне кажется, что такое положение дел дает в преподавании более весомые результаты.

– Для вас неизменный ориентир – Абрам Ильич Ямпольский, в классе которого вы учились и в ЦМШ, и в Консерватории, и в аспирантуре?

– Для меня Абрам Ильич – педагогическое совершенство. Во всем: в методике, в отношении к студентам, в своей доброте, принципиальности и вместе с тем доброжелательности. Он свое дело знал феноменально, ему достаточно было посмотреть и его лицо говорило нам все. Или его любимое выражение: «так это…». Он произносил его с разной интонацией, например, с сожалением, и мы понимали, что играли «не очень», что он ждал большего, что надо лучше заниматься. Он был немногословен, но его выразительная мимика, реакции на то, как мы играем, помогали иногда лучше всяких слов.

– Педагог – это профессия или призвание? Любой может преподавать?

– Педагог – это особый талант. Смотрите, Абрам Ильич был прекрасным скрипачом, но не был солистом, зажимался на публике. А педагогом оказался «от Бога». Так что далеко не всегда удачная сольная карьера и педагогика идут рука об руку.

– Вы задумывались о своей миссии продолжателя педагогических традиций Ямпольского?

– Знаете, так получилось само собой. Я остаюсь до сих пор его адептом.

– А в чем его секрет, как Вы считаете?

– Он не просто подтягивал слабые стороны ученика, во всяком случае – не ставил это во главу угла, а развивал преимущества его таланта. Поэтому его ученики – индивидуальности, каждый – со своим «лицом». Возьмем, к примеру, его великих воспитанников, таких как Леонид Коган и Юлиан Ситковецкий – два величайших скрипача XX века, но как они не похожи друг на друга! А мое поколение? Мы много лет были рядом с Игорем Безродным, учились вместе в ЦМШ, начиная с 7 класса. Я ведь приехал в Москву из Новосибирска, где меня считали звездой, но в ЦМШ я был просто одним из учеников. И Безродный оказался для меня таким «маяком». Когда я впервые его услышал, то начал мечтать достичь подобного исполнительского уровня. Но при этом я не стал его «клоном», каждый из нас обладал своим темпераментом, имел свои репертуарные предпочтения.

– Педагог может навредить ученику, дав, например, слишком сложное произведение?

– Стараюсь, чтобы ученики проходили больше произведений, находя потом то, что им ближе и естественней. Пусть экспериментируют, не боясь «проб и ошибок». В учебе надо быть всеядным, а на концертах, на конкурсах играть то, в чем ты можешь себя показать наилучшим образом.

– Что Вы думаете о состоянии скрипичного исполнительства?

– Двадцатый век давал звезд. Сейчас есть много замечательных скрипачей, но таких личностей как Хейфец, Менухин, Стерн, Ойстрах, Коган я среди нынешних исполнителей не вижу. Общий уровень – необычайно высокий, многие очень хорошо играют, но художественных озарений не наблюдаю. Я назвал некоторых великих, но ведь были еще Сигетти, Цимбалист, Шеринг – с каждым из них связана своя глава в развитии скрипичного искусства. Разве сейчас мы о ком-то так можем сказать?

– А вам известна, например, скрипачка Патрисия Копачинская?

– Нет, я не слышал ее.

– Очень яркая и эпатажная, может выйти на сцену в противогазе…

– И что в этом исключительного? Можно и лежа играть. Меня когда-то Виктор Пикайзен спрашивал, а ты можешь сыграть Perpetuum mobile Паганини лежа? Я ему ответил тогда: «Знаешь, я думаю, что и стоя не смогу сыграть»! Это мы так между собой шутили.

– То есть, эпатаж Вы не одобряете?

– Нет, я слишком серьезно отношусь к профессии. Вспомните архивные видеозаписи – как стояли великие скрипачи? Это были исполины, изваяния. Теперь трясутся, шатаются, крутятся – и это еще не самое худшее. При этом, повторюсь, есть прекрасные музыканты. Но мне ближе аристократический стиль.

– С момента Вашего обучения у Ямпольского прошло более 60 лет. Не устарела ли его система, его подход к технологии игры?

– Скажу так: на базе того, что я получил у Абрама Ильича, я веду свои занятия, но, конечно, многое пересматриваю. С другой стороны, я не все могу принять, что сейчас делают. Борюсь, например, с игрой в нижней половине смычка. У молодых скрипачей сейчас тенденция играть ближе к колодочке, из-за чего у них инструмент звучит грубовато и однообразно. Но принципам Ямпольского я не изменяю, и как сейчас понимаю, он был во всем прав. У него очень верная, замечательная скрипичная школа – это образец, которому стоит следовать.

– Все же, я бы не была столь категорична. Спустя время, возможно, про Ваших питомцев – Алёну Баеву, Айлена Притчина, Никиту Борисоглебского, Гайка Казазяна (я могла бы назвать еще немало имен!), – также скажут, что они определяли нашу эпоху…

– Такие, как они – уникальные, и я горд, что их воспитывал!

– Вы с ними поддерживаете общение?

– Конечно. Сейчас время трудное, пандемия, естественно мы общаемся в масках и только на улице. За последний месяц на «свидание» со мной во дворе приходили и Алёна, и Айлен.

– Все они принимают участие в работе жюри конкурса Эдуарда Грача, проходящего нынешней осенью. Расскажите о Вашем конкурсе, пожалуйста.

– Было подано 37 заявок. География невероятная: США, Великобритания, Испания и даже Бразилия, конечно, юго-восточные страны: Китай, Корея… Примерно половина прошла отбор и будет участвовать в основном состязании. Все конкурсанты записывают часовые программы, и жюри онлайн отслушивает их. Результаты будут объявлены в день моего 90-летия 19 декабря. Я не участвую в голосовании и ни в коей мере не влияю на решение жюри. Могу послушать присланные записи – для своего удовольствия или чтобы иметь собственное представление и оценить уровень Конкурса.

– Вы счастливы?

– Вот уже тридцать лет я посвящаю педагогике, также эти тридцать лет связаны с дирижерской деятельностью в основанном мной в 1990-м году Камерном оркестре «Московия». Это и тридцать лет брака и творческого союза с моей любимой Валечкой (Валентина Павловна Василенко – супруга и концертмейстер Московской консерватории – Е.К.). Я не подвожу итоги, но это самый счастливый период в моей жизни.

– Удивительно, обычно с ностальгией вспоминают юность, первые тридцать лет…

– Но ведь это очень хорошо, когда жизнь идет на крещендо! Ну, немножко изменился имидж: предыдущие годы я был известным исполнителем, одним из самых популярных гастролеров и в нашей стране, и за рубежом. Сейчас поменялся профиль, но я себя и в нем абсолютно реализовал. И я счастлив!

Беседовала профессор Е.Д. Кривицкая

Поделиться ссылкой: