Факел Веры
№ 7 (1272), октябрь 2009
Телеграмма от Владимира Путина, медаль «Золотая лира» из Болгарии, белый рояль с конфетами от «Новой России» Юрия Башмета, эпитеты «выдающийся музыкант», «гениальный педагог», сравнения с Улановой, Шварцкопф… – все это к ногам хрупкой, миниатюрной Веры Васильевны Горностаевой! В ее честь при переполненных залах консерватория провела фестиваль «Эстафета Веры», на котором выступали ее замечательные ученики…
Мир знает профессора Веру Васильевну Горностаеву еще и как автора телевизионных передач, как талантливого литератора, чьи статьи о Башмете, Плетневе, Спивакове помогли становлению звезд русского искусства. Директор Московского союза музыкантов Алексей Гориболь вспомнил о том, как В. Горностаева несколькими звонками «сделала зал» Глену Гульду. А стихи Пастернака ходили по Москве в те времена только благодаря феноменальной памяти и записям Веры Васильевны…
Вот уж, действительно, подлинное торжество Веры, как отозвался в заключительной речи на фестивале проф. А. З. Бондурянский о феномене ее многогранного таланта! И раскрыл тайну названия фестиваля: в Древней Греции эстафета (послание) передавалась как от одного к другому по цепочке, так и от центрального факела в разные стороны, огоньки разбегались по всем городам и весям… Главный факел неугасимо держит в своих руках Вера.
Перед заключительным концертом нам удалось «выловить» юбиляра из вихря дел и поговорить о любимых днях, событиях, местах и людях…
У меня ко всем нашим корифеям, с которыми я начинала работать, самое благоговейное отношение. В Гнесинке я могла себе позволить опоздать на экзамены, и никто не упрекал меня за это. Я очень любила институт и неохотно из него уходила. У меня были замечательные отношения и с Т. Д. Гутманом, и с А. Л. Иохелесом, и с Б. М. Берлиным, с ректором Ю. В. Муромцевым… Мне было нелегко расстаться с этой семьей!
Но отношения с Московской консерваторией у меня вообще специфические: это моя Аlma Mater. Дом, в котором я уже 50 лет, где сначала училась моя мама, потом я, потом моя дочь и мой внук, так что, посчитайте, 95 лет – почти столетие – наша семья здесь. Династия в четыре поколения! Для нашей семьи консерватория является домом очень дорогим.
Наверное, если бы моя мама не приехала совсем молоденькой из Еревана, была бы, например, врачом, вполне вероятно, что я и не училась бы в Московской консерватории. Больше всего я любила читать книжки, а мама считала, что у меня нет слуха, потому что я не могла спеть ни одной песни. И меня вообще решили не учить. Но однажды мама пришла домой и услышала, что я играю по слуху двумя руками танго из кинофильма «Петер». Она приметила, что я охотно подбираю много всякой музыки (это, кстати, от отца). Тогда мама вдруг поняла, что мне уже 7 лет и что меня надо хватать и вести в музыкальную школу. Вот так меня начали учить. Я очень не хотела: книжки интересовали меня больше. Но мое пребывание в консерватории – это следствие того, что в ней училась мама. Это судьба!
Дальше точно так же и я – даже не я, а мама – учила мою дочь Ксению. Мама была гениальным детским педагогом, блестящим педагогом-педиатром. Ей не удалось закончить Московскую консерваторию. Она поступила в 1916 году, а в 1917-м сами знаете, что началось: стрельба, голод, в Москве стало опасно… Недоучившись всего несколько месяцев, в 1920 году мама уехала в Ереван. Это о ее судьбе стихи Мандельштама в семейном архиве: «Я рожден в ночь со второго на третье/ Января в девяносто одном/ Ненадежном году, – и столетья/ Окружают меня огнем». Но все-таки мама стала музыкантом, вернулась и работала всю жизнь в музыкальной школе. Я с детства слышала ее занятия, как она играла. Она проторила дорожку в Музыку всем нам. Мама же меня и к Г. Г. Нейгаузу привела…
Меняются режимы, сменяются ректора, уходят люди, уходят выдающиеся профессора, им на смену приходят другие музыканты-педагоги и так далее. Но вот консерватория – она остается! Московская консерватория, по коридорам которой ходили Чайковский, Танеев, Скрябин, Метнер, Рахманинов… Стала ли она лучше или хуже, изменилось ли в ней что-то кардинально – это для меня не бесспорно. Да, наверное, что-то изменилось, когда пришли Гольденвейзер, Игумнов, Фейнберг, Нейгауз. До них были тоже великие музыканты, моя мама училась у Карла Августовича Киппа. Это был педагог, о котором Рахманинов говорил с восхищением – наверное, его мнение чего-то стоит!
Конечно, у каждой фортепианной школы есть свои особенности – своя красота, своя ценность. Все консерваторские школы драгоценны, все они принадлежат русскому исполнительскому искусству. Меняются поколения, ушли наши великие старики, Оборин в их числе. Дальше появились Зак, Флиер, Гилельс… Потом пришел черед смениться следующему поколению – я назову Л. Н. Наумова, В. К. Мержанова, М. С. Воскресенского – тех, кто сегодня возглавляет кафедры. Естественно, после нас будут какие-то иные фамилии, но, понимаете, Московская консерватория – это нечто незыблемое. Она устояла в самые страшные годы! Ведь и мама рассказывала мне не про то, как она голодала, а про концерты Рахманинова, Метнера, Скрябина. Она не пропускала ни одного концерта Шаляпина. Я слышала от нее столько, что у меня такое ощущение, будто я сама ходила на эти концерты!
Но не нужно думать, что я такой розовый идеалист, который не видит недостатков. Когда могу – всегда стараюсь что-то изменить, если это возможно. Какие-то конфликты всегда были и будут. Вспомните, как поссорились два таких великих человека, как Танеев и Сафонов. Так поссорились, что оба ушли из консерватории! И консерватория тоже переживала, клокотала… А вот теперь в Польше, на ученых советах в ректорских кабинетах, поворачиваешь голову назад и видишь: с одной стороны – прекрасный портрет Сафонова, с другой – Танеева. Вот и встретились! Помирились… Но не это главное. Главное, что они были здесь, вырастили замечательных учеников и фактически отдали свои жизни консерватории, которую так любили.
А если бы не Василий Ильич Сафонов, то мы не имели бы этого здания – архитектурного украшения Москвы. Здания, которое я с раннего детства всегда любила, тем более что из его окон неслась музыка. Когда я бегала в ЦМШ мимо консерватории, для меня это значило очень много! Я бы произнесла дифирамб овалу – лейтмотиву архитектуры Московской консерватории: овалу Большого зала; далее, обратите внимание, двор консерватории тоже овальный, портреты овальные, памятник Чайковскому вписан в овал… Я восхищаюсь невероятной красотой Венского зала, но консерваторский Большой зал – любимый. Сафонов нашел замечательного архитектора, был сам как прораб – приходил, все смотрел, проверял, сколько денег выколотил из купцов, нашел меценатов, обращался к царской семье. Вот кому надо памятник – прямо в самой консерватории, в холле!
Когда мне за годы моей работы в Палермо, в Токио, во Франции предлагали там остаться, для меня это было настолько неприемлемо, что даже обсуждать смешно! Ну, как я могу уехать, уйти не только из своей страны, а еще и из своей консерватории? Это же моя консерватория! Вот даже этот юбилей организован полностью консерваторией – она распахнула передо мной свои лучшие залы, издала прекрасный буклет…
Один из наших прекрасных музыкантов уехал в Вену. И потом как-то при встрече сказал: «Я приходил сюда, как к себе домой. Меня знали все студенты. Я заходил в класс и знал, чьи портреты на стенах, они были для меня родными. А там я не знаю ни одного портрета. Все чужое! А про меня говорят: какой-то русский старик». Конечно, там есть много преимуществ: социальные блага, нормальные законы, цивилизация. И все-таки есть что-то, что перетягивает всегда. Вот этот дом перетягивает, потому что он – мой. Это мое всё! Родной дом, где справляют день рождения…
Материал подготовила
собкор «РМ» Ганна Мельничук