№ 3 (1233), апрель 2005

Это был удивительный день. Сияющее солнце ослепляло, а крепчавший мороз заставлял быстрее бежать по узким улочкам к Рахманиновскому залу. Спускаясь по лестнице, ведущей к стеклянной двери входа, я заметила человека в меховой мохнатой шапке. Он, казалось, никуда не спешил и неторопливо читал афиши. Мужчина повернулся, и я сразу же узнала его – это был герой сегодняшней встречи, Родион Константинович Щедрин.

Его облик вдруг напомнил мне моего преподавателя – та же стройность, подтянутость, благородные черты лица, но главное глаза… Они излучали что-то очень близкое и родное. Вероятно поэтому я осмелилась попросить у него маленькое интервью. Он с легкостью согласился и, галантно открыв передо мной дверь, исчез так же неожиданно, как и появился.

Встреча со студентами не была случайной. Это была презентация прекрасно изданного издательством «Музыка» нового сборника хоровых произведений Р. Щедрина, автор-составитель которого – профессор Б. Г. Тевлин. И вот, наконец, наступил тот волнующий момент, когда мы с сестрой смогли пообщаться с этим замечательным человеком.

– С каким чувством Вы приходите в консерваторию, что она значит в Вашей жизни?

– По существу все. Две важнейшие для меня ступени жизни – это хоровое училище им. А. В. Свешникова и консерватория, где я затем учился в аспирантуре и преподавал пять лет. Не будет преувеличением любое ностальгическое слово, здесь дороги каждый сантиметр здания, любая лестница, любая дверь… Столько здесь встреч было, столько связано со становлением моей музыкальной личности. Помнятся как раз все те люди, которые сегодня стали легендарными: мои учителя Яков Владимирович Флиер, Юрий Александрович Шапорин, а также Д. Ф. Ойстрах, Э. Г. Гилельс, С. Е. Фейнберг, Ю. И. Янкелевич, Я. И. Зак… Эти фигуры, от которых исходили «биомузотоки», формировали наш взгляд на призвание, музыкальное искусство, отношение к классике. Поэтому я прихожу всегда в консерваторию с тревожно-ликующими, ностальгическими чувствами.

– Вы родились в музыкальной семье, не могли бы Вы рассказать о ней подробнее?

– Дед мой был православным священником в маленьком городе Алексине Тульской губернии. Этот город на реке Оке славился когда-то чудными сосновыми борами, песчаными пляжами, грибными местами, а рыбалка там всегда была изумительной. Алексин загубили – построили на другом берегу химкомбинат.

У отца Константина Михайловича было семь братьев, прямо как в сказке. Отец и два его брата стали профессиональными музыкантами: Константин Михайлович – музыковедом, композитором; Евгений Михайлович – дирижером хора и пианистом; Александр Михайлович – виолончелистом, он работал в оркестре театра «Транспорта». Мама, Конкордия Ивановна, занималась музыкой и брала уроки у моего отца, и кончилось это тем, что я появился на свет. По профессии она была экономистом, окончила Плехановский институт.

В свое время – еще до революции – отца, 14-летнего мальчишку, привезла в Москву на свои средства артистка Малого театра Вера Николаевна Пашенная. У отца от природы были замечательные способности. Тогда артисты Малого театра приезжали на отдых в Алексин. В летний сезон здесь устраивались водевили, шарады, и нужна была музыка. В Алексине был известен семейный оркестр братьев Щедриных – семь братьев отца играли на разных инструментах. Они все получили религиозное православное образование, окончили духовную семинарию – а там обучали музыке. В Москве В. Н. Пашенная показала отца М. М. Иполитову-Иванову, в то время ректору Московской консерватории. Он тоже подивился на способности отца, у которого память была фантастической. Все, что он в своей жизни слышал, мог воспроизвести.

– Есть ли сейчас у Вас ученики?

– Вы знаете, нет. Я преподавал в Московской консерватории, но потом ушел. Как-то не наладились контакты с партийной и профсоюзной организацией. А. Я. Эшпай покинул консерваторию вместе со мной из солидарности. Несмотря на достаточно большой резонанс этого ухода, фортепианная кафедра пригласила меня преподавать. Тогда это очень тронуло меня. Но я подумал, что становиться профессиональным педагогом по фортепиано смысла нет.

– А как Вам удается поддерживать прекрасную пианистическую форму?

– Да уже не удается. Вспоминается старый американский анекдот… Идет по улице Нью-Йорка человек и спрашивает у прохожего: «Как попасть в Карнеги-Холл?» Тот ему отвечает: «Practies, рracties and рracties». Так что надо заниматься. Я считаю, что получил изумительную школу от Я. В. Флиера. Это игумновская школа, которая перешла к нему по наследству. Незабываемы впечатления от его уроков, как он играл в классе. У него один палец не сгибался – четвертый на правой руке, – он все играл, немного подобрав этот палец. Потом ему сделали операцию, но 13 лет он пропустил и на эстраде не выступал… Однако все-таки после пятидесяти лет, какая бы школа ни была, – «рracties, рracties and рracties»…

– Кто оказал влияние на Вашу композиторскую судьбу?

– Я окончил консерваторию и аспирантуру в классе Ю. А. Шапорина. Он тоже был ярчайшей фигурой, хотя технологические таинства музыкальной композиции не считал столь важными. Когда П. Хиндемит приехал в Петербург, то, услышав сочинения Ю. А. Шапорина, сказал: «Это все нервы, а где же конструкция?».

Я был отмечен радостью через отца знать Д. Д. Шостаковича, поэтому не пропускал ни одной его премьеры. Но это длинный разговор. Так распорядилась судьба, что в 1941 году, когда немцы подходили к Москве, нас с матерью эвакуировали в Куйбышев. Отец ушел в народное ополчение, его контузило, и через несколько месяцев он разыскал нас. В Куйбышеве в это время работал Д. Д. Шостакович над Седьмой симфонией. Он был председателем Союза композиторов, а мой отец стал ответственным секретарем. Так что Д. Д. Шостакович знал о моем существовании с тех пор, как мне исполнилось десять лет.

– Часто ли Вы посещаете концерты? Некоторые композиторы стараются не слушать музыку своих коллег…

– Тем хуже для них. Я это времяпрепровождение всегда любил и люблю. К сожалению, молодые композиторы сейчас только знают, почитают и хотят быть похожими на Булеза, Штокхаузена, Кейджа. А мне всегда хотелось брать пример с Брамса, Мусоргского, Чайковского, Шостаковича, Орландо Лассо. И чем старше становлюсь, тем больше люблю музыку. Меня совершенно не интересует, сложная она или простая. Главное, чтобы она меня захватила, сбила мне дыхание, где-то ночью преследовала.

– Что Вы не приемлете, что раздражает Вас в жизни, может вывести из себя?

– Ничего оригинального Вы от меня не услышите. Лживость человеческая может лишить равновесия, вероломство в людях – ненавижу, а верность, наоборот, ценю.

– А что может привести Вас в состояние восторга?

– Любое великое музыкальное сочинение. Первая весенняя капель, первая трава, дождь, белый гриб, теплый ветер…

Полчаса беседы пролетели незаметно. Но самое удивительное случилось в конце, когда мы с сестрой получили букет бордовых гвоздик из рук самого Щедрина. Фамилия Родиона Константиновича говорит сама за себя – он щедрый во всем: щедро дарит людям свою музыку, свое настроение, свое время и даже подаренный ему букет. Пролетят годы, но этот день навсегда останется в нашем сердце, как уникальный подарок Судьбы.

Татьяна и Елена Токун

На снимке: Б. Г. Тевлин и Р. К. Щедрин на встрече-презентации

Поделиться ссылкой: