№ 6 (1213), ноябрь 2002

Профессор Н. Н. ШАХОВСКАЯ
Народная артистка СССР, Лауреат I премии II конкурса,
член жюри IV–XII конкурсов имени П. И. Чайковского

 

Наталья Николаевна! Вам уже довелось обстоятельно высказаться о прошедшем конкурсе на страницах сентябрьского номера «Музыкальной жизни». Но сегодня в нашей беседе — свой «консерваторский» угол зрения. Ведь конкурс Чайковского всегда был под патронажем Московской консерватории, в нашем ощущении они как бы — неразделимы… И Вы, быть может, более чем кто-либо олицетворяете это единство. Хотя сейчас все и осложнилось. Как на конкурсе была представлена Россия, как Московская консерватория?

Начну с начала, С тех изменений, которые у нас произошли уже при отборе. К конкурсу Чайковского, который родился у нас, мы всегда относились очень бережно, очень серьезно и очень ответственно. Мы болели за него. В свое время он получил в мире такой огромный резонанс, именно благодаря тем фигурам, что на нем родились. И мы не допускали такое огромное количество наших участников, делали очень серьезный предварительный отбор. Он производился членами жюри, которые потом и сидели на прослушиваниях. И уже изначально, с первого тура мы понимали, с кем имеем дело. Бывало, что кто-то неудачно выступил на первом туре, но мы знали, что его сильная сторона — в другом, и он себя еще покажет. То есть мы знали этот контингент.

На данном конкурсе все происходило совершенно иначе. Шел свободный состав. Мы ни приехавших не знали, ни своих. И нет ничего удивительного, что среди наших российских исполнителей были люди, абсолютно не готовые — ни творчески, ни профессионально.

А наших много было?

Много. Российских ребят было почти половина участников — 23 человека. И многие — низкого уровня. Мы не привыкли к этому. А консерваторцев — человек семь. Но в такой массе конечно растворяются настоящие личности, по-настоящему подготовленные исполнители. Я с грустью вспоминаю советское время, когда были возможности прослушать, дать им обыграть программу, причем не только сольную, но и симфоническую. Тогда те, кого отбирали, выходили на конкурс во всеоружии.

А что, приехавшие музыканты были более опытными?

Просто эта немецкая команда — они теперь участвуют во всех конкурсах. Для них это был не первый конкурс. Это люди обыгранные. В отличие от наших. Хотя и у нас были такие сильные, опытные музыканты как Александр Бузлов. Но он не прошел в финал.

Почему он не прошел? Плохо выступил на втором туре?

Вы знаете, нет. И многие другие наши музыканты очень неплохо выступили на втором туре. Но жюри было составлено так, в процентном отношении, что, к сожалению, другая сторона просто побеждала. Там был Герингас, Пергаменщиков — бывшие наши люди, представлявшие Германию, еще представитель из Кельна, швейцарец и француз Филипп Мюллер, они командой из конкурса в конкурс ездят. Они выступали как единый кулак.

Сколько же наших людей было в жюри?

А наших — Наталья Гутман, Александр Рудин, Кирилл Родин и я.

Но ведь жюри прежде всего формирует его председатель. Значит это было решение А. Рудина?

Очевидно это была его воля. Он тоже очень много гастролирует в Германии, Н. Гутман тоже работает в Германии, в Мюнхене. Здесь, к сожалению, очень много привходящих моментов. Я ничего не хочу сказать против прошедших на третий тур учеников Д. Герингаса, они были хорошо подготовлены, хотя победитель, получивший II премию, не представляет собой звезду первой величины. На финале он выиграл тем, что был более стабилен, организован. Некоторые фигуры, прошедшие на третий тур, для меня вообще удивительны. Я считаю, что, например, такой как Саша Бузлов должен был быть на третьем туре. Почему он не прошел — особый вопрос!

Очень многие говорят о том, что на этом конкурсе и на других специальностях ярких людей отсекали после второго тура, чтобы на финале был спокойный «средний» фон. Это так?

Я думаю, что просто это были решения не музыкантские.

То есть все-таки политика?

Конечно. Бесспорно. И это было очень грустно. Потому что за многие годы мы все-таки привыкли к другому. Я не хочу сказать, что обязательно должен быть наш победитель. У нас было много конкурсов, где среди лауреатов, победителей первых премий были представители других стран. Но все-таки, виолончельная школа России была как-то представлена. А в этот раз нам шансов не оставили. А были и очень талантливые выступления, во втором туре, и очень талантливые люди, ну может быть не такие опытные, но, безусловно, личности. Они и были выброшены.

У скрипачей в этот раз были большие изменения в программе. А у виолончелистов?

У нас произошли еще более неприятные вещи. У нас было кардинально изменено направление. Сейчас очень модны уртексты и у нас было возвращение к уртекстам: почему-то в программу конкурса Чайковского ввели такие произведения как Сонаты Филиппа Эммануила Баха для виолончели и клавесина, которые, кстати, не представляют собой оригинальные сочинения, а были написаны для виолы да гамба. Причем ведь ноты не могли достать! Я несколько раз подходила к Рудину с вопросом — где достать ноты?

Превозносилась аутентичная манера, кто-то играл под клавесин, кто-то не играл под клавесин. Симпатичная музыка, но не думаю, что кто-нибудь из членов жюри судил по этой сонате. Проскочило и все. Но потом, на третий день все это уже было мучительно слушать. Никто не запрещает людям музицировать в аутентичной манере. Но это особое направление. Узкое. Далеко не все могут в нем вариться. И направление не обязательное, тем более, что никакого отношения к конкурсу Чайковского оно не имеет. Для этого есть специальные конкурсы. В Голландии.

На каком туре это было? И что заменили, что выкинули?

На первом. А выкинули наши классические виртуозные сонаты — Локателли и другие, по которым можно сразу видеть школу, исполнительскую палитру. А здесь что — чириканье!

Это не было коллегиальным решением?

Раньше решение программы — я вспоминаю покойного Даниила Борисовича Шафрана, который возглавлял многие конкурсы Чайковского, и подготовку самих конкурсов — решение всегда было коллегиальным. Приглашались все члены жюри и другие профессора виолончелисты для обсуждения предложений к конкурсу Чайковского. Здесь же это было решено в каком-то очень узком кругу. Келейно.

Вы в этом не принимали участия?

Нет. Второй момент — в программу ввели пьесы Шумана. Романтика. Но, Шуман — такой композитор, который не всем дается, это тоже очень индивидуально. Был предложен цикл из 3-х пьес и цикл из 5-ти пьес. По времени решили второй цикл сокращать. Люди оказались в неравном положении: одни играли цикл, а другие выборочные отрывки из цикла. И третье, что было введено в первый тур — сочинение ХХ века. Это было наиболее интересно. Люди раскрепощались, им это было ближе, они могли себя более откровенно проявить, а мы могли определить масштаб личности исполнителя.

А второй тур?

Второй тур был невероятно перегружен. Зачем было писать в условиях исполнение Сюиты Баха целиком, исполнение сонаты Бетховена или романтической сонаты целиком, современного произведения (Соната Шостаковича и т. п.) целиком, когда это все равно сокращалось.

Что, исполнители выстраивали художественную форму как целое, а их прерывали и говорили «Спасибо, хватит»?

Да, именно «Спасибо, хватит». А люди же готовились, продумывали! Что-то в этом, с моей точки зрения, неправильно. А кроме того, обязательная пьеса Чайковского «Pezzo Capriccioso», которая раньше была в первом туре, тоже была перенесена во второй. Так что, время второго тура было указано — 60 минут, а программа была минимум на полтора часа. И когда я спросила у Александра Израилевича «А как Вы планируете?», он ответил «Ну будем сокращать!». Спрашивается, зачем было делать такую программу, чтобы потом заведомо ее обрезать?

Это не типично, не принято?

Сегодня есть много конкурсов, где программа сокращается. Но все-таки, опять возвращаясь к масштабу конкурса Чайковского, и к тому, что мы привыкли, чтобы это было на определенном художественном уровне, я считаю такое решение не очень верным. И совсем ошибочное решение — программа третьего тура.

Это касается второго концерта?

Не только. Исполнение «Рококо» требовалось только в авторской редакции. Хотя до этого у нас всегда в программе стояло — любая версия. И, естественно, люди, как правило, выбирали концертную версию. В этот же раз была полная «обязаловка» — только авторская версия, а в качестве второго сочинения — только ряд современных концертов. Оказались удалены такие как Шуман, как Дворжак — наши самые сложные, самые блестящие концерты. Нельзя молодежь, выходящую на такой конкурс в начале своего пути, лишать возможности исполнять эти концерты! Нельзя.

То есть пострадали как раз те, у кого, возможно, есть это большое концертное дарование?

Да. Намерено сузили рамки. Я считаю, что вообще были очень сужены рамки всей программы, чтобы действительно выявить «персональность» исполнителя, дать им раскрыться.

А было ли отборочное прослушивание по кассетам?

Тут тоже пошли на эксперимент. И тоже, с моей точки зрения, неправильно. Когда я спросила, почему у нас не было предварительного прослушивания россиян, мне ответили — нет денег. А деньги, чтобы собрать особое «независимое» жюри (там были трое из плетневского оркестра, кто-то из наших…) для прослушивания кассет — нашли.

Кто это решал?

Понятия не имею. Я вообще до последнего момента не знала — в жюри я или нет. От решения каких бы то ни было вопросов, прежде всего творческих, я была абсолютно отстранена. Первый раз такое. Мы привыкли, что члены жюри — как-то ответственны за происходящее. Что это за «независимое» жюри? Им ведь все равно. Они сделали реверансы перед всеми педагогами, пропустили практически всех — они же не отвечали ни за что! Раньше мы, члены будущего жюри, сами прослушивали (предварительно). И ничего за это не получали. Мы считали, что это наша обязанность. И мы знали, кто у нас идет на публику.

Кстати, о публике. Как Вы считаете, она приняла мнение жюри?

Наша публика огорчена. Прежде всего тем, что очень многие наши не прошли.

На третий тур?

Да. Тем более, что на третьем туре, к сожалению, была довольно жалкая картина. Было невероятное количество технологических вещей, к которым мы не привыкли в финале конкурса Чайковского. Если наши организаторы побоялись включить в программу концерт Дворжака, поскольку на каком-то конкурсе почти все финалисты играли концерт Дворжака и «Ой, это невозможно слушать!», ну так сейчас, за исключением двух человек, все играли Первый концерт Шостаковича. И, что самое ужасное, было огромное количество интонационной грязи. Даже у победителя, получившего вторую премию.

А почему первую вообще не дали?

Ее невозможно было дать! Хотя эта команда, она очень боролась за первую премию. Но все-таки здравый смысл восторжествовал. Если бы действительно на финал вышли звезды — тут ничего не скажешь. Но на этом финале — я сидела и мне было просто страшно.

А голосование? Как у вас оно было организовано?

Что касается голосования «да-нет», я все это не совсем поняла. Я присутствовала на конкурсах, где была эта система, но она шла по другим канонам — в ней участвовали все члены жюри. А здесь, например, у меня играют несколько человек — я за них не голосую. Потом идет переголосование двух фигур — тех, кто спорно проходит, я опять не голосую. То есть я все время не голосовала.

Будучи в жюри? Только потому, что Ваши ребята выступали?

Да. Особенно запомнилось переголосование перед третьим туром, когда выбирали одного из трех. Там шел Бузлов, ученик Н. Гутман, мой ученик Гордяков и третий — Хромушин из Бельгии. Все имели равное количество голосов.

И вот здесь и слетел Бузлов?

И Бузлов слетел, и мой слетел. А прошел только бельгиец. Потому что ни я не могла голосовать, ни Наталья Гутман. Мы с ней вдвоем сидели, сложив руки, а остальные все голосовали. Когда Бузлов не прошел — я узнала причину. Единственный, о ком я узнала. И Герингас, и вся эта команда поставили Бузлову «нет». То есть это был организованный, явный сговор.

Наверное Н. Гутман тоже была огорчена?

Думаю, что да. Хотя она и с ними сотрудничает.

То есть новации в системе голосования ясности не добавили?

У нас же все это было не подготовлено! И потом, почему каждый председатель жюри сам выбирал свою систему голосования?! Один — так решает, другой — иначе. Это должно быть и всегда было едино.

Видимо, конкурс такого масштаба вообще должен быть более консервативным? Для экспериментов есть много новых конкурсов…

Конечно. Он слишком масштабный. И с богатейшими традициями. А эксперименты начались во всем. В оценках. В подборе членов жюри. В количестве членов жюри.

К слову, нужно ли такое большое жюри — 15 человек?

Никогда такого не было. Было максимум 9 человек. И получается: с одной стороны, у нас не хватает денег на подготовку своих, с другой — зачем-то раздули жюри. Конечно все это еще будет обсуждаться, но лично я не считаю, что все эти эксперименты пошли на пользу делу. У нас есть и определенные исполнительские традиции. А тут приезжают к нам люди и начинают нас учить как нужно играть «Рококо». Со мной рядом сидел Герингас, а дальше рядом с ним — «товарищ» из Кельна. И Герингас мне говорит, что тот все сидит и ждет — когда же наконец кто-нибудь сыграет это «глиссандо»… Понимаете, чем люди занимались, сидя в жюри?! Поэтому в общем и целом у меня осталось довольно грустное впечатление. И особенно грустное потому, что тех, на кого мы рассчитывали — среди победителей не оказалось. А объективно — они могли быть.

«За державу обидно»? И за Московскую консерваторию?

Московская консерватория вообще была отстранена! А это просто неприлично. Достаточно сказать, что была еще одна ситуация. Еще до конкурса ко мне обращался ректор Александр Сергеевич Соколов с предложением принять участие в курсах к конкурсу Чайковского. Они должны были проходить в Рузе, корейцы спонсировали, я должна была 2–3 дня давать мастер-класс. Так вот незадолго до их начала Александр Сергеевич с удивлением обнаружил, что эти курсы у нас забрали. Их провели в Германии.

То есть, нам «бьют по мордам», причем бьют наши же соотечественники. Которые здесь выросли, напитались, теперь они большие мастера. Когда Додик Герингас после конкурса позвонил мне из Германии — мы не успели попрощаться — я не удержалась и все ему высказала.

Наталья Николаевна, в заключение всем задаю один вопрос из деловой игры — «Если бы организатором был я?». С прицелом на будущее.

Я предпочту рассуждать не как организатор, а как участник, прошедший в свое время серьезную подготовку, и как постоянный член жюри, то ли с четвертого, то ли с пятого конкурса. Я бы вернула творческое участие Московской консерватории. Я бы вернула поддержку ребятам. Я бы добивалась предоставления участникам конкурса инструментов из Госколлекции. У меня есть очень талантливый мальчик — он тоже не прошел на третий тур, но в будущем он еще должен о себе заявить. У него паршивый инструмент. Сколько я звонила в Госколлекцию — «еще не подписано», «еще не подписано». Наконец подписали. За неделю до конкурса! Что, люди не понимают, что за неделю до конкурса взять чужой инструмент и на нем играть невозможно?! Такое равнодушие!

Сейчас у меня такое впечатление, что нашему руководству — Министерству культуры и прочим — это все равно! Конкурс, очевидно, продается тем, кто платит деньги. Но все-таки, мы же не настолько нищая страна! И консерватория сейчас переживает момент возрождения. Необходимо возвратиться к тем традициям, когда Московская консерватория составляла костяк конкурса. И с точки зрения организации, и с точки зрения воспитания — подготовки, прослушиваний, советов, и в жюри.

Значит, надо собраться, распрямиться и действовать?

Бесспорно.

Публикацию подготовила
проф. Т. А. Курышева

Поделиться ссылкой: