№ 8 (1207), декабрь 2001

Редакция газеты «Российский музыкант» в прошлом номере начала новую дискуссию, предлагая ее участникам вместе поразмышлять на тему о ситуации вокруг музыкальных конкурсов. Совместными усилиями хотелось бы разобраться в том, что есть современный музыкальный конкурс, для кого он — для профессионалов или для публики, это — творческое событие, спортивное соревнование или пиар-акция, а успех — чей он: конкурсанта, педагога, школы, страны? Наши вопросы носят достаточно произвольный характер, но они позволяют каждому, кто примет участие, предметно коснуться наиболее наболевших и близких ему проблем. Уже высказались проф. С. Л. Доренский, аспирантка В. Иванова. Итак:

Профессор Е. Г. Сорокина, проректор по научно-творческой работе

1. Однозначно на этот вопрос, по-моему, сейчас ответить нельзя. Во времена моей молодости, когда конкурсов было наперечет, и когда лауреатство на каждом из них было событием, которое обязательно повлечет за собой приглашение на сцену, контракты, я бы ответила определенно. А сейчас, когда никто, по-моему, не знает, сколько на свете конкурсов, ответ усложняется. Нужны ли они? Наверное, нужны. Хотя результат от очень многих факторов зависит. От талантливости музыканта, от его психического склада, бойцовских качеств, которые, конечно же, воспитываются или даны априори. Ведь перечень «неконкурсных» пианистов, это едва ли не самый звездный перечень: Юдина, Софроницкий, Нейгауз – их невозможно представить в контексте конкурса. А самый игумновский из всех игумновских – Олег Бошникович?! Это же противопоказано: Олег Драгомирович и конкурс. Не говоря уже о самом Игумнове. Поэтому к конкурсу готовы, наверное, не все, а те, кого все-таки воспитывают и направляют педагоги. Я вспоминаю покойную Татьяну Петровну Николаеву (мы с ней очень дружили последнее время) – как она удерживала своего любимого Колю Луганского от раннего вхождения в конкурсную орбиту, как она его берегла! Клиберну на первом конкурсе Чайковского, если я не ошибаюсь, было 24 года. Наверное, конкурсы дают какую-то перспективу, но у меня убеждение, что все-таки сейчас можно и другими путями получить доступ на эстраду. Учитывая новый уровень информации. Посмотрите, ведь сколько интересных информативных страниц в Интернете, с которыми работают импресарио. Так что не только конкурс.

А детей надо беречь от этой индустрии, к которой их приучают. Я ничего плохого не хочу сказать об этих программах – «Новые имена» и другие, это все замечательно… Но, дети уходят от занятий музыкой в какие-то другие эмпиреи, в борьбу с противником. На концертах – на сборных концертах, показывающих спектр молодых талантов, там в основном катаются одни и те же вещи, они обязательно должны быть броскими, иначе потеряются – какую-нибудь изысканную прелюдию Скрябина, Интермеццо Брамса там не покажешь. Так что же это за воспитание? Это ущербно. Это все потом отзовется, потому что человек на эстраде абсолютно обнажен. А с годами… Все мы портреты Дориана Грея, а игра наша – вдвойне.

2. Как только начался «ренессанс» дуэтного дела, так тут же откуда ни возьмись появились и конкурсы фортепианных дуэтов. Причем и исполнительские, и композиторские. Я принимала в них участие и никогда не испытывала чувства «глубокого удовлетворения», но всегда чувство неудовлетворения. Потому что нельзя, априори нельзя выстроить по лестнице такую материю как исполнительское и композиторское искусство. В чем-то один сильнее, а в чем-то другой. Это же не спринтество! Тот на сантиметр выше прыгнул, этот быстрее пробежал. Как часто расходится мнение жюри и зала! А в конечном итоге, по большому счету публика всегда права. В книге воспоминаний Артура Рубинштейна (я ее очень люблю) он пишет, как в молодые годы он дружил с компанией тореадоров. Они ездили за ним из города в город, чудно проводили время, и, сидя в одном из испанских ресторанчиков, Артур Рубинштейн получил известие о приглашении в Париж в какой-то аристократический салон. И вся команда, сидевшая в ресторане тут же взвыла «И мы!». Он стал объяснять им, что не стоит, что там будет не интересная для них программа. Все присмирели, а потом один из лидеров тореадорского дела сказал: «Знаешь Дон Артуро, в нашем деле, как и в твоем, никто ничего не понимает, но когда мы что-нибудь делаем очень хорошо, это понимают все». И с тех пор, пишет Рубинштейн, «я никогда себе таких вещей не позволял». Так и на конкурсе. Когда «очень хорошо», широкая публика это понимает мгновенно. Может быть даже раньше, чем жюри. Я могу себе позволить это сказать, потому что была и на сцене, и в жюри, и среди публики.

3. Дуэтных конкурсов сейчас много. В Европе, в Японии, в Америке, в России. Один из самых престижных (не люблю этого слова) – конкурс фортепианных дуэтов в Японии. Он проходит в январе: один год состязаются пианисты, а другой год – композиторы. Кстати, наши композиторы очень успешно там выступают. А после каждого конкурса выходит из печати довольно толстый том произведений, которые распространяются по всем библиотекам.

Хотя на этом композиторском конкурсе я была не согласна с тем, что присуждалось – там еще более уязвимо все, чем на исполнительском. Они к сентябрю заканчивают получение всех произведений, до января дуэты это специально выучивают, и на конкурсе все это звучит «в живом виде». Так очень многое зависит от того, кто играет. И не случайно поэтому, самые сложные вещи, в частности, из нашей страны – они проигрывали, поскольку исполнители не справлялись. А по исполнительскому дуэтно-профессиональному уровню, пожалуй, самый значимый конкурс – в Мюнхене. И в Америке – там, кстати, победил один очень сильный наш дуэт Железновых.

4. Мне трудно говорить о конкурсе Чайковского – вплотную к нему не причастна. Конкурс Чайковского, пожалуй, немножко пообветшал, как, по моему впечатлению, все конкурсы – всякое явление, когда оно тиражируется в таких масштабах, теряет свою уникальность. Хотя, где-то в глубине души все-таки надеешься – а вдруг? Вдруг повторится чудо 1958 года, которое явил собой Клиберн…

Профессор А. А. ПАРШИН

1. Если музыкант имеет намерения стать концертирующим артистом, то поучаствовать в состязаниях — дело нелишнее. Думаю, здесь не столько возраст имеет значение, сколько обстоятельства, связанные с характером дарования и уровнем профессиональной оснащенности, выносливостью, умением «держать удар». Много зависит от педагога, который в этом случае и учитель, и тренер, и врач, и психолог — как у спортсменов. Если увлеченность обоюдная, все равно будет польза, даже если знаешь, что на данном конкурсе твоему воспитаннику вряд ли что-нибудь «светит», как гениально он не сыграй. Ученика не всегда удается убедить, что лучше бы воздержаться, не лезть на рожон, а запрещать нельзя — у молодого человека свое ощущение ситуации. Если он, зная расклад сил, настроен рисковать, значит кипит огромная побудительная сила, отвага, дерзновение. Это обнаруживает сильную личность, а ей не следует подрезать крылья — пусть учится принимать сложные решения. Надо включаться в работу и надеяться на лучшее.

Факт, что лауреатство может обеспечить повышенное внимание концертных организаций и меценатов. Но важно и то, что дает сама подготовка, ибо конкурсные цели значительно повышают эффективность работы. Возьмем, к примеру, наших органистов. Можно ли хорошо подготовиться к конкурсу, имея самое большее 10 часов индивидуальной работы в неделю? Этого для полугодового экзамена с трудом хватает. Вот уж действительно умом не понять и аршином общим не измерить — умудряются ведь! Среди моих учеников есть ребята, которые стали активно наращивать репертуар лишь благодаря тому, что увлеклись конкурсами. Цель стимулирует, активизирует скрытые возможности. После баталий решение проблем, казавшихся тяжелыми, становится проще. Тому, кто сомневается, чувствуя, что не очень устойчив, тоже, наверное, стоит попробовать, но при одном условии: если по каким-то причинам конкурсные мечты не осуществляются, это ни в коем случае не должно стать поводом к возникновению угнетающего чувства ущербности. Нам разный путь судьбой назначен строгой — у каждого он свой. Конкурс — вещь жесткая, порой беспощадная и безнравственная, здесь особенно тяжко бывает натурам тонким. А искусству-то нужны именно такие — не толстокожие! И если уж пускаться в этот марафон, надо прежде всего занять психологически грамотную позицию, чтобы «малой кровью» переносить все испытания, в том числе и возможную несправедливость.

Почему сложнее играть на экзаменах, «ответственных» прослушиваниях, тех же конкурсах? Отчего бывает так трудно, когда микрофон на эстраде или ученики в зале? А потому, что в таких ситуациях — подсознательно, конечно,— не даешь себе право на ошибку. Возникает повышенная нервозность, перенапряжение, настороженность (как бы лишних нот не нахватать!), что уж никак не способствует успеху. Отсюда вывод: право на ошибку нужно уметь себе давать — в реальном ощущении всех обстоятельств конкурсного дела, не преувеличивая и не преуменьшая его значения. Педагог обязан следить, чтобы в душе ученика не гнездилось это парализующее «пан или пропал», и вместе с тем периодически напоминать, что право «сойти с дистанции» предусматривает и серьезные обязательства, касающиеся процесса подготовки: требовательность — высочайшая, запас прочности — максимально возможный. Тогда при любом исходе дела издержек будет меньше, а позитивного значительно больше.

2. В работе жюри никогда не участвовал. Могу предположить, что это испытание порой посерьезнее, чем конкурсная битва на эстраде. И очень рад, что дипломы и премии моих учеников достались им без моего присутствия в судейской коллегии — и для меня, и для них, я думаю, это особенно ценно.

Еще студентом довелось играть на лейпцигском конкурсе имени И. С. Баха в Thomaskirche. Он остался в памяти одним из самых ярких событий. До сих пор помню блаженное состояние того удивительного контакта с инструментом, когда кажется, что душа обретает высшее счастье гармонии. Помню, как профессор В. Шетелих спустился вниз, в публику (жюри располагалось на хорах) и, в нарушение всех законов, совершенно искренне меня поздравил. Но стать лауреатом было не суждено, хотя казалось, что наша команда и я, в частности, ни в чем не уступали победителям. Надежды рухнули. Предстояла служба в армии, особых перспектив не предвиделось, а играть так хотелось! И вдруг через некоторое время в голову пришла мысль, что Бог не дал мне лауреатства ради моего же блага. Да, мы были не хуже многих западных сверстников, но то был уровень, который сейчас не выдержал бы никакого сравнения с уровнем моих теперешних выпускников — время было другое. Вот и пришлось, засучив рукава, начать работать: экспериментировать, думать, продолжать искать суть постижения мастерства. Конкурс сыграл большую роль во всех отношениях. Он в значительной мере определил мою судьбу, заложив основу профессиональной жизнестойкости.

3. Что касается конкурсного «табеля о ранах», то он, видимо, существует, но по большому счету эти показатели не имеют принципиального значения. Есть известные музыканты, лауреаты не столь заметных конкурсов, как, скажем, Чайковского, но этого оказалось достаточно, чтобы обратить на себя внимание и впоследствии объездить весь мир. Небольшой капитал в руках умного и талантливого человека может дать неизмеримо больше, чем огромное состояние, если владелец его не способен ярко проявить себя в главном.

4. С конкурсом Чайковского с детства связано ощущение события вселенского масштаба. Все казалось таким упоительным, возвышенным! Резонанс был потрясающий. Тогда вообще много людей, далеких от академической музыки, открыли для себя классику. Все прослушивания транслировались, в газетах репортажи, интервью, обсуждения… Пластинки выпускали! Сколько споров, переживаний, сильных, незабываемых впечатлений… Этого-то и ждешь от конкурса, ждешь события, праздника. И еще одно. Очень хотелось бы, чтобы не только были услышаны, но и достойно отмечены те музыканты, у которых поэтическое начало проявляется ярче, чем мускулы.

Поделиться ссылкой: