№7 (1345), октябрь 2017

Среди профессоров Московской консерватории есть особая категория, представителей которой называют: «титаны», «столпы», «могикане», «легенды»… Считается, что эти люди в своей области знали все и обо всем, умели делать свое дело лучше других, умели также объяснить, как надо делать это дело. Как правило, у них учились несколько поколений студентов, а сами они учились у тех, кто давно причислен к классикам. Авторитет этих профессоров столь высок, что не поддается никаким измерениям и сравнениям. Все это можно сказать об Инне Алексеевне Барсовой.

Однако такая характеристика хоть и справедлива, но не способна очертить творческий облик Инны Алексеевны, ибо подобный образ сурового «академического гиганта» совершенно разрушается при первом же знакомстве с ней. В один прекрасный день абитуриент становится студентом консерватории, встречает фамилию «Барсова» в расписании, потом узнает, что попал в ее класс по чтению партитур и начинает беспокоиться: неужели это «та самая» великая Барсова? Как же я смогу у нее учиться? И не без трепета входя в ее класс, вдруг обнаруживает вместо подавляющего своим авторитетом титана обаятельную даму, внешний облик которой никак не вяжется ни с масштабом научных работ Инны Алексеевны, ни с той грандиозной юбилейной датой, которую она недавно отметила.

Сомнения в правдоподобности этой даты велики: Инна Алексеевна не только держится чрезвычайно бодро, но и поныне интересуется музыкой так, как немногие музыканты, постоянно посещает концерты, превосходно знает, что происходит в современной музыке, интересуется молодыми исполнителями, регулярно предпринимает далекие и нелегкие путешествия и даже ходит в горы, увлекается фотографией, поддерживает контакты с широчайшим кругом музыкантов (и не только музыкантов) и вообще успевает делать много такого, чем ее более молодые коллеги редко могут похвастаться, не говоря уже о постоянной научной активности и педагогической деятельности.

Учиться у Инны Алексеевны можно многому – не только чтению партитур или писанию музыковедческих текстов, но и умению распределять время, общаться, заинтересовывать. Или тому, что, будучи «специалистом по Малеру», можно блестяще разбираться в ренессансных табулатурах и в техниках минимализма, во французской органной музыке XVII века и в творчестве забытого гения Ганса Ротта, в античной поэзии, русской авангардной живописи или теориях Бахтина.

Научные труды Инны Алексеевны напоминает нам, что историк музыки должен быть еще и высококомпетентным теоретиком и наоборот. Сам образ жизни, спектр профессиональных интересов и круг общения создают вокруг нее некий центр притяжения, объединяющий обычно замкнутые внутри себя сегменты профессионального сообщества музыкантов – музыковедов, композиторов, солистов, дирижеров, академистов, авангардистов, барочников, критиков, организаторов концертной жизни. Этот центр служит в то же время одним из мостов между российским и мировым музыковедением, поскольку Инна Алексеевна является, например, одним из авторов британского Музыкального словаря Гроува; интегрирует музыковедение в более широкую культурологическую среду благодаря, в частности, ее контактам с литературными и филологическими кругами Москвы; наконец, связывает нас с прошлым и интегрирует его в настоящее и будущее как нечто живое и непреходящее.

В самом деле, для современного студента уже одно сознание, что у его профессора когда-то училась, например, Софья Губайдулина, или что он общается с человеком, встречавшим Новый год в обществе Альфреда Шнитке, уже создает чувство причастности к некому культурному контексту и превращает бронзовеющие образы классиков в живые человеческие фигуры. Но даже без этой «фактологической» связи сама манера общения Инны Алексеевны и ее образ несут в себе этот культурный контекст, уходящий корнями даже не в середину прошлого века, а глубже, в эпоху истинных интеллигентов чеховского типа, и еще дальше, в какие-то неопределимые среды и области, в которых формируется Культура и рождается Музыка.

 преподаватель С. А. Михеев 

Поделиться ссылкой: