№ 1 (1223), январь — февраль 2004
Татьяна Васильевна – Таня Чередниченко (1.9.1952 – 28.11.2003) пролетела по нашей жизни, как метеор, разжигая невозможное зарево. Невозможными казались ее начинания. Подвижная, живо-смешливая и всегда одетая как вспышка, она напрашивалась на легкомысленные определения, но стоило с ней заговорить, и все наши интеллектуальные способности переключались на высший режим, а известные факты приобретали остроту сенсации. Она всех незаметно учила извлекать неиспользованную взрывную силу из давно слежавшихся картинок нашей памяти. Разговор с ней заставлял оживать сокровенности вашей эрудиции, отложенные на черный день. Шагая по коридорчику своей специализации, она безбоязненно открывала запрещенные двери, ведущие в иные сферы. Еще пианисткой в ЦМШ она всерьез увлеклась музыковедением, а поступив на музыковедческую специальность в консерваторию, открыла для себя и философию. Единение музыки и философии привело к созданию двух блестящих дипломных работ – о кантатах И. С. Баха и о критериях художественной ценности в музыке. Последняя работа стала предметом жесткой полемики… в среде профессуры прямо на защите. Этот текст, кстати, до сих пор должным образом не оценен. Но зато его сразу после защиты быстро оценил политически продвинутый профессор Борис Ярустовский, отославший донос в верхи компартии о том, что дипломная работа Т. Чередниченко – идеологическая диверсия. Его главный аргумент: в работе нет цитат из текстов В. Ульянова-Ленина! Но истинная причина его выпада была другая: ведь было ясно, что юная умница вскоре станет видным русским ученым, а такого ему допускать нельзя.
Судьба распорядилась по-иному. Ей вскоре присудили две ученые степени в разных специальностях. Но ее не удерживали и эти рамки. Таня излила целый фейерверк остроумия в своем либретто к лучшему русскому мюзиклу – «Медведь» Глеба Седельникова. Она вела культурологические дебаты на телевидении, первой из выпускников консерватории стала экспертом по массовым жанрам, сама пела как рок-певица (приглашала и меня к таким экспериментам, мы с ней напели фонограмму одного фильма), вступала в богословские споры, писала новую версию либретто «Князя Игоря» для новой постановки в редакции Е. М. Левашева, читала лекции о музыке в МФТИ (их не пропускали ни студенты-физики, ни проректор, появлявшийся в Таниной аудитории даже со сломанной ногой, в гипсе, лишь бы выслушать все).
За что бы она ни взялась, все высвечивалось неожиданным смыслом. Ее громадный ум был не женским, да и превосходил большинство мужских умов, но сама она обращалась со своим умом ох как по-женски!
По жизни Таня шла, вместе с тем, не парадным шагом. Были у нее и едкие недоброжелательницы и недоброжелатели. Но никто и никогда не слыхивал от нее дурных слов о ком бы то ни было. Если кто-то досадил ей, Таня только горьковато смеялась и писала эпиграммы, писала «в стол».
Даже серьезная болезнь не сделала ее угрюмой. Она не уставилась в одну точку, а быстро продвинулась в медицинской специальности и дружески полемизировала с опытными врачами. С каким блеском вышла она из этих дискуссий в статье «Онкология как модель» (в «Новом мире»)! Ведь смысл статьи не в истории ее мытарств, а в неожиданных идеях – выкликах всему русскому обществу. Выкрик этот для тех, кто остался жить. Услышим ли мы?
Михаил Сапонов