№ 1 (1330), январь 2016

В одном из интервью Ян Сибелиус (1865-1957) сказал: «Моя музыка не будет популярна. Люди спешат». К счастью, этот прогноз не оправдался – музыка финского композитора полюбилась исполнителям и слушателям во всем мире. В ней привлекают самобытность стиля, органическая связь с особенностями финской истории и культуры, финской природы, финского языка. Ее масштабность рождена величавыми пейзажами Севера; неторопливость ее повествования напоминает размеренную речь народных сказителей. Содержанием многих произведений композитора стал образный мир национального эпоса – «Калевалы». Сибелиус глубоко постиг ее поэтический дух, говоря: «”Калевала” представляется мне необыкновенно современной; на мой слух, это настоящая музыка – сплошные темы с вариациями».

Музыка Сибелиуса вошла в концертные залы Европы на пороге XX века – в 1900 году, когда в ходе гастрольного турне симфонического оркестра г. Хельсинки за пределами Финляндии прозвучали Первая симфония, две легенды о Лемминкяйнене и музыка к пьесе А. Пауля «Король Кристиан II». В минувшем 2015 году музыкальная общественность отметила 150-летие со дня рождения Яна Сибелиуса. Московская консерватория не осталась в стороне от всеобщих празднеств – в ее стенах состоялось множество мероприятий, посвященных торжественной дате.

13 сентября, в день рождения Московской консерватории, в Большом зале звучала симфоническая музыка Сибелиуса. Концертным симфоническим оркестром консерватории дирижировал Народный артист СССР Геннадий Рождественский, который считает Сибелиуса «королем скандинавской музыки». В концерте прозвучали симфоническая фантазия «Дочь Похьолы», Симфония № 1 ми минор и Шесть юморесок для скрипки с оркестром, соч. 87, 89 (солист – Александр Рождественский).

Эстафета торжеств в честь Сибелиуса была продолжена концертами камерной музыки в Малом зале консерватории. Заметным событием стал приезд финского коллектива «Tempera-квартет» в составе: Лаура Викман (I скрипка), Силва Коскела (II скрипка), Тийла Кангас (альт), Улла Лампела (виолончель). В организации этого события важна роль посольства Финляндии, которое отнеслось к юбилею Сибелиуса с особым вниманием.

8 ноября в Малом зале были исполнены Квартет ре минор «Интимные голоса» и песни Сибелиуса (солистка – Вирпи Ряйсянен, меццо-сопрано, Финляндия). В этом концерте прозвучали и Пять новелетт для струнного квартета А. Глазунова (1865–1936), 150-летие со дня рождения которого также отмечалось в 2015 году. Сибелиуса с Глазуновым объединяло родство художественных натур, их отношения были дружескими. «Сколько незабываемых вечеров мы провели с Глазуновым и в Петербурге, и в Хельсинки, как много мы играли друг другу», – вспоминал Сибелиус. Во втором камерном концерте (10 ноября) Tempera-квартет и лауреат международных конкурсов Юрий Фаворин (фортепиано) исполнили Фортепианный квинтет соль минор Сибелиуса.

8 декабря, в юбилейный день рожденья, музыка Сибелиуса звучала сразу в двух залах Московской консерватории. В Большом публику ждала встреча с симфоническими сочинениями композитора в исполнении Государственного симфонического оркестра «Новая Россия»; за дирижерским пультом стоял финский музыкант Олли Мустонен. Программа включала знаменитый скрипичный концерт (солист – лауреат международных конкурсов Никита Борисоглебский), симфонические поэмы «Финляндия» и «Тапиола». А в Малом зале в тот же вечер выступал финский пианист Юхани Лагерспец, исполняя фортепианные произведения Сибелиуса. В программе была также камерная музыка для виолончели и фортепиано (партия виолончели – Александр Рудин): дуэт «Меланхолия» (соч. 20), две серьезные мелодии (соч. 77) и четыре пьесы (соч. 78).

Завершил череду юбилейных чествований концерт в Малом зале 11 декабря. Его организацией и составлением программы занималась профессор кафедры зарубежной музыки И. В. Коженова. Она открыла вечер вступительным словом, в котором подчеркнула: «Главный эстетический принцип Сибелиуса заключается в гармонии, в единении человека и его искусства с природой. Его музыка заставляет нас вспомнить о простых, но важных вещах: Давно ли мы находились на лоне природы? Давно ли любовались звездами?… Творчество Сибелиуса обращено к вечным ценностям – воспевая красоту бытия, оно помогает осознать себя в окружающем мире».

Программа вечера, исполненная преимущественно студентами консерватории, охватила самые разные жанры творчества Сибелиуса. Камерно-вокальная лирика открыла первое отделение: романсы и песни Сибелиуса исполнили Дмитрий Мигулев (баритон), Татевик Аракелян (сопрано), Федор Сидяков (баритон), Диана Гафарова (сопрано). В начале второго отделения прозвучали фортепианные циклы «Багатели» (соч. 97) и «Эскизы» (соч. 114) в исполнении профессора Рувима Островского, очень тонко и выразительно интерпретировавшего музыку финского композитора.

Но «изюминкой» концерта стало исполнение сюиты «Rakastava» («Возлюбленный», соч. 14). Сибелиус часто продолжал совершенствовать свои сочинения даже после того, как они были закончены: существуют две равноценные авторские редакции Скрипичного концерта, целых три редакции Пятой симфонии… Сюита «Rakastava» также прозвучала в концерте в двух авторских версиях: для хора и для симфонического оркестра. Четырехчастную хоровую редакцию (на народные тексты из сборника «Кантелетар») представил Камерный хор Московской консерватории под управлением доцента Александра Соловьева (солировали Мария Челмакина, Даниил Журилов, Тарас Ясенков, Сергей Терентьев). Исполнение было искренним, проникновенным, цельным и убедительным в художественном отношении. Оркестровая редакция сюиты «Rakastava» (в трех частях) была исполнена в конце второго отделения Камерным оркестром Московской консерватории (дирижер – заслуженный артист России Феликс Коробов). Сочинение вновь воспринималось публикой с интересом – тот же замысел был реализован композитором совсем иначе.

Завершал концертную программу знаменитый «Грустный вальс» из музыки к пьесе Арвида Ярнефельта «Смерть». Прославленный интерпретатор музыки Сибелиуса, дирижер Вилли Ферреро, назвал это сочинение – «Солнечный луч, всплывающий из мрака». Таким же «солнечным лучом» можно считать и все творческое наследие Сибелиуса.

Дмитрий Белянский,
студент ИТФ

№ 1 (1330), январь 2016

16 декабря исполнилось сто лет со дня рождения Георгия Васильевича Свиридова. Ранние детские годы он провел в Фатеже – маленьком городке под Курском. Здесь весной слышны звонкие соловьиные трели. Сотни соловьев заливаются в кустах по берегам речек. А в окрестных селах поныне звучат самобытные русские песни. И все это богатство звуков впитывал будущий композитор.

Музыкальную школу мальчик закончил в Курске. Затем жил и учился в Ленинграде. В том числе – у Д. Д. Шостаковича. Искал свою индивидуальную композиторскую манеру. Помнится, он говаривал: «Сложно может написать каждый. Ты попробуй написать просто!».

К песням родного края Георгий Васильевич обратился в начале 1960-х годов. Поводом к тому послужил выход в свет нотного сборника А. В. Рудневой «Народные песни Курской области» по результатам музыкально-этнографических экспедиций известной собирательницы и исследовательницы музыкального фольклора. И тут мы впервые встретились с композитором в деловой обстановке.

Я тогда был молодым лаборантом кабинета народной музыки Московской консерватории. А Свиридов пришел к Анне Васильевне послушать звучание записанных ею песен. И мне довелось присутствовать при этом. Следует отметить, что в годы работы А. В. Рудневой в курских селах звукозаписывающая аппаратура была несовершенной. И звук воспроизводился с неприятным шипением. Думается, на композитора такое прослушивание не произвело особого впечатления. Анна Васильева предложила ему тему сочинения «Времена года». Но, подумав, он не принял такой совет. Ему ближе оказалось отражение в кантате судьбы русской женщины. Тогда Георгий Васильевич сказал мне, что ему не нравится, как писал на русскую тему Стравинский. И заметил, что напишет иначе.

Исполнение своего нового сочинения Свиридов поручил Республиканской капелле под управлением А. А. Юрлова. В то время мой близкий знакомый тенор Александр Дунаев работал в капелле. И говорил, что его коллегам очень нравится музыка кантаты «Курские песни». Когда сочинение было исполнено и записано на магнитофонную ленту, Юрий Александрович Фортунатов, курировавший тогда Студенческое научное общество, попросил меня охарактеризовать студентам новую кантату Свиридова, что я и сделал. Не очень удачно, как понимаю сегодня.

Прошли годы. И вот недавно меня пригласили в Магнитогорскую консерваторию выступить с сообщением на ту же тему на пленарном заседании научной конференции, посвященной юбилею Г. В. Свиридова и озаглавленной «Родина в творчестве композитора». Предложенная мною тема  «О кантате “Курские песни” Георгия Свиридова» оказалась уместной и была принята организаторами. В современных условиях стало возможным привлечь видеоматериалы из интернета и показать, как по-разному подходят ныне музыканты к интерпретации кантаты. К тому же можно было «почистить» звукозаписи А. В. Рудневой на компьютере и сопоставить народные образцы с их претворением в произведении Г. В. Свиридова.

В некоторых случаях композитор радикально упростил и заметно «высветлил» фольклорный первоисточник. Так, в первой части «Зеленый дубок» Свиридов обратился к песне, которая в подлиннике изложена жестко, с применением диссонирующих созвучий, что особенно рельефно проявляется в звонкой народной вокализации. В кантате же тема воспроизводится мягко, в унисон, в окружении прозрачных «свиридовских» созвучий. Кстати, А. В. Руднева неверно нотировала начальные слова песни, из-за чего меняется ее смысл:

Зелен дубок –
Липа зеленее.
Отец с матерью роднее –
Дружочек милее.

Именно не «зеленый дубок», а «зелен дубок». Желательно сделать исправление в партитуре, чтобы сберечь подлинное содержание народного оригинала.

Свиридов сохраняет целотонное строение темы, типичное для ряда курских образцов, а также характерные народные приемы изложения словесного текста во взаимосвязи с напевом – так называемые «огласовки» согласных, паузы в середине музыкально-стиховой фразы, необычные для европейского музыкально-поэтического искусства. А в разделе кантаты «Ты воспой, воспой, жавороночек» происходит иное преобразование сельского оригинала, который изложен мужским голосом соло, неспешно и задумчиво. В кантате же, после насыщенного энергичного оркестрового вступления, имитирующего трели жаворонка, и аналогичных интерлюдий следует развитое многоголосное хоровое звучание в подвижном темпе. Это своего рода гимн солнцу, свету, весне. Но гармонически все это достаточно просто. И действительно далеко от Стравинского, тяготевшего к остроте ритма, резкости звукосочетаний, изломанности мелодической линии.

В музыкальной жизни произошли многочисленные модификации инструментального изложения этого яркого сочинения. Существует собственная оригинальная версия композитора для хора, двух фортепиано, органа и группы одиночных оркестровых музыкальных инструментов. В музыкальном училище Кривого Рога привлекли к исполнению оркестр андреевского типа. Юрий Колесник в музыкальном училище имени Гнесиных перед исполнением кантаты воспроизвел нотные записи А. В. Рудневой в интерпретации народного студенческого вокального ансамбля. Все это дает кантате новые формы существования, обогащает наше представление о ней.

Георгий Васильевич проявлял живой интерес к народной музыке еще и в том, что присутствовал на музыкально-этнографических концертах, проводимых мною в Доме композиторов в конце 1960-х годов. После концерта обычно подходил и поздравлял меня с успехом. Вероятно, знакомство с моей фольклористической деятельностью послужило основанием для его решения, когда он был избран в 1968 году Первым секретарем правления Союза композиторов РСФСР, пригласить меня, тогда молодого человека, не бывшего членом организации, на должность заместителя председателя фольклорной комиссии Союза. Ему, видимо, в работе нужна была «свежая кровь». К сожалению, деловые взаимодействия с Георгием Васильевичем у меня не сложились. В общении с подчиненными он был непростым человеком – резким, деспотичным. Но отношение к нему как к великолепному музыканту у меня осталось и остается неизменным.

В 1990-м году Свиридов снова обратился в своем творчестве к русской песне. И опять к родной, создав цикл «Три старинных песни Курской губернии» для хора в сопровождении фортепиано и ударных. Здесь заметно развитие его композиторского стиля, хотя во многом он остается верен устоявшимся принципам, в первую очередь – простоте хорового изложения. Особо экспрессивно звучит заключительная часть – ее основу составляет обрядовая курская песня «У ворот сосна раскачалася», ладово напряженная (острая тритоновая рамка), ритмически импульсивная (переменный метр 3+5 восьмых в подвижном темпе). Свиридов снова использует однородный либо октавный унисон. Однако фортепиано во взаимодействии с ударными создают жесткий, изобилующий секундовыми созвучиями и импульсивными ритмами аккомпанемент. Это уже отдаленно напоминает манеру Стравинского. Вероятно, все это происходило помимо воли композитора. Просто современность диктовала свои законы.

Композиторское творчество Г. В. Свиридова многогранно. Но русская, а особенно кровная – курская – песня заняла в нем значительное и достойное место.

Профессор В. М. Щуров

№ 5 (1325), май 2015

Стало уже замечательной традицией проведение ежегодных концертов памяти выдающегося музыканта Федора Серафимовича Дружинина. Поразительно, но факт – не только в памяти его благодарных учеников, но и в звучащей музыке на дистанции времени все сильнее обозначаются индивидуальные меты универсального таланта музыканта.

Как педагог Дружинин создал свою школу, и благодарные ученики каждый год собираются вокруг даты рождения своего незабвенного наставника. Общеизвестен и значительный вклад Федора Серафимовича в отечественную исполнительскую культуру (солист, ансамблист). Но особой гранью обозначилось и композиторское творчество музыканта. Он писал преимущественно в камерных жанрах (мастером интерпретации которых был просто несравненным). На этой стезе пользовался советами своих друзей-коллег по композиторскому цеху. Здесь прежде всего назовем Романа Леденева, дружбу с которым альтист, начиная с ЦМШ, длил и берег всю жизнь. А рядом Альфред Шнитке, музыкальные контакты с которым начались с этапа, когда Дружинин был в числе первых исполнителей его Трио.

Через исполнительство складывались и доверительные отношения с Дмитрием Шостаковичем. Заняв в знаменитом Бетховенском квартете-долгожителе место своего наставника, В. В. Борисовского, альтист  обратил на себя внимание автора «Леди Макбет», что с годами перешло и в сотворчество двух музыкантов (именно Федору Серафимовичу довелось изобретать новые приемы игры на альте, связанные, например, с расширением его тесситурных возможностей). Не случайно свое последнее сочинение, ныне уже знаменитую во всем мире сонату для альта и фортепиано ор. 147, Дмитрий Дмитриевич посвятил Дружинину.

Как и в прошлом году концерт памяти Дружинина был организован в зале Академического музыкального колледжа при Московс-кой консерватории. Работавшие здесь ученики сумели провести его накануне для рождения альтиста (6 апреля). Музыка Дружинина была представлена двумя сферами композиций (вокальной и инструментальной), что пересекались, дополняя в творчестве друг друга. Инструментальные же композиции Дружинина располагались не случайно, а как бы по возрастанию количества участников.

Вариации для альта соло, открывшие концерт, были совершенно блистательно представлены Иваном Агафоновым. Центральным сочинением среди альтовых композиций Дружинина стала давно завоевавшая признание альтистов, монументальная «Sinfonia a due» для двух альтов, памяти Ромэна Гари, в трех частях. Точный выбор жанра, остроту образных контрастов, свободное перемещение композитора по планете музыкальных стилей в свое время горячо поддержал Альфред Шнитке. Алексей Симакин и Екатерина Маркова играли вдохновенно, с огромным драматическим накалом.

Стихи Гете «Горные вершины» вдохновили Дружинина обратиться к жанру квартета, но не струнного состава, а многотембрового, объединившего сопрано (М. Макеева), флейту (А. Голышев), арфу (И. Пашинская) и альт (А. Бобровский). Тонкость почти импрессионистического письма увлекла исполнителей, создавших особый звуковой мир. И вот на сцену выходит секстет, чтобы представить еще одно музыкально-живописное полотно Дружинина – Ноктюрн для сопрано и струнного секстета «Ночь и море» (на стихи Л. Рибера). В его составе Т. Поршнева, О. Чепижная, А. Симакин, Е. Маркова, А. Березин и Э. Мансыров. После подобных исполнений восторгов публики не было конца.

Заметим, что успеху вечера способствовала солистка МАМТ им. Станиславского и Немировича-Данченко Мария Макеева, которая в первом отделении представила романсы на стихи А. Блока, Р. Бернса, а также детские песни на стихи Э. Бабаева, а во втором участвовала в обоих ансамблях.

Сергей Слонимский, также в годы ВОВ учившийся с Федором Дружининым в ЦМШ и любивший его исполнительство и творчество, однажды с грустью заметил – самое страшное для композитора, это когда с уходом пропадает интерес к его музыке. К счастью, в связи с творческим и педагогическим наследием Федора Серафимовича Дружинина об этом говорить не приходится.

Профессор Е. Б. Долинская

№ 5 (1325), май 2015

Явление Чайковского – уникально. Причем уникален он всем. И тем, что был первым русским композитором, единственным из своего поколения, получившим профессиональное музыкальное образование в Петербургской консерватории, и тем, что стал первым русским профессиональным композитором, профессором почти 12 лет прослужившим в Московской консерватории и не порывавший с ней связи более никогда. И тем, что, поступив на службу, с головой окунулся в консерваторскую жизнь, в ущерб занятиям композиторским творчеством, усердно составлял учебные программы, инструкции, участвовал в заседаниях Совета профессоров, в составлении Устава, о чем с гордостью, сообщая о своих успехах, писал в письме своим младшим братьям Модесту и Ипполиту: «У нас теперь все комитеты и прения по поводу здешней консерватории. Прения эти очень бурны. Я участвовал на днях в составлении устава и написал огромную инструкцию инспектора, которая была принята без изменений»… Но прежде всего, конечно, Чайковский уникален своей музыкой. Его божественный мелодический дар, демократичность музыкального языка, яркая открытая эмоциональность, чуткость «к интонационному словарю эпохи» и вместе с тем способность к диалогу с различными культурными традициями (в том числе и с «прошлым-минувшим», как писал А. Бенуа), коммуникативные особенности его музыкального мышления – все это сообщает музыке Чайковского неповторимые свойства, высочайшую степень индивидуальности и своеобразия. Он актуален всегда, и в эпоху авангардных течений, и в периоды традиционализма. Во все времена и для всех народов.

Чем для нас сегодня является Петр Ильич Чайковский? Прежде всего он – олицетворение русской музыки. Русского менталитета. Русской души. Он сам писал о своей генетической русскости. «Я еще не встречал человека, более меня влюбленного в матушку-Русь вообще и в ее великорусские части в особенности… До страсти люблю русский элемент во всех его проявлениях, я русский в полнейшем смысле этого слова. Страстно люблю русского человека, русскую речь, русский склад ума, русскую красоту лиц, русские обычаи… Я люблю путешествовать в виде отдыха за границу – это величайшее удовольствие. Но жить можно только в России».

С Чайковского многое начинается в русской музыке. Его гений, его дар так велик, а мастерство столь совершенно, что привело к рождению множества шедевров, великих музыкальных открытий и откровений. Вспомним одно из многочисленных высказываний Игоря Стравинского, который будучи воспитанником петербургской школы Римского-Корсакова, тем не менее, всегда подчеркивал свое восхищение музыкой Чайковского и, что самое главное, свое духовное и творческое родство с ним. В предисловии к «Поцелую феи» он писал: «Я посвятил этот балет памяти Петра Чайковского. Балет имеет аллегорический смысл – ведь муза Чайковского сродни этой фее. Подобно фее, муза отметила Чайковского своим поцелуем, печать которого лежит на всех творениях великого художника». Чайковский был и остается самым популярным и самым любимым композитором в России и самым популярным и любимым русским композитором за ее пределами.

В мире, думаю, нет человека, который бы не слышал его музыки. Как и нет людей, особенно в цивилизованных странах, которые бы никогда не слышали его имени. И 175-летие великого русского композитора отмечают повсюду. Его музыка фантастически популярна. Она была популярна уже при жизни композитора, и остается такой же популярной и в ХХ веке, и в нашем ХХI. Можно привести множество примеров, свидетельствующих об особом месте, которое Чайковский занимал в мировом музыкальном пространстве, в культуре ХIХ века еще при жизни. Вот один из них. Когда в 1891 году открывался в Нью-Йорке новый крупнейший концертный зал, известный теперь Карнеги-холл, то на открытие для участия в музыкальном фестивале решено было пригласить наиболее известного прославленного музыканта мирового масштаба. И хотя в это время во многих странах было множество замечательных композиторов, приглашен был именно Чайковский. Концерты прошли с огромным успехом. Публика и пресса восхищенно отзывались о великом русском гении. Сам Чайковский был несказанно рад такому восторженному приему. Поездка в Новый свет обернулась для него в прямом смысле «новым светом». Она вывела из кризисного состояния, в котором он пребывал в Руане и озарила последующим мощным выплеском творческой энергии, результатом которого стало создание «Иоланты» и «Щелкунчика».

Другой пример – реакция царского правительства на болезнь Чайковского в 1893 году. По распоряжению правительства бюллетени о состоянии его здоровья ежедневно печатались в «Санкт-Петербургских ведомостях». Так поступали только с крупнейшими государственными фигурами. К этому же ряду относится и большое количество заказных произведений Чайковского, написанных по поводу важных политически событий. Среди них Сербско-русский марш, Торжественная увертюра «1812 год», Коронационный марш, кантата «Москва»…

Чайковский уникален своей универсальной позицией в музыке. Его творческое наследие огромно и многообразно. Во всех жанрах им созданы непревзойденные образцы – оперные, камерные, инструментальные, концертные и вокальные шедевры. Его симфонии – открытие русского лирико-драматического симфонизма, его балеты – лицо и эталон  русского балета, его духовная музыка – путь к духовному возрождению, к новому направлению в области церковной музыки, которое связано с именем Кастальского, Смоленского, Никольского, Чеснокова, наконец, Рахманинова. Он писал абсолютно всякую музыку: для детей и для взрослых, для театра и для домашнего музицирования, духовную и светскую, для профессионалов и для любителей, по заказу, на случай и по внутренней потребности, как исповедь души.

Все мы из племени, порожденного Чайковским… Несколько перефразированное высказывание Стравинского относится ко всем русским музыкантам, но прежде всего к нам, воспитанникам Московской консерватории. Все мы – прямые потомки Петра Ильича Чайковского, великого русского композитора, имя которого гордо носит лучшая консерватория в мире. Можно без особого труда провести линию художественного генеалогического древа от Чайковского до наших дней, и мы рады и горды этой преемственностью. В унаследованной от Чайковского традиции преданного служения Московской консерватории залог оптимистичного взгляда в будущее и самого нашего будущего.

Профессор И. А. Скворцова

№ 9 (1320), декабрь 2014

К Леониду Борисовичу Когану в класс Московской консерватории я попал в 1967 году. И до его последних дней весь этот период жизни мы проходили вместе. Сначала я как студент, потом как аспирант, затем как педагог кафедры и его ассистент. Поэтому многие вещи в моей памяти отразились как бы с разных позиций. С позиций студента или педагога, с позиции участника конкурсов, к которым он меня готовил… Отсюда – много разных впечатлений и выводов.

С 1982 года Леонида Борисовича нет. Конец ХХ века отличался тем, что уходили великие мастера – целая плеяда скрипачей, которые занимали самые высокие позиции в мире музыки. Хейфец, Цимбалист, Ойстрах, Коган, Безродный, Менухин, Стерн… А если сейчас посмотреть на скрипичный мир в целом, то практически нет фигур того масштаба, что были тогда. Конечно, молодежи трудно. Это связано с разными причинами.

Хорошо, что сегодня много информации, которая поступает из Интернета. Но она портит вкус, меняет отношение к музыке даже самых талантливых молодых исполнителей, которые, возможно, могли бы занять эту нишу, но она так и не занята. Это одна из причин. Другая – исчезло серьезное отношение к нашему делу. Утрачено бережное отношение к тексту, к тому, что пишет автор. Появилось огромное количество каких-то фальшивых, плохих, никому не нужных записей. Что-нибудь шлягерное, что-нибудь полегче, что-нибудь поэффектнее… То, что себе не позволяли названные мастера – идти на поводу у публики.

Коган относился к классической музыке очень строго. Для него это было святое. Леонид Борисович был невероятно строг в прочтении текста и к студентам, и к самому себе. Не поддавался никаким внешним эффектам. Слава Богу, существуют видеозаписи: все слышно и видно – ничего внешнего. Сейчас отношение изменилось. Этот «крутеж», танцы под скрипку, Ванесса Мэй… Конечно, и в те времена были артисты, которые «работали на публику», переходили на исполнение мелкой формы, шлягеров, некоторые – очень талантливые. Но, несмотря на свой дар, они не достигли таких вершин, как великие мастера. Подпадая под влияние внешних эффектов и легкого зарабатывания денег, публичного признания, они теряли по дороге направление, которое выводило на высокие позиции. Сохранять их безумно трудно. Кстати, в одном из последних разговоров Леонид Борисович, упоминая каких-то исполнителей и коллективы, заметил: «Это – начало конца. Это умирание честного отношения к классической музыке».

В частности – аутентизм. Он ставил о нем вопрос, как ставил его и И. С. Безродный: их волновала эта сторона скрипичного исполнительства. И они «аутентичное исполнение» не восприняли. А учитывая, что Леонида Борисовича не стало в 82-м, а Игоря Семеновича – в 97-м, отношение к этой теме не менялось. Леонид Борисович говорил: «Кто придумал у скрипки аутентизм? Голландия и Англия. Назовите мне великих исполнителей этих стран на скрипке, которые бы создали школы. Их нет. Это не были страны, которые вели скрипку вперед, на новые высоты». Действительно, люди с плохой школой, с плохими данными приспособились. Слабые исполнители от нехватки мастерства называют это «возвратом к старому». Они выбрали другой путь и добились определенных результатов чисто экономически. Это – бизнес.

Конечно, среди аутентистов есть великолепные исполнители. Прежде всего, старинной музыки. Это нельзя не признавать. Но Леонид Борисович считал: «Зачем, имея “Мерседес“, пересаживаться на лошадь?! Зачем принижать инструментальные достижения?» И еще он говорил, и это тоже яркий пример: «Зачем играть только в низких позициях?» Есть куски в «Чаконе», в С-dur‘ной фуге, когда надо играть в самых высоких позициях – седьмой, восьмой… Не надо отказываться от завоеваний в звукоизвлечении! И вибрато не должно быть романтическим. Все-таки окрас звука – это достижение человечества! Этот вопрос его очень волновал…

Леонид Борисович отдыхал всегда в Одессе (а я – одессит, закончил школу Столярского). Санаторий, в котором он жил, находился за забором моего дома, и когда он в конце августа приезжал – это было 5–6 раз – я просто слышал, как он сам занимается. Это было очень интересно: он занимался открытыми струнами, упражнениями, легкими этюдами. Когда мы гуляли, я спрашивал: «Зачем Вам, Леонид Борисович, играя столько концертов, это нужно?» Он отвечал: «Надо каждый год становиться на капремонт (он был заядлым автомобилистом), надо чистить аппарат!» И от учеников требовал того же. Помню, в последние годы жизни у него был один мастер-класс в Ницце (мне рассказывали очевидцы), и к нему записалась масса народу. Он всех послушал и сказал: «Значит так: кто хочет – остается, две недели только гаммы». И многие остались.

Занимаясь, он больше любил объяснять. Хотя иногда брал скрипку в руки, играл замечательно. Любил хватать наши инструменты. И когда мы видели этот невероятный аппарат, как все извлекается, видели строгое отношение, это давало результат. Занимался он очень требовательно, даже жестко. На мой вопрос – почему? – отвечал: «Мне слабаки не нужны». Считал, что играющий на сцене должен быть сильной натурой. Как говорил Хейфец, выходящий на сцену должен чувствовать себя героем. Иначе не победить.

Сейчас студенты сами приходят и просят подготовить их к конкурсу. У нас предлагал только он, говоря: «Вы можете готовиться». Его первое требование – взять программу и посмотреть: если в репертуаре все есть, все обыграно, тогда можно начинать подготовку. Багаж не делается под конкурс, сначала создается репертуар. И еще одна позиция: если у вас в руках нет 5–6-ти концертов с оркестром, какой смысл получать премию? Надо быть готовым, что вам тут же предложат турне. Если симфонического репертуара нет – всё! Ваша карьера кончилась, не начавшись. Мы знаем такие случаи.
Сам он был безумно строг к себе. Помню концерт в Большом зале, когда я уже был его ассистентом, он страшно волновался, настойчиво попросил меня зайти к нему перед выступлением, и, когда я пришел, заявил: «Учтите, это мой последний концерт в Большом зале. Больше я в нем играть не буду. Всё. Идите». Концерт был замечательный, я пошел его поздравить, и он, улыбнувшись, сказал: «Ну, знаете, может быть, я еще раз попробую…»

Эмоциональные перегрузки у Леонида Борисовича были огромные. И огромное чувство ответственности. Напряжение до последних дней было просто безумным: выступления, преподавание, многочисленные общественные обязанности… Буквально за 2–3 дня до кончины он летел из Вены домой после выступлений в «Musikverein», где несколько раз сыграл концерт Бетховена. Рассказал мне: «Была такая пурга над Москвой, мы кружили и думали, что это конец, что не сядем. Был ужасный стресс». Он себя не щадил, иногда в порыве напряжения чувствовал себя на грани, в нем была тревога именно в связи с физической усталостью. И ушел из жизни внезапно – в поезде, по дороге на концерт в Ярославле. Никогда не жаловался на сердце, а оно внезапно остановилось. Все происходило на глазах у пассажира напротив: Леонид Борисович сел в поезд, положил скрипку наверх, взял книжку почитать, открыл ее и закрыл глаза. Когда книжка выпала из рук, он был уже мертв.

Леонид Коган прожил ровно 58 лет – возраст Паганини, его кумира. И в этом тоже какая-то судьба. Незадолго до того вышел замечательный фильм о Паганини, где Леонид Борисович в кадре исполняет его музыку. В облике обоих было что-то демоническое… Он не вдавался в подробности, но это была его идея, чтобы фильм не просто рассказал о жизни музыканта, но показал серьезность дела, которым тот занимался. Паганини действительно сделал революцию в музыке, и для Когана он был «богом». У него было два «бога»: Паганини и Хейфец.

Однажды кто-то из студентов сказал ему: «Леонид Борисович, Вы – гений». На это он отшутился: «Э-э-э, нет! Гений – это Пушкин, Хейфец… У гения должно быть 16 компонентов. У меня их – 15. Одного нет, но какого – я вам не скажу!..»

Профессор С. И. Кравченко

№ 5 (1316), май 2014

«Я не люблю подводить итоги», – напомнил народный артист СССР, профессор Э. Д. Грач, отвечая на мой вопрос об идее фестиваля. Четыре концерта и Международный конкурс объединила серьезная дата: 70-летие с момента первого сольного выступления. И тогда, в июле 1944 года этот концерт оказался вовсе не рядовым событием. В разгар войны, в эвакуации в далеком Новосибирске 13-летний Эдуард Грач сыграл большую и сложную программу, куда вошли пьесы Вьетана, Крейслера, Венявского… Как вспоминает артист, «в зале были одни музыканты: и оркестранты заслуженного коллектива республики, и Квартет имени Глазунова, и дирижеры – Евгений Мравинский, Курт Зандерлинг, Абрам Стасевич. Все высказали единое мнение, что надо срочно ехать учиться в Москву»…

Сейчас фестиваль начался с «высокой ноты». В Большом зале консерватории артист собрал своих воспитанников разных лет – тех, кому суждено определять моду в скрипичном исполнительстве по крайней мере ближайшее десятилетие. Алена Баева, Никита Борисоглебский, Гайк Казазян, Сергей Поспелов, Лев Солодовников, Юлия Игонина, Айлен Притчин, Елена Таросян – все такие разные, но имеющие в основе «закалку» школы Грача. Голоса их скрипок – поющие, обольщающие слушателей – доставили в тот вечер огромное наслаждение.

Безусловно, все они блестяще оснащены технически, что и продемонстрировала программа концерта, основанная на виртуозной скрипичной музыке. Но ведь главное, что их техника одушевлена мыслью, эмоцией, обаянием. Оттого мы вновь сопереживаем истории Фауста и Маргариты в Фантазии Венявского, прозвучавшей в благородной трактовке Н. Борисоглебского, покоряемся темпераменту равелевской «Цыганки» у А. Притчина, остаемся очарованными пластикой музыкальной речи А. Баевой в «Интродукции и рондо-каприччиозо» Сен-Санса. Завершал вечер фантастический по энергетике номер – Фантазия для двух скрипок с оркестром на темы «Кармен» Бизе, сочиненная и сыгранная Е. Гречишниковым вместе со своей супругой Е. Гелен, также воспитанницей Э. Д. Грача. Артисты, давно уже работающие в Германии, специально выбрались на юбилейный вечер Учителя, умеющего не только передать знания, но и объединять вокруг себя музыкантов-единомышленников.

Кроме солистов на сцене весь вечер находился камерный оркестр «Московия» – любимое детище маэстро, где его же студенты получают великолепные уроки оркестровой игры. Солировать с таким партнером, как этот оркестр и его руководитель, – одно удовольствие, потому что каждая нота им не просто известна – она прожита, выстрадана. И остается восхититься профессиональной честностью маэстро, готовящего каждую программу, как некогда свой первый публичный концерт – с юношеским трепетом и пиететом перед намолеными консерваторскими сценами. Да, наверное, перед любыми сценами – компромиссы этот артист не допускает.

Празднование юбилея продолжится вплоть до третьей декады июня: в Малом зале в рамках филармонического вечера с «Московией» выступали нынешние студенты и аспиранты Грача, сюда же подверстался его классный вечер в Рахманиновском зале – всегда событие для публики. Трогательное приношение сделал подмосковный наукоград Дубна, с которым юбиляра связывают многолетние творческие контакты. Местный симфонический оркестр выдвинул инициативу – провести Международный конкурс скрипачей, присвоив ему имя Эдуарда Грача. Хотя идея пришла в январе текущего года, спонтанно, и времени на подготовку оставалось мало, тем не менее, 20 и 21 июня в Дубне пройдут конкурсные прослушивания. В жюри – все заведующие скрипичными кафедрами Московской консерватории, профессора И. В. Бочкова, Э. Д. Грач, В. М. Иванов, С. И. Кравченко, а также ректор Института имени Ипполитова-Иванова В. И. Ворона. Программа свободная, на 40 минут, в один тур, дающая максимальную возможность показать участникам свои достоинства концертантов. Единственное обязательное сочинение – знаменитая Чакона Витали
в редакции Шарлье. Выбор именно этого опуса связан с памятным первым публичным выступлением героя нашей публикации.

Так закольцовываются эпохи, но Эдуард Грач уже перелистывает новую страницу в своих дневниках, куда несколько десятилетий вносит каждое творческое событие. Впереди лето – время не отпусков, а новых художественных впечатлений. В Дубне с 10 по 18 июля пройдут мастер-классы профессора: кажется, еще есть возможность успеть записаться.

Профессор Е. Д. Кривицкая

№ 1 (1312), январь 2014

Он поразил и очаровал меня сразу: так сильно контрастировал его изысканно-аристократический облик с окружавшей нас действительностью начала 1980-х годов. Всегда в строгом костюме с прекрасно подобранным галстуком, из нагрудного кармана пиджака выглядывал треугольник аккуратно сложенного платка… Таким я увидел его и в тот памятный для меня день, когда впервые пришел к нему в класс на прослушивание. Мое естественное волнение перед встречей с профессором, у которого я очень хотел учиться, было мгновенно растоплено необыкновенным обаянием и доброжелательностью Льва Николаевича. Тот первый урок положил начало нашему многолетнему общению и дружбе. Сразу удивило то, как ненавязчиво и корректно он формулировал свои замечания. В этом не было ни грамма авторитаризма и давления – Лев Николаевич скорее предлагал свое ви́дение, свою трактовку.

Много лет спустя, у нас состоялся разговор, в котором он высказал свой взгляд на преподавание: «В сущности, мы – я и все мои ученики, – коллеги. Я не должен и не могу говорить вам, как “надо”. У каждого из вас свое “я”, свое собственное понимание музыки. И я лишь могу сказать вам, чего не надо делать… Прежде всего, уважай авторский текст. Ты сначала сделай все, что хотел композитор, пойми его замысел и воплоти в звуках. И только тогда, если у тебя вдруг возникнут какие-то свои идеи, иная трактовка, можешь попробовать. Но это должно быть очень убедительно!»

Лев Николаевич был просто влюблен в рояль. Много раз я был свидетелем того, как он отдавал инструменту любую свободную минуту – в поездках, в перерывах между конкурсными прослушиваниями, после занятий со студентами. А когда я звонил ему домой, в трубке сначала раздавались звуки рояля, а уж потом его голос. Заниматься же он мог, казалось, в любых условиях, на любых инструментах. По его рассказам, у него дома часто звучали сразу три фортепиано! Утренний час в классе до прихода учеников был для него очень важен и к тому же помогал настроиться на работу со студентами.

Каждый его урок был на вес золота (профессор очень много гастролировал), и поэтому мы, его ученики, старались приходить на урок готовыми на все 100 процентов. Особое внимание при игре на рояле он уделял положению рук. Многие, наверное, помнят его незабвенное: «Кисти, кисти!» – Лев Николаевич не любил низкую постановку запястий, справедливо полагая, что это мешает связному и гибкому исполнению, красивому и мощному звуку на forte. Вообще, техника была для него лишь инструментом для выражения чего-то гораздо бóльшего. Он всегда исходил из смысловой сути музыкального произведения, из особенностей его звукового и образного содержания.

Человек очень увлекающийся, Лев Николаевич почти никогда не следил за временем – занимался столько, сколько было необходимо. Много играл на рояле, цитировал литературные источники (иногда на языке оригинала!), всегда старался добиться результата прямо на уроке. Особенно запомнились занятия, посвященные его любимым композиторам – Бетховену и Листу. Он и сам был так близок душой, характером, благородством и темпераментом к этим двум титанам, что не заразиться его любовью к ним было просто невозможно! Фактически каждая встреча превращалась в мастер-класс. Иногда к двум-трем часам дня в классе уже некуда было сесть! Мне кажется, ему и самому нравились такие открытые уроки, общение с молодыми музыкантами. Как истинно артистическая натура, Лев Николаевич еще больше раскрывался перед широкой аудиторией. Мы же все были просто влюблены в своего Учителя…

Лев Николаевич всегда старался помочь ученику полностью раскрыть и подчеркнуть особенности его собственной трактовки сочинения, ничего не навязывал, а если это было нужно, терпеливо объяснял свою позицию. Однако при этом он никогда не впадал в крайности – ему был абсолютно чужд какой-либо педантизм. Лев Николаевич был совершенно нетерпим к бездушной, холодной, малоэмоциональной игре, требовал не просто формально-правильно доносить текст, а полностью отдавать себя всего, вкладывать в исполнение всю душу: «Надо верить в то, что ты играешь, – во все эти страсти, в эту поэзию, в эти романтические преувеличения!» – говорил он.

О том, что Лев Николаевич был необычайно эрудированным и разносторонне одаренным человеком, знают, наверное, все. Еще в годы учебы в Московской консерватории он параллельно окончил Институт иностранных языков. Свободно владел английским, французским и итальянским, говорил на немецком и грузинском (он родился и прожил до 20 лет в Тбилиси). В своих многочисленных гастрольных поездках всегда старался выучить хотя бы несколько фраз на местном языке и не без удовольствия употреблял их в общении с иностранными коллегами. Его блестящий перевод встречи Глена Гульда со студентами консерватории можно услышать на пластинке, посвященной этому событию. Лев Николаевич прекрасно знал русскую и зарубежную литературу, часто цитировал целые главы из Пушкина, Лермонтова, Данте, Шекспира (его он прочел в оригинале целиком!), Гёте, Шиллера. Однажды, когда мы возвращались из гастрольной поездки в Белоруссию, весь вечер увлеченно рассказывал нам о Фолкнере. А его переводы Поля Элюара, изданные в книге статей и воспоминаний о Льве Николаевиче, просто блистательны! Живопись и архитектуру он тоже знал и понимал превосходно. «Вся жизнь артиста, говоря по большому счету, должна быть такой, чтобы он всегда, в любой момент готов был отозваться душой на возвышенное, одухотворенное, поэтически прекрасное…» – так говорил он в одном из своих последних интервью.

Много сил и времени в последние годы отнимала у Льва Николаевича его чрезвычайно активная общественная деятельность: заведующий кафедрой в консерватории, председатель Ассоциации лауреатов конкурса имени Чайковского, основатель Российского отделения Европейской ассоциации педагогов фортепиано («EPTA – Russia»). Несмотря на это, в центре его жизни оставалась Музыка. Последние концерты Льва Николаевича до сих пор памятны всем, кому посчастливилось быть там. В них он достиг потрясающей гармонии в воплощении художественных образов, технического совершенства и звукового мастерства.

Мне до сих пор кажется, что я не договорил ему чего-то главного, не успел выразить свою благодарность и любовь – наверное, так бывает всегда, когда теряешь по-настоящему близкого и родного человека. Каждый раз, когда я прихожу в наш 45-й класс заниматься теперь уже со своими студентами, я смотрю на его портрет, мысленно, а иногда и вслух, здороваюсь со Львом Николаевичем, и в своей работе стараюсь быть хоть немного таким, как он.

Доцент А. С. Струков

№ 8 (1310), ноябрь 2013

Осенью 1994 года Ю. С. Айрапетян, приехав в Москву из Армении, где он долгие годы преподавал в Ереванской консерватории, был деканом фортепианного факультета и пользовался непререкаемым авторитетом, фактически «с нуля» начал формировать свой класс. В первый год преподавания в столице у Юрия Суреновича класс был сравнительно небольшим – всего 7 человек. Как раз в том, 1994 году мне и посчастливилось познакомиться с моим профессором.

Придя в первый раз ему поиграть (а было это в легендарном «нейгаузовском» 29 классе) в одно из осенних воскресений, под колокольный перезвон храма «Малое Вознесение», я, помнится, с первых минут знакомства был поражена его неуемной энергией, живостью, с которой он реагировал на все. Казалось, вся эта благоговейная обстановка, незнакомый мне 60-летний уважаемый профессор в своей неизменной «бабочке» – все невольно сковывает. И тут – озорные искорки в его глазах: «Давай послушаем тебя, что играешь?» После исполнения мною программы Юрий Суренович садится за второй рояль и буквально в двух-трех словах, показывая при этом на рояле, советует, как было бы лучше, естественнее сыграть. И так у него это мастерски, ненавязчиво получается, как будто он не учит, а вступает с тобой в творческий диалог, попутно делясь своими соображениями! Невольно появляется ощущение эмоционального раскрепощения, которое уже больше не покидает. Во многом благодаря мудрости и чуткости моего профессора летом 1995 года я поступила на первый курс консерватории.

С тех пор прошло почти 20 лет, из которых 12 я являюсь ассистентом профессора Ю. С. Айрапетяна. На моих глазах сменилось не одно поколение студентов в нашем классе. После переезда Юрия Суреновича в Москву с каждым годом его класс разрастался и в скором времени по праву стал считаться одним из самых больших и дружных на Фортепианном факультете. Безусловно, одна из важнейших заслуг моего учителя – умение сплотить вокруг себя молодой коллектив, создать среди своих воспитанников атмосферу взаимного доверия, дружбы. Не раз мы слышали от нашего профессора: «Все вы – мои ученики – одна большая семья!»

Великий дирижер Артуро Тосканини говорил: «Имейте мужество играть, как написано». Этой позиции в классе Юрия Суреновича придерживаются со всей скрупулезностью. Профессор неустанно прививает своим ученикам бережное отношение к авторскому тексту. Часто на его уроках можно услышать, как идет кропотливая работа над ясностью фактуры: профессор добивается от студента, чтобы каждая нота была слышна. Думаю, ученикам Юрия Суреновича знакомо его крайне негативное отношение к любой халтуре, будь то элементарная недоученность произведения, прикрытие технических недостатков «замазанной» педалью, стихийная динамика, идущая вразрез с авторскими указаниями, – все это самым беспощадным образом немедленно пресекается. Сохранение авторской мысли, ее строгая концептуальность – главные достоинства, отличающие игру его питомцев.

В последнюю декаду октября в рамках фестиваля к 80-летию Ю. С. Айрапетяна в трех залах Московской консерватории – Большом, Малом и Рахманиновском – с большим успехом прошли концерты, явившиеся своего рода музыкальным приношением юбиляру. Выступали ученики профессора разных лет. Специальным гостем на концерте в Малом зале был народный артист СССР профессор Зураб Соткилава. Затем последовал недельный гастрольный тур на родину Юрия Суреновича – в Армению. Нынешние ученики профессора выступали перед ереванской публикой в Доме камерной музыки и в Большом зале Ереванской филармонии.

Сегодня Юрию Суреновичу Айрапетяну 80! В биографии пианиста подведена черта, подытоживающая огромную работу прошедших десятилетий. Он полон сил и энергии, его жизнь, как всегда, насыщена неустанной творческой работой – мастер-классами, конкурсами, классными вечерами, концертными выступлениями студентов. Он ведет активную общественную деятельность: работает в Фонде развития фортепианного искусства им. Якова Флиера, является художественным руководителем международного фестиваля «Якову Флиеру посвящается», систематически проводит прослушивания детей в Армении и на Тайване с целью выявления юных талантов.

С радостью поздравляю моего дорогого учителя Юрия Суреновича Айрапетяна с 80-летием! Крепкого здоровья, творческого долголетия и достойных преемников молодому юбиляру!

Екатерина Леденева,
преподаватель МГК

№ 8 (1310), ноябрь 2013

Блистательный творческий путь Феликса Михайловича Блуменфельда соединил собой две разведенные историей эпохи. С одной стороны – музыкальная жизнь Санкт-Петербурга XIX века, где он был активнейшим участником и любимцем композиторского кружка «Могучая кучка» во главе с В. В. Стасовым. С другой стороны – музыкальная жизнь Москвы 20-х годов XX века, где он стал одним из ведущих профессоров Московской консерватории, заложивших основы советской пианистической школы, которая триумфально заявила о себе на международных фортепианных конкурсах в 30-е годы XX века. «Он был музыкантом с головы до ног: композитор, дирижер, пианист, концертмейстер, педагог – не было ни одной “специальности” в области музыки, которой он не владел бы полностью, в которой не проявил бы своего замечательного, бьющего через край таланта», – писал его племянник и ученик Г. Г. Нейгауз.

Имя Ф. Блуменфельда вместе с именем Ф. Шаляпина украшало афиши Парижа во время знаменитых «Дягилевских сезонов», где Блуменфельд руководил всей музыкальной частью. Будучи дирижером Мариинского театра, он был инициатором большого количества новых оперных постановок. Обладая феноменальной памятью, зная наизусть оперные партитуры, он любил исполнять их на фортепиано в своем изложении и сам пел за всех действующих лиц. Это были «Руслан» и «Садко», «Зигфрид» и «Парсифаль»… Концертируя как симфонический дирижер, он знакомил русскую публику с такими крупнейшими премьерами, как «Божественная поэма» и «Поэма экстаза» А. Н. Скрябина. Яркими образцами вдохновенного мастерства были фортепианные, вокальные и инструментальные произведения самого Блуменфельда, являвшиеся выражением его жизненных впечатлений, его задушевной лирикой.

Об исполнительском облике Блуменфельда-пианиста следует сказать особо. «Не будучи формально учеником Антона Рубинштейна, он был им духовно в полном смысле слова, – писал Г. Нейгауз. – В его игре было что-то от рубинштейновской мощи и шири, от его неслыханного владения звуковыми тайнами фортепиано, от его “героического” воссоздания музыкальных образов, лишенного какой бы то ни было мелочной рассудительности». «Когда за роялем Блуменфельд переходил к Шопену, начинался гипноз: сквозь музыку вспыхивало пламя Польши – он умел проинтонировать всю гармоническую ткань – словно в лупу он, как ювелир, любовался игрой шопеновской мысли… это был музыкант высокой эстетической культуры, понимавший смысл каждого оборота мелодии и гармонии в тесной спаянности с ритмом, как основой формы», – вспоминал Асафьев.

Блуменфельд был несравнимым по силе воздействия педагогом. Воспитав таких пианистов, как Владимир Горовиц, Симон Барер, Генрих Нейгауз, Мария Гринберг (вспомним, что и Мария Вениаминовна Юдина брала у него уроки), он не экономил свою энергию в работе с каждым, кто хотел учиться у него мастерству. Феликс Михайлович пользовался огромной популярностью у студентов. В педагогике, так же как во всех сферах своей музыкальной деятельности, он был неутомим, когда дело шло о правде в искусстве. Любая погрешность против музыки могла привести к буре, от которой не было защиты, – вспоминают его ученики, сопоставляя приемы работы Блуменфельда в музыке с приемами работы К. С. Станиславского в театре.

«Ф. М. Блуменфельд – одно из дорогих незабвенных имен недавнего былого русской музыки, – писал Асафьев. – Он надолго останется в памяти всех знавших его как прямой и цельный образ лучистого артиста, всеми своими свойствами убеждавшего людей в правде, излучаемой музыкой».

Профессор Р. А. Хананина

№ 6 (1308), сентябрь 2013

Один из учеников легендарного Д. Ф. Ойстраха, народный артист РФ профессор А. Е. Винницкий – человек редкой культуры и коммуникабельности, обладающий завидной способностью организовывать вокруг себя творческий союз единомышленников как в исполнительской, так и в педагогической областях. Он не перестает удивлять и радовать нас своими художественными замыслами, которые затем блестяще реализует.

Это захватывающе интересные концертные программы с исполнением редко звучащих сочинений – премьеры только что написанных произведений и возрождение почти забытых опусов. Нечасто можно услышать, например, струнное трио Кшенека, или секстеты Брамса в переложении для фортепианного трио друга композитора Теодора Кирхнера (первое исполнение в России), или премьеру скрипичного концерта Балтина. Иногда творческое чутье подсказывает ему обратиться к юбилейным монопрограммам – здесь Гайдн и Мендельсон, Шуман и Григ, Моцарт и Бах. Но на баховском вечере, кроме его бессмертной музыки, будет исполняться еще и весьма необычная гармоническая фантазия Э. Денисова, где партия солиста базируется на ре-минорной партите Баха, а в оркестре всецело царствует Денисов.

Многие его концерты начинаются не только со сцены зрительного зала. Уже в гардеробе слышна музыка – это солист вместе с группой исполнителей еще на лестнице встречает слушателей каким-нибудь квартетом Моцарта или кончерто-гроссо Вивальди. Войдя в здание, публика сразу же погружается в атмосферу праздника и искусства (так реализуется идея Жана Кокто о «музыке повседневности», когда в парижском метро музыканты играли для проходящих пассажиров). Тем самым артист вносит в строгую академическую жизнь концертного зала новую свежую струю.

Из редко звучащих сочинений, сыгранных А. Винницким, «Просветленная ночь» А. Шенберга в переложении для фортепианного трио ученика композитора Э. Штойермана (первое исполнение в России), произведения Р. Щедрина и А. Шнитке, «Andante» А. Чайковского (мировая премьера), сочинения талантливого молодого композитора Никиты Мндоянца. В числе московских и консерваторских коллег, с которыми А. Винницкий сотрудничает на протяжении длительного времени, пианисты Владимир Овчинников, Феликс Готлиб и Александр Мндоянц, виолончелист и дирижер Александр Рудин, альтисты Михаил Березницкий и Илья Гофман.

Для исполнительского стиля А. Винницкого характерны редкое благородство, продуманность и концептуальность, штриховое совершенство и изысканность звучания. В каждой его ноте слышно мастерство. Исполняя в два вечера все произведения Моцарта, написанные для скрипки с оркестром, он решил сочинить для всех них свои каденции, весьма интересные с композиторской точки зрения и элегантные по стилю, с массой блестящих находок (недавно они вышли из печати в издательстве «Музыка»). Винницкому принадлежит также собственная каденция к скрипичному концерту А. Балтина, ему же и посвященному.

А. Винницкий часто устраивает благотворительные концерты не только в России, но и в Беларуси, Японии, Финляндии. Имея достаточно обширный класс, он организует подряд два, а иногда и три классных вечера в различных залах, представляя одного и того же ученика в нескольких концертах с разной программой. Помимо общераспространенного репертуара, который присутствует обычно на всех выступлениях такого рода, здесь появляются совершенно новые сочинения. Таким образом Винницкий стремится расширить и разнообразить программу за счет никогда ранее не звучавших, очень интересных переложений. Например, в этих концертах состоялось первое в России исполнение 24-го каприса Паганини для ансамбля скрипачей в переложении финского композитора В. Агопова; прозвучали сочинения А. Пярта, В. Мартынова, партита для скрипки solo В. Баркаускаса, «Andata e ritorno» Б. Кутавичуса, сочинение М. Чулаки «На русском празднике», также написанное для ансамбля скрипачей, «Фуга для 9 скрипок» А. Дубенского (США).

Прошедшей зимой Торгово-промышленной палатой Евросоюза А. Винницкому была присуждена Европейская золотая медаль в области культуры – Diploma di merito (Дипломом за заслуги), врученная артисту на заседании Ученого совета консерватории. А совсем недавно А. Винницкий получил правительственную телеграмму, где говорится о награждении его орденом Дружбы. Все мы также присоединяемся с искренними поздравлениями Александру Емельяновичу и желаем ему и в дальнейшем радовать нас своим высоким искусством.

Профессор М. А. Готсдинер

№ 4 (1306), апрель 2013

В этой жизни ничто не вечно,
кроме музыки и памяти…
(Ван Клиберн)

Не так давно начавшийся 2013 год уже принес огромное количество событий: цепная реакция кризисов в Еврозоне, бесконечно продолжающиеся военные конфликты, атомные угрозы, падающие метеориты, интронизация нового Папы Римского… Год безумного количества юбилеев и, к сожалению, утрат… 27 февраля мир потерял великого пианиста современности – Вана Клиберна, как называют в России Вэна Клайберна (1934–2013), музыканта, чье имя с 1958 года ассоциируется с блистательной победой на Первом международном конкурсе имени П. И. Чайковского в Москве. Тогда, более полувека назад, никто и не предполагал, что, покидая родные края малоизвестным музыкантом, он вернется всенародным героем и станет любимцем публики сразу в двух странах – Соединенных Штатах Америки и Советском Союзе.

Известно, что судьба Клиберна складывалась не так успешно, как у его коллег по цеху. К 25-ти годам многие современники, начав свое торжественное шествие по концертным эстрадам, уже были хорошо известны публике. Но Клиберна ждала совсем другая дорога… С трех лет заботливые педагогические руки матери начали растить музыкальный талант будущего общего друга двух «холодно враждующих» империй. В подростковом возрасте были победа на конкурсе пианистов в Техасе и публичный дебют с Хьюстонским симфоническим оркестром. В 1951-м именитый Джульярд распахнул перед ним двери класса Розины Левиной, обладательницы золотой медали Московской консерватории, ученицы В. И. Сафонова. А с 1954-го начались «среднестатистические» будни концертирующего исполнителя, не принесшие, однако, мировых сенсаций, которых всегда так жаждет Америка. Даже премия Левентритта, завоеванная на конкурсе в середине 50-х, не смогла обеспечить пополнение копилки концертных контрактов. Восприятие Клиберна американскими критиками как среднего пианиста на его Родине укоренилось настолько, что в американской делегации на Первом конкурсе Чайковского никто и предположить не мог, что талант их соотечественника взорвется с чрезвычайной мощью, сопоставимой с мощью водородной бомбы!

Удивительную историю о том, как пианист попал на конкурс, рассказывает он сам:

«Впервые я услышал о Конкурсе Чайковского от Александра Грейнера, импресарио фирмы “Стейнвей”. Тот получил брошюру с условиями конкурса и написал мне письмо в Техас, где жила моя семья. Потом он позвонил и сказал: “Ты должен это сделать!” Меня сразу захватила идея поехать в Москву, потому что мне очень хотелось увидеть храм Василия Блаженного. Это была мечта всей моей жизни с шести лет, когда родители подарили мне детскую книжку с картинками по истории. Там были две картинки, которые приводили меня в огромное волнение: одна – храм Василия Блаженного, другая – лондонский парламент с Биг Беном. Я так страстно хотел увидеть их собственными глазами, что спрашивал родителей: “Вы возьмете меня с собой туда?” Они, не придавая значения детским разговорам, отвечали согласием.

Сперва я полетел в Прагу, а из Праги в Москву на советском реактивном лайнере Ту-104. В то время у нас в Соединенных Штатах еще не было пассажирских реактивных самолетов, так что это было просто захватывающее путешествие. Мы прибыли поздно вечером, часов около десяти. Земля была покрыта снегом, и все выглядело очень романтично. Все было так, как мне мечталось. Меня встретила очень милая женщина из Министерства культуры (Фурцева Екатерина Алексеевна – министр культуры СССР в 1960–1974 годы). Я спросил: “Нельзя ли по дороге в гостиницу проехать мимо Василия Блаженного?” Она ответила: “Конечно, можно!” Словом, мы поехали туда. И когда я оказался на Красной площади, я почувствовал, что у меня вот-вот остановится сердце от волнения. Главная цель моего путешествия была уже достигнута…»

Но Клиберну суждено было достигнуть и другой цели – в одночасье покорить всех членов жюри конкурса и присутствующих на нем слушателей. Уже с первого тура стало понятным, каковы масштабы дарования, раскрывающиеся на сцене Большого зала консерватории. По окончании заключительного прослушивания, с исполнением концертов Чайковского и Рахманинова, победитель был выбран единогласно. Сам Ван вспоминает в одном из своих интервью, как волновался, получая высшую премию конкурса из рук самого Шостаковича.

Однако как могло случиться, что в родных краях Клиберн не был признан современниками, не был оценен по заслугам?! Многие исследователи исполнительского искусства сходятся во мнении, что индивидуальность, не сумевшая раскрыться в «конвейере» концертной повседневности, расцвела в особых условиях конкурса. Другим немаловажным фактором стал элемент сенсации, который обеспечила триумфальная победа в Москве. Когда свершилось торжество таланта «Ванюши» (так ласково его называла Екатерина Фурцева) – американские критики и любители музыки пребывали в недоумении: «Русские не открыли Вэна Клайберна, – написал Чайсинс в журнале “Репортер”. – Они только с энтузиазмом приняли то, на что мы, как нация, смотрим равнодушно, то, что их народ ценит, наш – игнорирует».

В разгар Холодной войны всесоюзная любовь слушателей была завоевана абсолютно «невоенными» способами: романтическая широта дыхания, искренность и непосредственность, а также мощь и проникновенная выразительность – вот, как оказалось, рецепт покорения нашего народа. Рецепт, подтвердивший безграничную «надполитическую» власть искусства над правительствами враждующих сверхдержав. На Родину пианист вернулся национальным героем. В его честь был основан конкурс молодых исполнителей в Форт-Уорте. Последовал суматошный гастрольный график, наконец-то пришли любовь и признание соотечественников.

Но к началу 70-х годов в творчестве Клиберна-Клайберна назревает кризис: многие специалисты критично подмечают в его исполнительской манере элементы самокопирования, а проще – «исполнительские штампы». Сам пианист чувствовал это и неоднократно уходил в творческие паузы, посвящая себя уединенному самосовершенствованию, разучиванию новых произведений и поиску выхода из тупика. За счет сокращения количества концертов ему удается обогатить свой творческий портрет новыми штрихами, вдохнуть свежий воздух в собственные записи: Второй концерт Листа и «Рапсодия на тему Паганини» Рахманинова, Концерт Грига и пьесы Дебюсси, Первый концерт и сонаты Шопена, Второй концерт и сольные пьесы Брамса, сонаты Барбера и Прокофьева, и многое другое…

И все-таки в 1978 году пианист принимает решение прекратить активные гастроли, всецело посвятив себя конкурсу в Форт-Уорте, просветительской и организаторской деятельности. Яркой кратковременной вспышкой стало возвращение Вана Клиберна на сцену во время визита Горбачева в Америку в 1987 году. Оно повлекло за собой еще одну серию концертов в СССР – стране, подарившей ему огромную любовь и уважение в далекие 50-е.

Последние годы артиста были посвящены тихой и постепенно теряющей смысл борьбе с прогрессирующим онкологическим недугом. В 2012 году состоялся благотворительный аукцион, где с молотка был продан личный рояль Клиберна 1912 года выпуска – тот самый инструмент, на котором играла его любимая мама и делал первые шаги в искусстве будущий покоритель сердец могущественной и далекой России. Часть вырученных средств он передал Московской консерватории для поддержки молодых талантливых пианистов. Как почетный председатель жюри пианистов на последнем конкурсе Чайковского, он успел побывать в Москве в 2011 году и мечтал вернуться сюда еще раз. Он любил Россию, и Россия его не забудет…

Александр Шляхов,
студент ИТФ

№ 2 (1304), февраль 2013

Мне выпало счастье учиться в классе Виктора Карповича с 13 лет. Под его руководством я окончила Центральную музыкальную школу, консерваторию и аспирантуру. На протяжении нескольких десятилетий я была свидетелем замечательных концертов Виктора Карповича в Большом зале консерватории, его мастер-классов и занятий со студентами, часто бывала в его классе, готовясь к выступлениям с оркестром. Он передал нам, своим ученикам, особую любовь к русской классической музыке, к творчеству Иоганна Себастьяна Баха и Сергея Рахманинова. Мудрые советы Виктора Карповича я запомнила на всю жизнь. Они касаются не только вопросов профессионального мастерства и особенностей интерпретации. Масштаб личности Виктора Карповича, его мудрость и жизненный опыт всегда были духовной опорой для его учеников во многих жизненных ситуациях.

В год 90-летия нашего любимого Учителя мы подготовили юбилейный фестиваль, посвященный Виктору Карповичу. С каким энтузиазмом восприняла московская публика этот радостный праздник, на котором присутствовал сам Ван Клиберн и выпускники класса Виктора Карповича из нескольких стран! Виктор Карпович очень гордился достижениями своих учеников, среди которых – десятки известных музыкантов, профессора различных консерваторий мира: Юрий Слесарев, Михаил Оленев, Татьяна Шебанова, Анаит Нерсесян, Франк Фернандес, Хидейо Харада, Цчида Садакацу, Ирина Румянцева, Ярослав Джевецкий, Юрий Диденко… В последний год жизни Виктор Карпович пригласил меня работать на кафедре, заниматься со студентами его класса. Я с огромной радостью приняла это предложение. В августе 2012 года вместе с Виктором Карповичем мне довелось работать в жюри конкурса-фестиваля «Великие учителя» в Болгарии, который был проведен по инициативе замечательного музыканта, профессора Атанаса Куртева. Во всех подробностях вспоминаются удивительные встречи и содержательные беседы с нашим Учителем, необыкновенная поездка в Рильский монастырь – духовное сердце Болгарии. Это было совсем недавно…

Виктор Карпович обладал теми особенными чертами, которые всегда отличали выдающихся представителей Московской консерватории. Как и Сергея Ивановича Танеева, Музыканта с большой буквы, Виктора Карповича можно назвать Совестью Московской консерватории. Он унаследовал от своих учителей драгоценные качества, которые, как золото, не теряют своей ценности со временем: фанатическую увлеченность своей профессией, огромную творческую энергию и нравственную силу, бескомпромиссность в стремлении к совершенству. Эти профессиональные достоинства гармонично сочетались в нем с редким трудолюбием, скромностью и неприятием любой саморекламы. Мержанов был исключительно цельным и органичным человеком, личностью высокой нравственной чистоты.

Меня всегда поражало, что Виктор Карпович владеет практически всей мировой фортепианной литературой, свободно ориентируется в различных стилях, читает музыку как открытую книгу! Несмотря на то что развитию виртуозного мастерства в его классе придавалось довольно большое значение, вопросы технического совершенства никогда не рассматривались изолированно от содержания произведения. Проникать в самую суть музыки, понимать и чувствовать естественные законы музыкальной речи и архитектонику музыкальной формы, постигать истинный смысл нотного текста – этому учил Виктор Карпович. В последние годы проникновение в авторский текст у Виктора Карповича было особенно обостренным, глубинным. Он передавал содержание нотного текста так, как великие мудрецы и пророки читают Библию – вечную книгу бытия… Виктор Карпович был бесконечно предан своему делу. Он прошел свой путь в искусстве до конца, не сломившись под гнетом тяжелых испытаний судьбы, не поддавшись соблазнам, искушениям и разочарованиям, сохранив верность любимой профессии и своим ученикам. Он был счастливым человеком…

«Людям моего возраста свойственно подводить итоги, прежде чем отправиться в “мир иной”, – отмечал В. К. Мержанов в статье “Консерватория – мой родной дом” (опубликованной в сборнике “Московская консерватория в годы Великой Отечественной войны”). – В связи с этим я могу сказать, что в моей жизни сыграли важнейшую роль три события. Первое – поступление в Московскую консерваторию,.. которая стала для меня родным домом. Второе – Отечественная война, в которой главные герои – русские люди – защищали свою культуру. Третье – победа на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей в 1945 году, которая открыла мне двери лучших концертных залов России, Европы, Америки, Азии, обогатила мою жизнь встречами с интересными людьми, выступлениями в концертах с 81 дирижером лучших оркестров мира. Более 2000 сольных, камерных и симфонических концертов, сыгранных мною,.. дали мне большой опыт, возможность передать его ученикам Московской консерватории, на мастер-классах в 250 городах многих стран, возможность служить утверждению русского искусства… Как назвать все вышеперечисленное? Ответ один – счастье».

Наталия Деева