Поразительное изобретение человеческого гения
№7 (1399), октябрь 2023 года
В 2022–2023 годы впервые в московской Детской музыкальной хоровой школе «Весна» имени А. С. Пономарева прошел увлекательный абонементный цикл органных концертов Софьи Иглицкой и Ивана Царева, который привлек множество заинтересованных слушателей. Музыканты играли на прекрасном духовом инструменте немецкой фирмы A. Schuke (1997). И захотелось поближе познакомить наших читателей как с этим органом, так и с исполнительницей, организовавшей вместе с коллегой такой замечательный просветительский проект: Софья Иглицкая, выпускница Московской консерватории (2013), перед началом нового концертного сезона любезно рассказала нам об органе школы «Весна».
– Соня, орган – большой, дорогой и сложный инструмент. Расскажи, пожалуйста, как опытный исполнитель и органный мастер в одном лице, нужны ли особенные условия для его содержания и хорошей формы?
– Прежде всего, это вопрос влажности. Сейчас, летом, влажность всегда нормальная, обычно ниже 45% не опускается, так как нет отопления, на улице часто дожди и температура воздуха высокая (ведь чем выше температура воздуха, тем больше там может быть растворено влаги). Почему зимой, например, категорически нельзя открывать окна? Потому что мы впускаем холодный воздух, в котором всегда содержится очень мало влаги, он в помещении нагревается, но от этого влаги в нем больше не становится. Поэтому если мы открыли окна и даже если воздух нагрелся, то удельная влажность остается низкой. Вообще органу хорошо, когда большая влажность, 50-60% – оптимально. Но и больше он хорошо переносит. Есть местности, где весной влажность повышается чуть ли не до 98% и держится несколько недель. Там стоят органы в церквах, и с ними все в порядке. Правда, деревянные детали разбухают, орган может начать гудеть, могут быть проблемы с механикой, но если ее отрегулировать (то есть подкрутить соединения в определенных местах), то проблема решится.
– А если низкая?
– Вот, если влажность низкая, то это может быть катастрофой для инструмента. Особенно если влажность падает резко, тогда дерево может треснуть. Ведь и воздуховоды («легкие» органа) по большей части деревянные, и виндлада («сердце» органа) тоже из дерева. На виндладе стоят трубы, к ней подходит механика от клавиш и от регистровых рукояток, внутри находится воздух под давлением, и если где-то треснет дерево и нарушится герметичность – то нужен будет уже сложный и дорогостоящий ремонт на фирме. Органу непросто в нашем климате в отопительный сезон из-за резкого падения влажности в помещении. Лучше всего, если в зале есть хорошая система климат-контроля, тогда органный мастер будет избавлен от множества проблем. Потому что если влажность от 45% до 55% и температура более или менее без больших колебаний, то орган может веками стоять! Разве что язычковые трубы понадобится чуть-чуть настроить, хотя если стабильные температура и влажность, то и язычковые никуда не уползут. Дело в том, что трубы язычковые и лабиальные по-разному реагируют на изменения температуры и влажности и по-разному расстраиваются.
– Кто-то из мастеров говорил мне, что частая настройка инструмента нежелательна. Почему? Ты согласна с этим?
– Настройка – достаточно травматичный процесс. Язычковые трубы в принципе приспособлены для настройки: там двигается полозок, который прижимает язычок, это можно делать практически без ущерба для трубы, но все равно лучше минимальными движениями: «гонять» туда-сюда много не надо. Есть лабиальные трубы с крышечками, при необходимости эту крышечку можно тоже продвинуть выше или ниже, высота воздушного столба изменится и таким образом можно подстроить. А вот если у металлической лабиальной трубы настроечный ролик многократно крутить туда-сюда или у металлической трубы без специального настроечного механизма верхнюю часть немного сужать или расширять специальным инструментом в целях настройки – такое действие можно делать ограниченное количество раз. Конечно, если что-то сильно расстроилось – нужно поправить. Но регулярно, перед каждым концертом настраивают только используемые в нем язычковые регистры, а генеральная настройка делается обычно только при установке инструмента и после капитальных ремонтов.
– Оказывается, большие и тяжелые металлические трубы могут быть при этом чрезвычайно уязвимыми и так легко испортить их звучание одним неосторожным движением. А почему не разрешают входить внутрь органа и даже просто прикасаться к трубам?
– Фасадные трубы не стоит трогать потому, что от рук остаются жирные плохо отмываемые пятна. Внутри же инструмента находится множество мелких и хрупких деталей. Очень легко абстракт (систему, соединяющую клавиши с трубами) повредить, или если наверху на узкой дорожке между трубами оступился, то можно, например, и трубы помять. В этом органе у нас довольно мало места, сделано все очень компактно.
– А бывает иначе?
– В больших органах может быть очень много пространства. В органе Большого зала Консерватории, например, можно буквально «жить», это как целое здание из нескольких этажей, на втором этаже, например, даже стол стоит внутри! Надо заметить, что в Консерватории органы содержатся в идеальном состоянии. Ведь вообще часто встречается чуть расшатанная педальная механика или клавиатура неравномерная, или что-то фальшиво звучит… А у Н.В. Малиной всегда все настроено, всегда в идеальном состоянии трактура, никогда ничего не гудит. А если вдруг что-то происходит – то оно исправляется тут же!
– А как на Западе, где органы – давняя и важная часть исполнительской культуры?
– У нас, конечно, совсем другая картина, чем на Западе. Там каждый церковный органист сам ухаживает за своим органом. У нас далеко не всегда так. В филармониях есть органисты и есть отдельно органный мастер, в Консерватории – отдельно на кафедре преподают педагоги и отдельно существует штат органных мастеров. На Западе, если ты церковный музыкант и сидишь на своем месте, то мелкие недостатки ты сам устраняешь, а крупные – звонишь на фирму, они приезжают и чинят. Это все гораздо проще. У нас же нет ни одной органостроительной фирмы, это связано с историческими и отчасти географическими особенностями.
– Можешь подробнее рассказать, как устроен орган – и для читателей консерваторской газеты, и для ребят школы «Весна»?
– Как у человека есть кровеносная, лимфатическая, дыхательная система, у органа есть механика (клавиатура, то, как она связана с трубами, а также регистровая трактура), есть воздушная система, есть сами трубы. Для того, чтобы труба звучала есть как бы два уровня доступа: один – клавиши, другой – регистры. Регистровая трактура (движение регистровых шляйфов) открывает потенциальный доступ воздуха к конкретному регистру. Сейчас мы видим начала трактур: от клавиши к клапану под трубой, и от регистровой рукоятки к регистровому шляйфу. Например, в педали этого органа есть четыре регистра: Subbass 16′, Oktavbass 8′, Choralbass 4′, Fagott 16′. На фасаде стоит октавбас, за фасадом находятся трубы суббаса и четверки, а язычковый регистр – фагот, самый дальний от фасада. Он специально расположен с краю, чтобы к нему удобно было подойти и настроить.
– Думаю, здесь уместно напомнить, что регистр – это ряд труб одного тембра и у органистов принято условно обозначать регистры цифрами: 16′ говорит о том, что реальное звучание нот оказывается на октаву ниже – длина нижней трубы «до» данного регистра равна 16 футам. 8′ – высота звуков в таких регистрах соответствует общепринятой, длина нижней трубы «до» 8 футов. А 4′ («четверки») звучат октавой выше, высота нижней трубы «до» подобных регистров — четыре фута.
– Поскольку Fagott 16′ хорошо видно, мы можем его рассмотреть. Труба состоит из двух частей: из ножки и раструба. У язычковой трубы звукогенерация происходит в ножке, а раструб нужен для облагораживания звука и для придания ему тембра. Для резонанса. Если я сыграю на фаготе без раструба – он тише и у него обертонов меньше, хотя саму ноту мы ясно услышим. А поставим раструб на место – он станет снова красивым и благородным. Одна половина труб расположена справа, другая половина – слева. В каждой стороне трубы идут по целым тонам, и для экономии пространства делается так, чтобы большие трубы рядом не стояли, то есть здесь стереофония возникает не только оттого, что одни тоны собраны здесь, а другие с противоположной стороны, но даже внутри одной стороны получается, что они как бы разбросаны.
– Действительно, поразительное изобретение человеческого гения! Довольно волнительно было прикоснуться к этому искусству, жаль, что за одну встречу невозможно внимательно вблизи рассмотреть каждый регистр и глубоко изучить, чем отличаются разные трубы, узнать, почему у каждой из них свой индивидуальный голос. Надеюсь, мы еще продолжим разговор о том, что находится внутри органа. Спасибо тебе!
Беседовала Екатерина Дубравская, кандидат искусствоведения, выпускница Московской консерватории (2009)
Фото К.Г. Дубовой
Холодным и темным декабрьским днем уходившего года в фойе Большого зала открылась уникальная выставка – «Луиджи Ноно, 1924-1990. Маэстро звуков и тишины» (из архивов Фонда Луиджи Ноно в Венеции), – посвященная музыканту, признанному сегодня одним из самых значительных композиторов второй половины ХХ века, творцом нового музыкального звука, нового музыкального времени и пространства. Как по волшебству выставка перенесла всех в прекрасную солнечную страну, став мощным заключительным аккордом необыкновенно насыщенного культурными событиями Года Италии в России и, одновременно, началом XIII Международного фестиваля современной музыки «Московский форум» с названием не только красивым и поэтичным, но и удивительно точным: «Россия – Италия: искусство перспективы».
На других стендах – эскизы, схемы, планы, наброски. Листок нотной бумаги – учебные конспекты: «Урок 15. Название урока: трехголосный контрапункт». Под этим – последовательность из двенадцати звуков, и все. Тут же: «Урок 16». Столбиком, по пунктам, аккуратно записаны какие-то правила, научные понятия, их значение, «ученая» терминология…
Будучи коммунистом, Ноно, естественно, приезжал в Советский Союз. Но когда он приезжал, все время получались какие-то несовпадения между тем, что он желал бы видеть, с кем он желал бы встретиться, и тем, что ему предлагалось – официозная программа. Не принимать его радушно не могли, поскольку он был и коммунист, и, между прочим, член ЦК итальянской компартии. Но с точки зрения наших партийных деятелей он выглядел несколько нетрадиционно для такого серьезного амплуа. А ему, естественно, хотелось узнать, что делают люди, которых он считал наследниками первого русского авангарда – 20-х годов, его тянуло к молодым тогда композиторам (он очень ценил Губайдулину). А когда зашла речь о сотрудничестве с Любимовым, то в высших кругах всячески пытались этого не допустить и пришлось привлечь «тяжелую артиллерию» в лице двух генсеков итальянской компартии, директора Ла Скала Паоло Грасси, и тогда, наконец, это приглашение состоялось.
Это был прекрасный господин, дамы не могли перед ним устоять. Я не пропагандирую Дона Джованни, потому что Луиджи – интеллектуал, но он – очень свободный человек. И, конечно, мне было очень интересно находиться рядом с ним – это осталось со мной на долгие годы, а ведь все было давно.
Министром культуры тогда был Петр Нилыч Демичев, который очень не любил меня, – он как дама покрывался пятнами, когда я являлся по приказу. Министр решил узнать, что такое эта новая музыка, которую он, вроде, должен был благословлять. И вот мы с Ноно к нему явились. Луиджи пришел в галстуке, свитере, сверху пиджак (Россия – холодная страна). Когда он начал рассказывать про музыку, то сперва снял галстук и бросил на пол. Настороженный министр (кандидат в члены Политбюро!) воспринял это как пощечину, вздрагивал. Потом Ноно стало жарко (он все рассказывал, цитаты приводил: Парижская Коммуна… Маркс… Ленин…), и он снял и бросил пиджак, затем свитер… Тот – вообще в полном смятении. Дальше Ноно цитирует еще какие-то свои вещи: «Мммаррр-к-к-к-ссссс-ссссс…» Министр думает, что он попал в сумасшедший дом, и не пора ли нажать кнопку, чтобы нас вывели… Но какой вывод сделал я? С тех пор я стал небрежно относиться к вещам. Я стал раскрепощенным. Я и был раскрепощенным, но не настолько, насколько надо в искусстве. А Луиджи научил меня с пренебрежением относиться к материальным вещам. Видите, я до сих пор это помню…
В конце февраля Москву посетил Кшиштоф Пендерецкий. Признанный еще в 2000 году «Лучшим живущим композитором» (Midem Classic, Канны), величайший музыкант современности в году нынешнем встречает свое 75-летие.