№ 8 (1222), декабрь 2003

В уходящем году газете Московской консерватории «Российский музыкант» исполнилось 65 лет. Цифра хотя и не самая круглая, бывают эффектнее, но все-таки возраст юбилейный! «Выходит с 1938 года» – как гласит надпись на календаре газеты. К большому сожалению, этот исток найти не удалось, но таковая надпись присутствует на всех имеющихся номерах, естественно, не только «Российского», но и «Советского музыканта». Именно так называлась газета более полувека своего существования. А потому поверим на слово – печатному слову надо верить.

Газета Московской консерватории переживала разные времена. Как она выходила в свои первые десятилетия можно только предполагать. Все, что происходило с консерваторией, вероятно, происходило и с ней. Но в 80-е годы, о которых могу судить как очевидец и участник, газета выходила дважды в месяц. Вплоть до «эпохи перемен», как говорят китайцы. Двадцать четырехполосных номеров в год! Она печаталась в типографии газеты «Гудок» в М. Вознесенском переулке, неподалеку от консерватории. Главного редактора – С. Н. Юдину «подпирала» солидная по составу редколлегия с представителями всех факультетов и прочих «подразделений». Это видно уже по фотографии – сколько нас было! Каждый материал читался, как правило, несколькими людьми, а потом обсуждался на редколлегии. И далеко не все выходило в свет. Правили тоже все читающие, исходя из своего вкуса и разных задач момента – проблема авторского права не была актуальной! Хотя и материалы зачастую приходили очень сырыми и абсолютно неготовыми к публикации.

В бурные 90-е в судьбе консерваторской газеты произошли три «революционных» события, определившие ее принципиально новую, современную жизнь. Сначала, когда в одночасье в стране все рухнуло, закачалась и наша скромная газета: выходы стали нерегулярными, уволилась многолетний редактор, чтобы как-то зарабатывать на жизнь, газета сменила название «Советский музыкант» на «Российский» и ушла в свободный полет.

Вторая «революция» – техническая. На смену старой редактуре, трудоемкому и грязному типографскому набору, пришла компьютерная верстка. А. В. Власов, наш выпускник, возглавивший газету после ухода Светланы Николаевны, буквально на собственном энтузиазме помог удержать ее на плаву. Мы оба готовили материалы, но он сам набирал их и верстал номер на компьютере «Музыкального обозрения», где работал тогда, а затем помогал и напечатать его вместе с «Обозрением». Сегодня он вырос в большого журналиста-организатора, став главным редактором «Российской музыкальной газеты». Сама набирала и макетировала номер и следующий редактор – А. А. _______, правда количество выпусков за время ее работы сильно снизилось, дойдя до 2–3 в год. Но наступали новые времена и техническая база переместилась в вновь созданный вычислительный центр Московской консерватории.

Третье событие – тоже значимое и знаковое. Еще в 1983 году мы с С. Н. Юдиной в интересах учебного процесса основали в газете новую рубрику – «Трибуна молодого критика», где стали печатать студенческие работы, которые готовились и шлифовались в классе спецкурса музыкальной критики. Мне кажется, что и по тематике, и по стилю они сильно оживили традиционные газетные полосы. Когда же газета практически встала, исчезла и необходимая как воздух публичная платформа для выхода студенческих журналистских работ. И осенью 1998 года мы получили разрешение создать самостоятельную студенческую газету, которую можно верстать и размножать на базе нашего вычислительного центра. Через 15 лет рубрика естественно смодулировала в новое издание со своим особым внешним обликом – «Трибуну молодого журналиста». Статус приложения к «Российскому музыканту» должен был прежде всего напоминать читателю о существовании и главной газеты консерватории.

(далее…)

№ 6 (1220), октябрь 2003

30 сентября, в день, когда царили Вера, Надежда, Любовь, на Ученом совете Московской консерватории рассматривался новый проект. Со схемами, рисунками, с предварительными техническими выкладками специалистов. Речь шла о серьезной реконструкции и строительстве на Кисловке, где доживают свой век ветхие здания разных консерваторских служб и подразделений. В результате этих преобразований мы должны получить не только новые, удобные для работы площади, но и, что самое ценное, долгожданное и желанное – оперный театр Московской консерватории с залом на 300 мест, с современной сценой, оснащенной всеми техническими новациями и машинерией, с оркестровой ямой, репетиционными, гримерными и подсобными помещениями. И вся территория должна каким-то образом взаимодействовать с главными зданиями в едином архитектурном ансамбле, образуя в целом многофункциональный консерваторский комплекс. О перспективах и проблемах грядущих преобразований мы беседуем с ректором профессором А. С. Соколовым.

Александр Сергеевич! Мы живем и работаем в стенах XIX века. Это приятно, лестно для людей искусства, но это сегодня и опасно. Буквально через неделю после Совета, который с воодушевлением принял решение поддержать проект, в одном из помещений на Кисловке что-то обрушилось, и все уже эвакуированы. То есть время кардинальных перемен не просто подошло, мы вскакиваем в последний вагон уходящего поезда. И вообще эстетическое чувство консерваторцев уже давно травмировано окружающим разорением, так хочется благоприятных перемен! Насколько реально все то, что нам предлагается? Это не голубая мечта, не журавль в небе?

Никакая не голубая мечта. Этот Ученый совет был итоговым. Ему предшествовало довольно много совещаний, которые ректорат проводил. И речь идет, конечно, о реальной ситуации, которую мы сегодня имеем. Ситуация безрадостная, скажем прямо, поскольку все здания пришли в крайнюю степень разрушения. И то, что буквально через несколько дней после Совета рухнули своды одного из них, стало зримым и, к счастью, не трагическим подтверждением того, о чем шла речь. А разговор на Ученом совете был позитивным, поскольку связан с теми возможностями, которые консерватория пока еще не утратила.

Пока еще?

Да, потому что очень многое уже утрачено. И, наверное, безвозвратно. Если говорить при помощи цифр – 24 здания в течение последних лет терялись консерваторией одно за другим.

Каким образом? Оказались утраченными документы, подтверждающие права консерватории? Это что – халатность?

Документов очень много утрачено, скорее всего уничтожено. И это не халатность, это, конечно, умысел. 24 здания! Терялись здания, соответственно сужалась сфера наших возможностей. Если бы это продолжалось и далее, то еще через пару лет обсуждать было бы нечего. А сейчас можно действовать, исходя из тех территорий, что мы еще имеем.

(далее…)

№ 3 (1217), апрель 2003

4 Апреля состоялся внеочередной Ученый Совет Московской консерватории. В его повестке дня был один, но очень важный пункт – встреча с комиссией, завершившей аттестацию нашего вуза. Об итогах аттестации, как и о других жизненно важных проблемах консерватории, обсуждавшихся на этом Совете, мы беседуем с ректором профессором А. С. Соколовым

– Александр Сергеевич! Коллектив консерватории, разумеется, знал о работе государственной комиссии и его, естественно, волнуют итоги этой работы. Как все прошло?

– Встреча с Ученым Советом – это завершающий этап работы комиссии, которая занимается аттестацией, аккредитацией и лицензированием. Все перечисленное – это так называемая комплексная проверка. Я много раз принимал участие в таких проверках российских вузов, поэтому процедура мне хорошо известна. Особенности нашей ситуации заключались в том, что действующая лицензия на право образовательной деятельности простирается до 2005 года. Поэтому у нас проходила только аттестация и аккредитация.

– А лицензирование тоже должно регулярно возобновляться?

– Все это происходит раз в пять лет и обычно по всем трем позициям комплексно. Но наша лицензия еще действует.

– То есть главным делом была аттестация?

– Да. Аттестация это очень важный и ответственный этап в жизни любого вуза. Во-первых, она дает формальное право на образовательную деятельность. Без этого нельзя проводить приемные экзамены, государственные экзамены. Во-вторых, она побуждает коллектив сконцентрироваться на своей работе. А, в-третьих, это весьма ценный взгляд на вуз со стороны. В комиссию включаются специалисты высокой квалификации, в частности, в нашу комиссию входили в основном московские специалисты, преимущественно из Гнесинской академии, даже один специалист из МЧС, который занимался исследованием нашей компьютерной оснащенности, преподаванием информатики – всего того, что у нас уже развивается. Из Санкт-Петербурга приезжал профессор Валерий Всеволодович Успенский, а возглавляла комиссию очень опытный специалист из Министерства образования Лариса Николаевна Утина. Важно также, что в работе комиссии принимала участие Инна Михайловна Андреева из Министерства образования, в полномочиях которой осуществление следующего этапа работы с документами, то есть – аккредитация.

– А что это такое?

– Это – логическое следствие аттестации, но работа уже не с людьми, а с документами. Аттестация – это экспертиза всей деятельности, она включает тестирование, проверку качества знаний, посещение концертов, экзаменов, зачетов, мастер-классов, что собственно и было. Комиссия у нас работала почти две недели, ее члены получили много впечатлений о деятельности консерватории. Теперь нам надо ждать коллегии Министерства образования, где будет утверждаться итоговая справка комиссии. И уже после коллегии наступает этап аккредитации, где определяется статус вуза. Для нас этот этап очень важен, потому что по результатам заключений комиссии Московская консерватория может получить высший статус образовательного учреждения – университетский. Подобных прецедентов в музыкальном образовании пока нет.

(далее…)

№ 7 (1214), декабрь 2002

Профессор П. И. Скусниченко

Заведующий кафедрой сольного пения, Заслуженный артист России, лауреат VI конкурса, член жюри XI конкурса имени П. И. Чайковского

Петр Ильич! Как в этот раз на конкурсе Чайковского у вокалистов была представлена Московская консерватория? Сколько было наших людей – выпускников, студентов – всех, кто генетически связан с Московской консерваторией? Сколько их было «на входе» и что мы получили «на выходе»?

«На входе» было прилично очень. Только из моего класса было пять человек. А еще три человека из класса Г. А. Писаренко, четыре из класса Ю. А. Григорьева, из класса И. К. Архиповой пели… Думаю, более чем достаточно. Ведь в свое время было девять участников от всего Советского Союза.

А сейчас ограничений нет?

Ограничения были, когда прослушивали по кассетам. На первый тур. И после кассет осталось сорок человек от России. Из них консерваторцев – человек пятнадцать.

Так, это «на входе». А «на выходе»?

А «на выходе» – Андрей Дунаев, мой ученик, тенор, получил вторую премию, Анна Самуил, ученица И. К. Архиповой – третью и Анастасия Бакастова, ученица Писаренко – четвертую. И все. Могу сказать в адрес своей консерватории и критику. Меня Е. Е. Нестеренко, председатель жюри, просил, чтобы я возглавил отборочное прослушивание по кассетам. Но я не смог – поехал на мастер-класс в Японию. Руководил прослушиванием Ю. А. Григорьев. И пропустил четырех своих учеников, которые все четверо не прошли даже на второй тур. Так зачем было их пропускать и на первый? Ведь это Московская консерватория! Не готовы – не надо выходить.

Кстати, у Вас как профессора есть право вето? Вы можете не пустить на конкурс? Сейчас ведь свобода, все едут куда хотят – студент может Вас не послушаться?

Тогда он больше не вернется в этот класс. Он знает это прекрасно. Нельзя ни себя позорить, ни педагога, ни консерваторию. Так что в данном случае только три премии – это честно.

То есть у Вас этот конкурс Чайковского не вызвал чувства неудовлетворения?

Еще как вызвал! Я прослушал все. Сидел и думал – этот не пройдет и этот не пройдет. Ведь вокруг такая красота – столько голосов! И не просто голосов, но обученных людей. Музыкантов! Даже из наших. А что получилось?

У Вас есть сомнения в справедливости жюри?

Многие люди прошли до конца, только благодаря тому, что их педагоги сидели в жюри. Ведь великолепные ребята пели! Но они не прошли. Прошел тот, кого нужно было пропустить.

Вы имеете ввиду отборочные прослушивания?

Нет, на первом туре. И на втором туре великолепно пели. Никто не думал, что они не пройдут! А пройдет, например… могу назвать – К. Штефан, ученик Е. Е. Нестеренко – он еще и четвертую премию получил.

Все председатели этого года, за исключением А.Рудина, были наши музыканты, живущие за границей?

Да, Нестеренко уже 9–10 лет там. Я очень уважаю Евгения Евгеньевича как певца, как нашего бывшего профессора и даже заведующего кафедрой. Но, все-таки, конкурс проходит в России, а наших членов жюри кроме него всего двое – Г. А. Писаренко и И. П. Богачева… Сидит 15 человек жюри и только три человека представляют Россию! Почему?! Неужели у нас нет заслуженных людей? Есть. Например, Иван Иванович Петров – прекрасный бас, очень хорошо разбирается в проблемах вокала – он член жюри конкурса Глинки, Шаляпинского конкурса, конкурса Лемешева. И он нейтральный человек. Есть и другие личности…

А кто это решал?

Не знаю. Но, думаю, что это решал председатель. Он подбирает себе команду. Сначала я подумал, что это хорошо – все чужие и будут правильно судить. Но они так судили, что у всех опустились руки. Первую премию у женщин – никто не заслужил. Певица, которая ее получила – меццо-сопрано из Якутии, ее вообще не надо было пропускать – у нее разбитый голос, качка, плохо с верхними нотами… Хотя Казаков – первая премия у мужчин – это справедливо. Великолепный певец Большого театра, уже года три поет. Кончал Казанскую консерваторию. Кто-то по радио даже сказал, что у нас давно не было такого баса. На конкурсе выступал очень профессионально, очень интеллигентно. Я бы тоже дал ему первую премию. И это несмотря на то, что у меня выступали и Лынковский, лауреат первой премии конкурса Глинки, и Байков, и Шишляев, и Урусов, и Дунаев – тоже великолепные певцы. Дунаеву я бы тоже дал вторую премию – ему ее дали единогласно. Такой лирический тенор сейчас – редкость. Все сейчас в драматические рвутся! А он не насилует свой голос, а именно поет… Но остальные премии вызывают недоумение. И не только у меня, но и просто любителей музыки, которые сидели рядом со мной и возмущались…Особенно первая премия у женщин. Это ведь всегда было очень престижно – победа на конкурсе Чайковского! Мы все были в трауре – как можно было дать эту первую премию? Почему дали?

(далее…)

№ 6, (1213), ноябрь 2002

Ровно год назад мы начали дискуссию — коллективное обсуждение проблемы, одной из самых волнующих для нашего прославленного вуза, проблемы музыкальных конкурсов. Начали за полгода до конкурса имени П. И. Чайковского и, если быть откровенными, прежде всего ради него. Последний вопрос в коллективном интервью был поставлен именно так: «Уже совсем скоро состоится очередной (двенадцатый) международный конкурс имени П. И. Чайковского. Наш главный конкурс. Что Вы ждете от него? Каким Вам хотелось бы его видеть?».

И вот все состоялось. Полгода спустя, когда уже давно отполыхали страсти, когда периодическая печать, специальная и неспециальная, устами музыкальных критиков и ведущих музыкантов страны, подвела итоги происшедшего, мы начинаем свой «разбор полетов». И не только потому, что отзывы по преимуществу критические, а выводы глубоко огорчительные (к примеру: «Нынешний конкурс Чайковского повернулся спиной к российским исполнителям» — М. Фихтенгольц, «Культура», № 26; «Конкурс Чайковского себя полностью дискредитировал» — Н. Петров, «Культура», № 30), но и потому, что для Московской консерватории прошедший конкурс — это всего лишь этап в его длительной судьбе, в которой есть не только блестящее прошлое, малопонятное настоящее, но должно быть, надо надеяться и бороться за это, и яркое будущее.

Не следует забывать, что Международный конкурс имени Чайковского — прежде всего детище Московской консерватории. Его задумывали и стояли у истоков великие музыканты, профессора Московской консерватории: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович — первые председатели жюри. После 1958 года многие консерваторцы исчисляли свою творческую карьеру, исходя из четырехлетних циклов конкурса Чайковского. Структура конкурса, программы, требования — все это разрабатывалось «коллективным разумом» корифеев Московской консерватории и их коллег. Так формировалась традиция, которой без малого уже почти полвека.

Сегодня, когда количество международных исполнительских конкурсов зашкаливает, а лицо каждого, за исключением нескольких особо значимых, размыто, надо ценить то, что было создано одним из самобытных центров мировой исполнительской культуры. То, что русская исполнительская школа в лице своих учеников и последователей сегодня с успехом рассредоточилась по всему миру, только подтверждает значимость ее генетического корня. В этом году Московская консерватория была практически отстранена от творческого участия в конкурсе Чайковского. Большинству ведущих музыкантов — и профессуре, и студенчеству — была уготована роль стороннего наблюдателя (вплоть до трудностей с попаданием в зал для прослушиваний). Но консерватория не может и должна быть просто «арендодателем». Традиционно завершая в год конкурса Чайковского учебный процесс на месяц раньше положенного, освобождая свои классы и залы для конкурсантов, консерватория изначально включает конкурс Чайковского в свою творческую жизнь. А иначе — зачем все это?! «В чужом пиру — похмелье»?

Разумеется, среди победителей есть молодые музыканты Московской консерватории — Алексей Набиулин (II премия, ф-но, кл. проф. М. С. Воскресенского), Андрей Дунаев (II премия, сольное пение, кл. проф. П. И. Скусниченко), Анастасия Бокастова (IV премия, сольное пение, кл. проф. Г. А. Писаренко), Гаик Казазян (IV премия, скрипка, кл. проф. Э. Д. Грача). Есть и дипломанты. Всем — и честь, и слава, и поздравления! Это их успех, их праздник. Двое из них — А. Набиулин и Г. Казазян — стали также лауреатами вновь учрежденной специальной премии Московской консерватории.

(далее…)

№ 5 (1212), октябрь 2002

До отказа набитый Малый зал. Телевизионные камеры в проходах. Фоторепортеры в первых рядах у сцены. Толпы жаждущей приобщиться музыкальной молодежи — и в фойе возле дверей переполненного зала, и на лестнице, и у входа в здание. Видимо, из разных учебных заведений города. Многие с инструментами. Охрана в полном составе при исполнении. На всех этажах. В первом ряду уже сидит царственная Галина Павловна. «Учебный процесс» пребывает в точке особого напряжения — в шесть часов пятничным сентябрьским вечером почетный профессор Московской консерватории Мстислав Леопольдович Ростропович дает в стенах своей Alma Mater мастер-класс.

«Сегодня мы счастливы,— говорит в своем кратком вступительном приветствии ректор А. С. Соколов, — потому что Мстислав Леопольдович — человек Московской консерватории, человек русской музыкальной культуры, который, независимо от того, где он находится, всегда принадлежит нам». И полный воодушевления притихший зал проникается сказанным с чувством абсолютной солидарности.

Мастер-класс длится почти четыре часа. Без перерыва. И прекращается на многоточии, оставляя многое недосказанным: в десять вечера у прославленного маэстро — запись прокофьевского фортепианного концерта с РНО и М. Плетневым. Но до того непрерывно идет напряженная творческая работа.

В основе — три произведения: Виолончельная соната Брамса, которую исполняют Евгений Тонха (виолончель, студент РАМ, класс проф. Н. Н. Шаховской) и Станислав Липс (фортепиано, выпускник Московской консерватории, класс проф. Л. Н. Наумова); Восьмая соната для фортепиано Прокофьева в исполнении Татьяны Мичко (выпускница Московской консерватории, класс проф. С. Л. Доренского); Восьмой квартет Шостаковича (Квартет «Twins»: Елена Исаенкова, Татьяна Исаенкова, Елена Алесеева, Ирина Смирнова — выпускницы Московской консерватории, класс проф. А. В. Голковского).

И возникает взаимодополняющий диалог великого музыканта с самой Музыкой — Брамса, Прокофьева, Шостаковича,— звучащей в этот раз в стенах Малого зала. А точнее — вечер превращается в захватывающий монолог, то серьезный, то ироничный, исполненный юмора, когда зал взрывается дружным смехом. Монолог-размышление о звуках и паузах, об искусстве и смысле жизни, о профессии и личностях в ней, «о времени и о себе»…

Я волнуюсь… Мне приходилось давать Мастер-класс, но здесь, вернувшись в мое гнездо… Здесь, в этом зале происходило очень многое в моей жизни…

Мне хочется начать с самого начала. С момента выхода на сцену каждый из нас должен знать, что он приковывает к себе внимание. Отсюда каждое действие в каком-то смысле должно быть контролируемо вашим собственным настроением, пониманием — что вы выходите играть. И это настроение надо приносить оттуда, из-за кулис… По моей практике, я никогда (во всяком случае последние 40 лет!), когда играю с оркестром, никогда не настраиваюсь на сцене. Я прошу до начала концерта придти ко мне за кулисы гобоиста и концертмейстера скрипичной группы. Мы втроем отстраиваем «ля». И если я вышел на сцену, а там «ля» будет другое, я буду играть на том «ля», которое настроил за кулисами. Потому что, когда артист выходит на сцену, там уже оркестр сидит, публика…А публика платит деньги, и если первое, что она за свои деньги имеет, будет «тиу-тиу» (изображает), — это может кого-то расстроить — не слишком ли дорого он заплатил… Это первое, почему не надо настраиваться при публике.

А второе — когда выходишь на сцену, надо находиться уже в том состоянии, в каком композитор сочинял это произведение. Хотя, у меня было много случаев, когда это мне даже мешало. Например, знаменитая пианистка Марта Аргерих. Так вот я дирижировал с ней и Концерт Шумана, и концерт Шопена. Как вы помните, они начинаются совершенно различно: Шопен начинается лирически, а Шуман сразу выворачивает душу. А она шла на сцену что на Шопена, что на Шумана такой красивой женской походкой, что я просто не знал, как начать сочинение. Помня, как звучит Шуман, может не надо выходить так кокетливо…

(далее…)