№1 (1375), январь 2021 года

Ирина Александровна Антонова рассказывает

Творческая встреча

Начинался 2018 год… Сама по себе мысль провести творческую встречу с Ириной Александровной Антоновой в Консерватории, прямо в Рахманиновском зале, поначалу казалась немного авантюрной. А затем, сотрудница Консерватории и Музея-квартиры С.Т. Рихтера Надежда Игнатьева как бы между прочим сказала: «На всякий случай, 20 марта у нее день рождения». И отсюда родилась идея еще более безумная… Но, кажется, Ирину Александровну именно эта идея и тронула. Она даже как-то немного замялась, когда я, глотнув воздуха, сказал ей по телефону, что мы приглашаем ее встретить 96-й день рождения у нас. «Ну… может быть…», – ответила она. Согласно известному афоризму, это означает «Да».

Так и случилось. Более того, выяснилось, что чуть ли не впервые ее пригласили подробно поговорить о музыке! Обычно, конечно, все спрашивали о Пушкинском музее, о выставках. Может, иногда мельком что-то о программах «Декабрьских вечеров». На встрече в Консерватории Ирина Александровна подробно рассказала о своем общении со Святославом Рихтером, об истории возникновения их фестиваля, о своих детских музыкальных впечатлениях, о поездках в Байройт и спектаклях, увиденных из директорской ложи Большого театра… Двухчасовой разговор, стенограмма которого сохранилась, прерывался только музыкальными поздравлениями имениннице от солистов «Студии новой музыки».

Всего Ирина Александровна провела у нас в гостях несколько часов: после общения в зале она еще успела дать большое видеоинтервью Александру Сергеевичу Соколову для телевизионного архива Консерватории, да и между этими двумя «официальными» частями визита была нарасхват. А сотрудники Пушкинского музея каждые 15 минут звонили мне с вопросом: «Когда же вы, наконец, ее к нам отпустите, у нее же день рождения?!».

В тот день 20 марта 2018 года график занятий в Консерватории сильно изменился: многие педагоги и студенты прервали лекции, чтобы прийти в полдень на эту уникальную встречу. А 1 декабря 2020 года мир облетела скорбная весть – великой Антоновой не стало. И, вероятно, большинство из нас запомнит Ирину Александровну как человека, с которым мы увиделись вживую лишь однажды – в ее 96-й день рождения в нашем Рахманиновском зале…

Владислав Тарнопольский, преподаватель кафедры современной музыки

***

Я не хочу, чтобы вы подумали, что я каким бы то ни было образом примазалась к имени великого Святослава Теофиловича Рихтера, родившись с ним в один день. Видит Бог, я в этом не виновата. Когда я узнала, что он тоже родился 20 марта, я попросила всех, включая Нину Львовну, его супругу, и ближний круг Святослава Теофиловича, не говорить ему об этом. Просто потому, что не хотелось сказать «я тоже». Поэтому он ничего не знал. И узнал только за два года до своей кончины. Многие, кто с ним общался, знают, что он не любил говорить по телефону и почти никогда не говорил, но здесь он снял трубку и позвонил мне. Я никогда не слышала, чтобы он так выражался. Негодующе он сказал: «Что же это такое! Вы мне приносите цветы, подарки, поздравляете. Я говорю: «Да, спасибо», и на этом все кончается! Как Вы могли утаить?» и так далее. Но этот взрыв негодования довольно быстро прошел и, конечно, не испортил наши отношения. Вот такое невероятное совпадение.

Для того чтобы рассказать о том, как вообще пришла мысль создать «Декабрьские вечера» и как возникли взаимоотношения со Святославом Теофиловичем, я должна сказать несколько слов о своем детстве. Именно мои родители посвятили меня в музыку, в искусство. Моя мама родилась в Харькове и училась в Харьковской консерватории на фортепиано. А вот отец прямого отношения к музыке не имел, он был рабочим человеком, электриком, работал в Кронштадте на кораблях и потом получил инженерное образование в Петербурге. Но, как ни странно, у него был какой-то почти неправдоподобный интерес к музыке, к литературе и к искусству вообще. Уже будучи взрослой, я узнала, что мой отец познакомился с писателем Романовым, которому он, видимо, понравился, и тот занимался его воспитанием, попутно рассказывая о своем интересе к искусству, о концертах Шаляпина. И потом, когда я немножко подросла, именно отец познакомил меня с музыкой и водил на концерты. 

Помню, как он привел меня на премьеру Секстета Шостаковича в Политехническом музее. Не могу сказать, что я тогда поняла эту музыку, но я была на этой премьере, слушала, видела Дмитрия Дмитриевича за фортепиано. Потом – я была уже достаточно взрослой – мы пришли на Пятую симфонию Шостаковича. На Седьмую уже пошла, конечно, сама. Премьера прошла в Ленинграде, но потом Самосуд приехал в Москву, и 29 марта 1942 года в 12 часов дня я была в Колонном зале Дома Союзов. Зал был полный. Когда симфония кончалась, мы увидели, как на сцену из-за кулисы выходит человек в военной форме. Но он старался не помешать концерту, он дал ему закончиться, а потом вышел и сказал, что в городе объявлена тревога, и попросил всех спуститься в метро. Я была с моей приятельницей и небрежно так сказала: «Ну, вот еще мы сейчас куда-то там полезем, пойдем ко мне домой». Жили мы относительно недалеко, на Покровском бульваре. Когда подходили к дому, нас все-таки схватили и посадили в убежище. Но самое главное – это, конечно, безумно сильное, потрясающее впечатление от симфонии. С тех пор, я не пропускала премьер симфоний Шостаковича в Консерватории – Восьмая, Девятая и так далее, – обязательно приходила слушать эту музыку. Я очень много его слушала: оперетту, вокальные сочинения… Он очень захватывал меня, и самое главное, мне казалось, что я его понимаю.

А воспитана я была в основном на романтиках: на Шопене, Шуберте, Шумане. Мама очень любила их, играла дома, и эта музыка глубоко мне запала. Во время войны я попала на концерт Софроницкого в зале Чайковского, он играл Шопена. И сохранилось письмо к моему приятелю, который жил в это время в Томске — он не был на фронте, потому что у него было невероятно плохое зрение: –11. Я написала ему письмо, которое он мне потом отдал. Я описывала ему этот концерт в полном захлебе и с большой долей самоуверенности. Я писала, что, я, наконец, все поняла! Да, мы сидели в валенках, куртках, перчатках, потому что был нетопленный зал. Софроницкий вышел в концертном костюме, и было видно, что он был в «митенках», то есть пальцы были свободны, а на руках были перчатки, потому что очень холодно. Я писала, что теперь поняла музыку Шопена, теперь я, наверное, понимаю вообще всю музыку! Это был такой захлеб, потому что все вместе смешалось: война, холод, прекрасная музыка и то, что было услышано еще от мамы. Был такой восторг открытия и понимания!

Я абсолютно уверена, что надо много слушать. Я говорю это из своего опыта, потому что у меня нет специального музыкального образования, поэтому надо много слушать и со временем приходит понимание. И современную музыку тоже слушать. Я помню концерт в Большом зале Консерватории, когда Олег Каган играл Концерт Шнитке. Как раз на этом концерте я была со Святославом Теофиловичем, мы сидели в шестом ряду, а за нами сидело мало народу – Шнитке тогда еще не вошел в понимание. Потом, конечно, были концерты, на которые не достать билетов, но это происходило постепенно. Поэтому и молодым композиторам, и людям любого возраста, не надо сомневаться, что они не понимают – надо приходить и слушать. 

Через отца у нас был еще один канал в музыку в виде Большого театра. Он дружил с директором Еленой Константиновной Малиновской, поэтому у нас всегда были билеты в директорскую ложу. Это было еще задолго до войны, тогда мы жили прямо рядом с мэрией в гостинице «Дрезден». Мне было 6–7 лет и я приходила в Большой ногами, а назад отец часто тащил меня на руках, потому что я засыпала. Я это говорю к тому, что огромную роль в приобщении к музыке играет семья. Надо приходить вместе с детьми, особенно, если вы сами любите музыку. Надо обязательно начинать вот эти ранние походы – это может быть музыкальный театр, консерватория, концертные залы… 

Путь в музыку через родных очень важен. У папы были разные вкусы, и как-то он привел меня на «Бурю» Тихона Хренникова. Это была, наверное, интересная опера, но я тогда совсем не прониклась и долго его расспрашивала, как надо понимать ее, почему у Чайковского так, а у Тихона Николаевича по-другому, и он старался мне это как-то объяснить.

С 8 лет я жила вместе с отцом в Германии, он работал в посольстве. Оттуда у меня тоже остались сильные музыкальные впечатления. Музыка «Летучего Голландца» Вагнера произвела на меня огромное впечатление, и, конечно, сценически это было интересно. У меня до сих пор перед глазами эта декорация с Летучим голландцем, с его полетом. Вагнер музыкально совпал со мной, и, когда у меня появилась возможность, а появилась она всего лет пятнадцать назад, я трижды побывала в Байройте и просмотрела все, кроме «Тристана и Изольды». Все три раза, когда я была в Байройте, «Тристана» не было в программе. Я слушала эту оперу в Большом театре, когда были гастроли. Вагнер производил очень большое впечатление. После войны я огорчилась, узнав, что его музыку запретили в Израиле. Но когда я была там в последний раз, узнала, что его снова играют.

Я много посещала Консерваторию и в довоенное время, и в военное, и моими первыми крупными пианистами, концерты которых я почти не пропускала, были Эмиль Гилельс, Яков Зак. Я была на всех концертах Гилельса. На последних он играл все концерты Бетховена. Как-то Рихтера спросили: «Почему Вы не играете Пятый концерт Бетховена?», и он ответил: «Потому что его превосходно играет Гилельс, лучше я не сыграю». 

Я наблюдала, как Рихтер слушал Евгения Кисина, когда он был еще совсем ребенком. Он играл первый концерт Шопена. Рихтер пришел вместе с Башметом. Они сели в ряд и удивительно, что Кисин совершенно не испугался, он просто подошел к фортепиано и стал играть. Они даже переглянулись между собой, мол, какой независимый мальчик. Святослав Теофилович позже хорошо отозвался о Кисине.

Когда в 1949 году Нина Львовна [Дорлиак] позвонила в музей и сказала, что Святослав Теофилович хотел бы у нас поиграть, я, конечно, на это откликнулась с радостью. Они пришли к нам – она пела, а он ей аккомпанировал. Видимо, музей понравился Святославу Теофиловичу, и он стал приходить очень часто. Нина Львовна обычно звонила накануне и говорила: «Святослав Теофилович хотел бы у вас поиграть». Мы, конечно, были счастливы, но чаще всего я была и испугана, потому что когда я спрашивала «когда?», она мне говорила «завтра вечером».

И так продолжалось много лет. Примерно с 1961–1962 года Святослав Теофилович иногда один, иногда два, иногда три раза в год просто играл у нас. Потом я поняла, что он играл многое из того, что через некоторое время появлялось в Большом зале Консерватории. То есть считал нашу аудиторию вполне подходящей к проигрыванию готовящихся программ. Каждый раз он очень внимательно записывал в каком именно зале играл, даже переспрашивал: «Французское искусство какого века значит? Ага, значит XVII века, понятно».

Вы знаете, что Святослав Теофилович был не только музыкантом, но и художником. Он брал уроки у Фалька, и тот говорил о его выдающемся художественном даровании. Сам он говорил о том, что в какой-то момент перед ним встал вопрос кем же ему все-таки быть – нельзя быть и художником, и музыкантом в самом высоком смысле этого слова. Но рисовал он хорошо и интересно, мы неоднократно показывали его работы. Каждый раз он относился к собственным выставкам с большим волнением.

В 1981 году Святослав Теофилович пригласил меня на свой фестиваль в город Тур во Франции. Когда я приехала, оказалось, что этот фестиваль проходит в зернохранилище примерно в ста километрах от города. Это был огромный деревянный сарай конца XIII –начала XIV веков с земляным полом, в котором построили эстраду и расставили стулья. На фестиваль съезжались музыканты и гости из разных европейских городов. Там были и наши. Например, уже в то время играл Юрий Башмет. Эти концерты совершенно поразили меня звучанием в этом огромном зернохранилище и обстановкой. Там в деревянном плафоне жили совы и во время концерта они периодически вздыхали. Все улыбались и, конечно, это никому не мешало. Напротив, их оханье придавало какой-то особый аромат. Все это произвело очень большое впечатление.

После фестиваля был еще один концерт уже в самом городе Туре в оперном театре. Святослав Теофилович играл Трансцендентные этюды Листа, причем, что было необычно для меня, он очень волновался перед выходом на сцену. Но потом он был доволен концертом и тем, что у него, как говорится, получилось. Выйдя с концерта, мы шли по городу и вдруг неожиданно – ему характерны такие порывы – он снял свой концертный башмак и выкинул его вперед, и, немножко прихрамывая на ногу, на которой не было ботинка, он прошелся. Потом нашли ботинок, и он пошел дальше. Это был такой выброс напряжения и вместе с тем удовлетворения, что все получилось. 

Помню и другой похожий случай. В конце одного из концертов «Декабрьских вечеров», когда музыканты вышли на поклон, новая слушательница в зале, не зная порядка, включила свет, а Святослав Теофилович не разрешал этого делать до определенного момента. Это привело его в такое неистовство, что он спрыгнул с довольно высокой эстрады и через центральный ряд выбежал из зала. Он выбежал не только из зала, но выбежал из музея и пошел к метро. В концертном костюме и без пальто. А ведь это зима, декабрь месяц. Его догнали и вернули. Для меня было ясно, что это выплеск огромного напряжения, внутренняя разрядка.

Возвращаясь к фестивалю, помню один ужин. Я тогда спросила Святослава Теофиловича: «Вы делаете такой замечательный фестиваль здесь, в Туре, а почему Вы не объявите фестиваль в нашей стране?». И он как-то немножко по-детски развел руками и сказал: «А где там?». Я говорю: «Ну, хотя бы в нашем музее». Он внимательно посмотрел на меня и сказал: «А когда начнем – в этом году?» Я была ошеломлена: «Конечно в этом году! А когда?». С.Т.: «А Вы когда хотите»? Я: «Когда Вы решите». С.Т.: «Давайте в декабре». Я: «А как мы назовем?». С.Т.: «А Вы бы как назвали?». Я: «Дары Волхвов». Я имела в виду, что это неожиданная радость и поклон музею. Но все-таки это был 1981 год. С.Т.: «Ирина Александровна, нас не поймут». Я.: «А что Вы предлагаете?». С.Т.: «Декабрьские вечера». Так и образовался фестиваль. И первый был посвящен русской музыке XIX – начала XX веков.

Первые «декабрьские» прошли без иностранных музыкантов – мы просто не успели никого пригласить. Зато среди исполнителей собралась такая «дружина Рихтера» – Леонид Коган, Юрий Башмет, Наталия Гутман, Виктор Третьяков, Василий Лобанов, Элисо Вирсаладзе. Одним словом, прекрасные музыканты. В дальнейшем к ним присоединились еще многие замечательные музыканты с мировым именем, например, Исаак Стерн. Участвовали музыканты из Соединенных Штатов, Франции, Италии, Испании и многих других стран.

Программы всегда предлагал Святослав Теофилович. Уже на первых наших переговорах он сказал: «Вы знаете, я играю везде – и в России, и за рубежом, и если я прихожу в музейное помещение, то я каким-то образом связываю себя с тем домом, в котором я буду выступать. Поэтому в музее нужно подумать о «созвучии» классических искусств – живописи, графики, скульптуры и музыки. Она существует, ведь я сам художник и музыкант, и я знаю об этом «созвучии». Придумайте, пожалуйста, выставки». И моя задача была делать выставки. 

Обычно он называл музыкальную тему. Например, «Моцарт». Не так просто найти живописный материал, который бы соответствовал Моцарту. Иногда мы имели наглость ему что-то посоветовать. Как-то я ему сказала: «Было бы интересно показать двух композиторов, которые живут в разных странах и в разное время – это Бетховен и Рембрант, немец и голландец. Скажем, их камерное творчество. Оно более личное и такое особенное для каждого маэстро». Наш музей обладает почти полным собранием офортов Рембранта – всего около 240. Это гениальные страницы его творчества. Они редко показываются, потому что офорт создается на бумаге и больше двух месяцев не положено держать его на свету, потом надо на год, два, три помещать его обратно в хранилище. Святославу Теофиловичу эта идея очень понравилась. И масштаб Рембранта в его гениальных офортах и масштаб сонат Бетховена вместе ни у кого не вызывали удивления. Оказалось, что у них очень большое «созвучие» самого подхода к теме. 

Святослав Теофилович очень хотел сделать, как он говорил, «три Ш» – Шуберта, Шумана, Шопена. И они имели большой успех. Рихтер настоял на том, чтобы гости сидели на сцене, прямо как в салоне. И к моему величайшему ужасу и огорчению, в самый последний момент, когда ему уже предстояло выйти на сцену, он вдруг мне сказал: «А вот ноты переворачивать сегодня будете мне Вы». Я: «То есть как это я ?!». С.Т.: «А вот так – сядете и будете переворачивать». Я: «Но у меня нет платья, в котором я могла бы выйти на сцену!». Тут подошла Нина Львовна: «Ирина Александровна, возьмите мою шаль, этого будет достаточно». И они выпихнули меня на сцену. Было очень страшно. Тем не менее, я вдруг поняла, что он не даст мне опозориться. В общем, мы справились. Я справилась.

Надо сказать, что Святослав Теофилович очень приветливый, гостеприимный, но вместе с тем у него бывали моменты погружения в себя и недовольства собой. Расскажу вам об одном случае, который во многом характеризует его как творческую личность. Я приехала в Париж по музейным делам и узнала, что Святослав Теофилович тоже в Париже, с гастролями. Мне уже приходилось быть на его концертах в Париже, да и не только в Париже. И я заранее позвонила Нине Львовне, чтобы она сказала ему, что я очень прошу билет на его концерт. Я приехала, подошла его помощница Милена и сказала, что Святослав Теофилович уже неделю как отменил концерты, и что это ужас, потому что нужно возвращать деньги. И он никого не принимает. Я только сказала: «Передайте, что я приехала и хочу увидеться». 

Он все же пригласил меня, но был в очень подавленном состоянии. Тем не менее, сказал: «Давайте спустимся вниз и что-нибудь поедим». Он был вялый и почти ничего не ел. Говорит: «Все не получается». Глубокое недовольство собой наверно свойственно таким очень крупным людям, которые понимают, как они могут и как у них сегодня получается. Когда мы вернулись, он неожиданно сказал: «Пожалуй, пойду позанимаюсь». «Святослав Теофилович, а можно посидеть послушать?». Вдруг он так ощетинился и сказал: «Что, Вы будете слушать, как я стираю свое грязное белье?!» Но он все-таки пошел и стал заниматься. И, насколько я знаю, видимо он немного воспрял духом и даже какие-то концерты, которые отменял, смог восстановить. 

Второй случай такой безграничной требовательности к себе произошел в Центральном доме работника искусств. Там проходил вечер, посвященный его любимой грузинской художнице. Все сидели в зале, выступало очень много людей искусства. Объявили Рихтера, бетховенскую сонату. Он выходит, играет и вот как-то не так играет. Гром аплодисментов, он спускается вниз, садится рядом со мной, я поворачиваюсь к нему, говорю чистосердечные слова, свидетельствующие о моем воодушевлении, а он спокойно так: «Да Бог с Вами, Вы же понимаете, что ничего не получилось». И меня поразило эта колоссальная требовательность к самому себе и ответственность перед слушателями. 

Хочу сказать пару слов об аудитории, которая приходит на «Декабрьские вечера». Она очень изменилась в последнее время. Это лишь свидетельствует о том, что и мир, созданный Святославом Теофиловичем, изменился. Приходили близкие ему музыканты: Владимир Зива, которого он часто приглашал в качестве дирижера, любимая ему Галина Писаренко, которая выступала в поставленных им операх Бриттена. Кстати, оперу Бриттена впервые в Москве встречали как раз у нас в музее Пушкина. На концерты очень часто приходил Альфред Шнитке, Юрий Любимов, Олег Табаков, ушедший несколько дней тому назад, Гия Канчели, Иннокентий Смоктуновский, Александр Солженицын, Галина Уланова… Они украшали зал, и такая аудитория Рихтеру была очень приятна. Точно и правильно сказал о нем знаменитый пианист Гленн Гульд, когда назвал его великим коммуникатором, просветителем.

Искусство живет и будет жить. Мы на своих «Декабрьских вечерах», продолжая идеи Святослава Теофиловича, обращаемся ко всему богатству музыкального и пластического мира. Я думаю, это то, что при всех неурядицах, неудовлетворенности жизнью будет нас поддерживать в самые разные периоды и давать нам счастье, надежду на то, что все состоится. Спасибо.

20.03.2018, Рахманиновский зал Московской консерватории

№1 (1357), январь 2019

Студенческое научно-творческое общество Московской консерватории проводит юбилейный сезон. Удивительно, что 1938-й год, который ассоциируется, прежде всего, с печальными страницами отечественной истории, в МГК стал точкой отсчета сразу для нескольких важных начинаний: была не только основана газета, которую читатель держит в руках (тогда – «Советский музыкант»), но также возникло Студенческое научно-творческое общество – СНТО (тогда – НСО). Пять лет назад после более чем двадцатилетнего перерыва деятельность СНТО в консерватории возобновилась.

Создание Общества в далеком 1938-м было инициативой снизу. Правда, выдающихся музыкантов, на тот момент студентов – Святослава Рихтера и Анатолия Ведерникова. Главным же «генератором идей» был Григорий Фрид, для которого студенческий кружок стал первым плацдармом просветительской деятельности, в будущем очень широкой.

Как и всякое неформальное начинание, СНТО не было «забюрократизированным», отчего значительная часть его деятельности, увы, не зафиксирована письменно. Чтобы восстановить эти сведения, нынешние студенты к 80-летию подготовили встречу участников СНТО разных лет. Она прошла 23 ноября. В насыщенной программе, которую открыл ректор, профессор А.С. Соколов, тоже участник Общества в студенческие годы, рассказы «из первых уст» (воспоминания профессоров И.В. Коженовой, Е.И. Гординой, Т.С. Кюрегян, И.К. Кузнецова, Т.А. Алиханова, Н.Н. Гиляровой, Р.А. Островского) перемежались с фрагментами сохранившихся отчетов и автобиографических записей основателей Общества, которые озвучивали молодые музыковеды (К. Агаронян, О. Бурдуковская, Н. Рыжкова, А. Хлюпина).

Другой частью юбилейной программы стали своего рода «Исторические концерты»: студенты и недавние выпускники исполняли музыку  композиторов, чьи сочинения в свое время звучали и горячо обсуждались на собраниях СНТО. И даже сегодня, когда афиши пестры и все разрешено, эти программы по-прежнему воспринимаются как очень нетривиальные. В них прозвучали сочинения Гавриила Попова, Богуслава Мартину, Чарльза Айвза, Арнольда Шёнберга, Альбана Берга, Алемдара Караманова, Альфреда Шнитке, Николая Корндорфа, Софии Губайдулиной, Дмитрия Смирнова, Арво Пярта и др. Ранее, на вечере к 100-летию со дня рождения основателя Общества Григория Фрида, музыковед Н. Травина исполняла его фортепианные опусы, а сопрано М. Симакова – фрагменты из монооперы «Дневник Анны Франк».

Если в ХХ веке одной из главных целей Общества было преодоление информационного вакуума (знакомство с тем материалом, который не мог войти в официальную учебную программу), то сегодня на первый план выходит необходимость сориентироваться в информационной лавине – обрести себя в профессии и, одновременно, найти единомышленников.

Учебный план не предусматривает межфакультетских контактов (за исключением, разве что, совместного посещения общеобразовательных лекций или участия в концертах класса общего фортепиано). Потому одним из важных аспектов работы СНТО в последние годы стало именно межфакультетское взаимодействие. Например, по инициативе А. Текучевой прошел концерт инструментовок, где учебные работы студентов-композиторов и музыковедов впервые прозвучали «вживую» – их исполняли студенты-оркестранты под управлением студентов-дирижеров. Организованный по инициативе В. Мирошниченко (ФИСИИ) фестиваль к 400-летию Иоганна Якоба Фробергера объединил серию концертов, конференцию молодых музыковедов и даже «заказ» на новое сочинение Е. Бриль (композиторский факультет), а в рамках секции старинной музыки состоялась лекция-концерт с российской премьерой Stabat mater Перголези в обработке Баха.

Инициированные Обществом семинары по современной музыке предлагали не просто незнакомый материал, но его музыковедческий, композиторский и исполнительский анализ – опять-таки силами студентов в присутствии и с комментариями педагогов. Междисциплинарный дискурс задавался и в семинарах по истории оркестрового исполнительства (инициаторы – дирижеры М. Курочкина и А. Каримов).

Одновременно межфакультетские проекты СНТО стали шагом к развитию межвузовских контактов. В серии перекрестных семинаров со старшекурсниками ГИТИСа мы рассказывали им о современном оперном театре, они нам – о ключевых фигурах и явлениях театра драматического. Регулярно Общество выступает в роли организатора всероссийских студенческих конференций-конкурсов («Музыкальный и драматический театр: пересечения и взаимодействия», «Музыка в истории литературы / литература в истории музыки», «Свое и чужое в истории музыки: от пародии до аллюзии» в рамках Шестой международной конференции «Музыка-философия-культура»), где вместе со студентами консерваторий принимают участие сверстники из МГУ, РГГУ, ВШЭ и др.

Наше Общество не только научное, но и творческое. Так, большую серию концертов (и приуроченных к крупным проектам СНТО, и автономных) организовала дирижер К. Ищенко. На них обычно приглашаются студенты других творческих вузов, а мы, в свою очередь, свободно посещаем театры и музеи. В числе «бонусов» для активистов СНТО – специальная закрытая экскурсия в Музей Булгакова, мероприятия Общества в Музее Скрябина, приглашение на вернисаж в ГМИИ им. Пушкина, проход вне очереди на самые востребованные выставки Третьяковки, билеты на спектакли Мастерской Дмитрия Брусникина (одной из самых ярких и известных театральных трупп) и на спецпоказ реконструкции оперы Михаила Матюшина «Победа над солнцем»… Этот список регулярно пополняется.

Наконец, в последние годы СНТО вышло на международный уровень: по приглашению Общества профессор Сент-Эндрюсского университета Эмма Саттон (Шотландия) прочитала в консерватории публичную лекцию «Музыка в творчестве Вирджинии Вульф». Благодаря усилиям Ю. Москвиной мастер-классы провели клавесинисты Питер Дирксен (Нидерланды) и Эберхард Клотц (Германия). По случаю 450-летия Монтеверди с лекциями выступили гости из Италии, в том числе, замдиректора архива Мантуанской епархии, профессор Università Cattolica del Sacro Cuore Лича Мари. Совместно с Центром электроакустической музыки студенты организовали лекции бразильского композитора Пауло Шагаса. Все самые масштабные проекты СНТО проходят в сотрудничестве с педагогами профильных кафедр.

Своего рода результатом работы СНТО можно считать тот факт, что некоторые из студенческих начинаний постепенно преобразуются во «взрослые» проекты. Организованный в 2014 году по предложению Д. Висаитовой «День Испании» через несколько лет перерос в крупный двухмесячный фестиваль «Musica Iberica», в котором приняли участие студенты всех московских музыкальных вузов. В 2019 году ожидается еще более масштабная «Musica Iberica – 2».

На встречах по современной музыке из старшекурсников и недавних выпускников консерватории сформировался костяк команды нового интернет-проекта Stravinsky.online (А. Пантелеева, А. Локтева, К. Агаронян, Р. Фахрадова, шеф-редактор В. Тарнопольский). На его сайте размещаются статьи по истории музыки ХХ века, плей-листы с комментариями, ежедневно обновляемая лента российских и международных новостей новой музыки, а главное – рубрика переводов, где в числе прочего впервые опубликовано знаменитое эссе Карла Дальхауза «Почему так трудно понимать новую музыку» (перевод С. Наумовича).

Серия встреч журналистского кружка СНТО (куратор – Д. Локотьянова) переросла в состоявшийся в рамках консерваторского фестиваля «Московский форум» масштабный Семинар по музыкальной журналистике. В качестве лекторов были приглашены известные журналисты-преподаватели и выпускники нашей Alma mater, которая распахнула двери для всех желающих: студентов музыковедческих и журналистских факультетов, практикантов газет и телеканалов из десятков городов России.

Всего за неполные пять лет возрожденное СНТО провело более 70 мероприятий. Среди последних – стартовавший осенью цикл встреч по музыкальному менеджменту (инициатор – А. Хлюпина): организаторы крупных музыкальных фестивалей делятся своим опытом, а в практической части идет экспертный разбор предлагаемых студентами проектов.

В прошлом учебном году в жизни Общества начался очередной новый этап: председателем стала аспирантка А. Пастушкова, ее заместителями – К. Агаронян и Р. Фахрадова. Масштабная деятельность, конечно, невозможна без поддержки наших профессоров – А.С. Соколова, активно ратовавшего за возобновление деятельности СНТО, К.В. Зенкина, неизменно участвующего в жюри конференций-конкурсов, многих других педагогов, которые, как правило, не отказывают в помощи. И, конечно, отдельное и особое спасибо Р.А. Насонову, научному руководителю СНТО, без которого оно не было бы ни столь творческим, ни столь научным.

Владислав Тарнопольский,

председатель СНТО в 2014–2017 гг.

№4 (1351), апрель 2018

Президент Пушкинского музея Ирина Александровна Антонова в свой день рождения 20 марта провела творческую встречу в Рахманиновском зале консерватории. Антонова не только известный всему миру искусствовед, возглавлявшая ГМИИ им. А.С. Пушкина более полувека, а с 2013 года ставшая его Президентом. Она еще и сооснователь (1981) – вместе со Святославом Рихтером – знаменитого фестиваля «Декабрьские вечера».

Выдающиеся деятели культуры, как правило, периодически проводят творческие встречи, дают интервью, отвечают на вопросы публики. И в большинстве случаев, разумеется, разговор касается исключительно их «профильных» тем. Так, Ирине Антоновой из раза в раз задают примерно одни и те же вопросы о ближайших планах Пушкинского музея, Андрея Кончаловского спрашивают о кино, а у Мариэтты Чудаковой интересуются мнением о литературе – классической и современной.

Однако всем перечисленным (и многим другим) замечательным ученым, режиссерам, художникам есть немало что сказать и о музыке. Некоторым из них доводилось общаться и даже взаимодействовать с выдающимися музыкантами своего поколения, присутствовать на исторических премьерах. Мало кто знает, но Андрей Кончаловский (творческая встреча в МГК предполагается в этом году) не просто прекрасно знает музыку от классики до наших дней, но и четыре года учился на фортепианном факультете Московской консерватории! Мариэтта Чудакова, когда автор этих строк завел с ней разговор о музыке, сходу заявила, что это совершенно отдельная тема – «Большой зал консерватории в жизни моего поколения» (встреча с ней состоялась в Музее Рубинштейна в 2016 году). Неудивительно, что Ирина Александровна, человек весьма загруженный, поддержала идею творческой встречи в стенах консерватории и, еще немного помедлив, согласилась сделать это в свой день рождения.

Конечно, иногда, особенно в дни «Декабрьских вечеров», Ирина Александровна могла отвечать на различные вопросы о музыке и фестивале, однако никогда прежде ее общению с Рихтером и другими замечательными музыкантами не была целиком посвящена двухчасовая творческая встреча. Причем, ни много, ни мало – в 96-й день ее рождения! Антонова не просто не скрывает свой возраст, но и подчеркивает, что является «ровесником последнего года революции».

Символично, что Ирина Александровна родилась в один день – с разницей в несколько лет – со Святославом Теофиловичем, о чем в приветственном слове упомянул открывавший консерваторскую встречу ректор, профессор А.С. Соколов. Впрочем, в самом начале своего выступления Ирина Александровна поспешила отшутиться: «Я не хочу, чтобы вы подумали, что я каким бы то ни было образом примазалась к имени великого Рихтера, родившись с ним в один день. Видит бог, я в этом не виновата». И рассказала подлинную историю: «Когда я узнала, что он тоже родился 20 марта, я попросила всех, включая Нину Львовну, его супругу, и ближний круг Святослава Теофиловича, не говорить ему об этом. Как-то не хотелось сказать: “я тоже”. Поэтому он действительно ничего не знал. Он узнал за два года до своей кончины. Многие, наверное, знают, что он не любил говорить по телефону, но здесь снял трубку, позвонил мне и негодующе сказал: «Что же это такое? Вы мне приносите какие-то цветы, какие-то подарки, поздравляете, я говорю “да, спасибо”, и на этом все кончается. Как Вы могли утаить?!»».

Пересказать сколько-нибудь подробно встречу с И.А. Антоновой представляется едва ли возможным: лишь стенограмма этого насыщенного двухчасового выступления занимает без малого 15 страниц. Речь шла и о детстве, и о войне, и о премьерах Шостаковича, на очень многих из которых – начиная с Пятой симфонии – Ирина Александровна присутствовала. Ее мать закончила Харьковскую консерваторию по классу фортепиано, любила играть и слушать Шуберта, Шумана, Шопена, а отец рассказывал ей о том, как посещал концерты Шаляпина.

Первое московское исполнение Ленинградской симфонии Ирина Александровна вспоминает так: «Это было            30 марта в 12 часов дня в Колонном зале Дома Союзов. Зал был полный. И когда уже симфония кончалась, мы увидели, как на сцену из-за кулисы выходит человек в военной форме – мы поняли, что в городе объявлена тревога. Но он старался не помешать концерту, дал ему закончиться, а потом все-таки вышел и сказал, что “в городе объявлена тревога, мы просим всех спуститься в метро”, потому что метро было рядом с Колонным залом… Самое главное – это было, конечно, безумно сильное, потрясающее впечатление от самой симфонии.      С тех пор я не пропускала премьер симфоний Шостаковича в консерватории – Восьмой, Девятой и так далее». Одно из ее любимых сочинений Шостаковича – Первое фортепианное трио, прозвучало в качестве сюрприза-постскриптума встречи в РЗК в исполнении солистов «Студии новой музыки».

Ирина Александровна вспоминала о концертах Софроницкого, о вагнеровских операх в Байройте («просмотрела там практически все, кроме “Тристана и Изольды”»), о том, как из директорской ложи Большого театра смотрела балет «Красный мак» Глиэра (который произвел на нее большое впечатление) и оперу «В бурю» Хренникова (впечатления не произвела).

Конечно, кульминацией стал рассказ о «Декабрьских вечерах». В день рождения именинница не только получала цветы, но и сама сделала подарок консерватории в виде большого альбома-буклета фестиваля за все годы существования, подробно его прокомментировав. В первые годы «Вечера» были одним из немногих фестивалей, где можно было регулярно слышать музыку современных композиторов – за десять с небольшим лет до распада СССР там успели прозвучать С. Губайдулина, Э. Денисов, Н. Каретников, А. Шнитке, М. Вайнберг, Н. Рославец, Б. Бриттен, Я. Ксенакис, А. Дютийе, Л.  Андриссен, А. Копленд, О. Мессиан, А. Пярт, Л. Яначек, А.  Оннегер, П. Хидемит и др.

В завершении встречи, организованной Центром современной музыки, Ирина Александровна отвечала на вопросы публики и модератора беседы. Вероятно, она один из немногих современников, которому можно было задать вопрос: какое из двух роковых Постановлений – 1936-го года или 1948-го – было воспринято творческой интеллигенцией с большей тревогой? Несмотря на то, что 1937–1938 годы оказались для многих деятелей культуры более трагичными, второе Постановление, по ее словам, казалось более опасным – потому что в 1936 году многие посчитали его продолжением идущей полемики и еще никто не знал, какими окажутся последствия.

Разговор о важном проекте Ирины Александровны – идее восстановления в Москве Музея нового западного искусства (расформированного по распоряжению Сталина в 1948 году) – закольцевал встречу, в начале которой Александр Сергеевич сравнил строительство «музейного городка» Пушкинского музея с происходящим сейчас расширением консерватории: «Когда я был министром культуры, Ирина Александровна рассказала мне о своей идее музейного городка. Тогда это представлялось какой-то фантазией, но, как показало время, было действительной перспективой развития музейного дела, которая меня подбивала на то, чтобы и в Московской консерватории возник свой «городок». Сейчас он рождается за пределами нашего основного архитектурного комплекса: будущий оперный театр, библиотека, которая раскроет все свои фонды не только для консерваторцев, но и для широкого круга специалистов… Это все идеи, которые в какой-то степени тогда подсказала именно Ирина Александровна».

Владислав Тарнопольский

Фото Дениса Рылова

 

№ 5 (1343), май 2017

2017-й год для Большого театра ознаменован сразу несколькими крупными проектами совместно с знаменитым французским Оперным фестивалем Экс-ан-Прованса. Это сотрудничество достигнет своей кульминации осенью, когда постановка генделевской «Альцины» из Экса будет перенесена в Москву и войдёт в репертуар Большого, став третьей оперой Генделя за 160 лет истории театра (в 1959-м был поставлен «Юлий Цезарь в Египте», в 2015-м – «Роделинда» в ко-продукции с Английской национальной оперой).

В преддверии этого события на новой сцене Большого прошли гастроли ещё двух спектаклей из программы Экс-ан-Прованса: опера «Написано на коже» современного композитора Джорджа Бенджамина (Великобритания) и «Траурная ночь», действо, озаглавленное как «сценическое прочтение кантат Баха».

Названные спектакли исполнялись силами разных музыкантов, причём если за звучание Баха отвечал барочный ансамбль из Бордо «Пигмалион» (основатель и дирижёр – Рафаэль Пишон), то партитуру Бенджамина исполнил оркестр Большого театра (под управлением Франка Оллю). Главной объединяющей фигурой двух прошедших спектаклей и одного будущего стала одна из самых интересных и известных современных европейских режиссёров Кэти Митчелл.

Творчество Митчелл, которая в равной степени активно работает и в музыкальном, и в драматическом театре, представлено в Москве не впервые: её постановки из берлинского Шаубюне дважды гастролировали на фестивале «NET – Новый европейский театр». Её спектакль «Кристина» (по «Фрекен Жюли» Стринберга) в 2013-м году получил «Золотую маску» как «Лучший зарубежный спектакль, показанный в России». А в спектакле «Дыхание» (по злободневной пьесе «Лёгкие» Дункана Макмиллана о перенаселении Земли, кислороде и углекислом газе) Митчелл вплотную приблизилась к такому звучанию человеческого голоса как в виртуозном «дыхательном вокале» Жоржа Апергиза (музыкальный спектакль «Махинации») или Хайнера Гёббельса («Суррогатные города»).

«Написано на коже» Джорджа Бенджамина и по музыкальному языку, и по типу либретто (автор – Мартин Кримп по мотивам анонимного предисловия к произведениям трубадуров XIII века) в значительной мере развивает шёнберговские традиции экспрессионистской музыкальной драмы: словно только что завершилось шёнберговское «Ожидание» и начался его второй акт. Работая с этой оперой, Митчелл нащупала баланс между двумя почти взаимоисключающими задачами – представить авторское режиссёрское прочтение и, одновременно, не перенести всё внимание с музыкального исполнения и самой партитуры (которая звучала в России впервые) на режиссуру. В результате постановку в равной степени одобрили как приверженцы традиционалистского подхода к опере, так и апологеты экспериментального театра.

Другой спектакль Митчелл развивает одну из тенденций нового музыкального театра, связанную с театрализацией вокальной музыки. Постановку в подобном жанре с музыкой Шумана по мотивам произведений Гофмана уже привозили в Москву (2015). У Митчелл сценическое прочтение кантат Баха оказалось в лучшем смысле слова лаконичным: персонажи-певцы сидят при приглушённом свете за небольшим столом на авансцене (ненавязчивая аллюзия на Тайную Вечерю). Основу «драматического действа» во время инструментальных разделов составляют их очень аккуратные и сдержанные движения, перестановка кухонной утвари на столе. Замечательное исполнение музыки Баха ансамблем солистов и музыкантами «Пигмалиона», по мнению многих, даже затмило российскую премьеру «Тезея» Генделя в Зале Чайковского с участием не менее известных зарубежных солистов.

…На оба уникальных спектакля студенты могли попасть всего за 100 рублей по традиционной студенческой квоте Большого театра (и это при полном зале!). А Джордж Бенджамин после творческой встречи 21 апреля со студентами Московской консерватории подарил Центру современной музыки МГК экземпляр партитуры «Написано на коже» с автографом. Её обещали передать в наш в читальный зал…

Владислав Тарнопольский
Фото Виктора Паскаля

№ 3 (1341), март 2017

Беседа с профессором Т. А. Курышевой, Главным редактором газет МГК

— Татьяна Александровна, с начала 80-х Вы читаете музыкальную журналистику в Московской консерватории. В конце 90-х начали выпускать «Трибуну молодого журналиста». Через год руководить и «Российским музыкантом». Как менялись интересы, взгляды студентов за это время?

— Думаю, нынешнему поколению легче, чем ребятам, с которыми я начинала. Консерваторцы советского периода, пожалуй, были более зажатыми, хотя профессионально (музыкантски), быть может, и более подкованными. Зато сейчас круг их интересов очень расширился. На семинарах я даю студентам возможность самим выбрать тему, и часто они начинают рассказывать (и показывать записи, видео) о совершенно неведомых мне вещах – о каких-то особых художественных направлениях, новых молодежных площадках… Я всегда позволяю это делать, поскольку уверена, что не только курс журналистики обогащает студентов, но и их мироощущение, взгляды на окружающую жизнь обогащают курс. И, конечно, обогащают меня…

— Вы сама – и ученый, и журналист. Трудно ли соблюсти грань между журналистским и научным текстом? Помню, в одной из статей в «РМ» был даже нотный пример, но слог при этом оставался легким, увлекательным…

— О, я прекрасно помню – это было очень теплое эссе профессора Воскресенского о Шопене! («РМ», 2010, № 4)

Разницу между манерой высказывания видят все, но, чтобы сделать хороший журналистский материал, нужны и писательский дар, и публицистические навыки, и осознанная направленность на широкого читателя.

- В Консерватории традиционно внимательно относятся к названиям учебных дисциплин. Например, не очень давно курсу «Анализа музыкальных произведений» вернули название «Музыкальная форма». А Вы прибавили к «Музыкальной критике» слово «журналистика». Есть принципиальная разница?

- Что касается первого примера – я как ученица Льва Абрамовича Мазеля сохраняю верность понятию «целостный анализ». Особенно теперь, предметно занимаясь вопросами музыкальной критики, для которой понимание неразрывной связи содержательных и формальных сторон при оценке очень важно. Музыкальная критика – это тип мышления, оценочный подход к художественному явлению. А музыкальная журналистика понятие более широкое: это вид деятельности, форма публичного выхода посредством СМИ информации обо всем, что связано с музыкой, в том числе и критической мысли. Если мы вспомним статьи классиков, которые сегодня изучаются в курсе истории музыки, то они ведь выходили именно как музыкальная журналистика. Поэтому с самого начала я стала называть дисциплину курсом музыкальной журналистики, в котором критика занимает важное, но свое отдельное место.

— На лекциях Вы говорите, что в самом понятии «музыкальной журналистики» важны обе составляющие, то есть человек должен быть профессионалом и как музыкант, и как «писатель», публицист. А как Вы относитесь к существованию журфаков общего профиля?

— Думаю, университетские курсы ориентированы, прежде всего, на общественно-политическую журналистику. Выпускники журфаков должны быть хорошими политологами, историками, социологами, психологами. В плане специализации. Но как только они касаются областей, в которых недостаточно разбираются, то, как правило, сразу начинают говорить о поверхностных вещах. В сфере культуры люди без профильного образования в основном пишут о каких-то личных взаимоотношениях и очень мало затрагивают художественную составляющую.

— Владимир Познер говорит, что для него самое трудное – брать интервью у друзей. Он называл «почти провальными» беседы со своим давним другом Андреем Кончаловским и с напарником по фильмам-путешествиям Иваном Ургантом. Вы несколько лет вели авторскую телепередачу «Музыка наших современников», разговаривая в эфире с композиторами – у Вас были эти проблемы?

- Интервью с друзьями я очень люблю. Известно, что в этом жанре можно идти двумя путями. Один вариант – надо человека как бы «подраздеть», поймать на каком-то проблемном вопросе и получить неожиданный эффектный ответ. Но поскольку изначально я пришла в тележурналистику, обуреваемая просветительскими идеями (захотелось сделать современную музыку достоянием широкой общественности!), то мне было важно, чтобы моих «героев» полюбили и захотели слушать их музыку. А если понравится музыка – чтобы еще больше полюбили автора. Поэтому в своем телевизионном цикле я никогда не стремилась напрягать гостя… Возможно, с точки зрения современных подходов, это не всегда правильно, но музыка от нашей дружбы, по-моему, только выигрывала.

- Можете ли вспомнить самые «острые» случаи из Вашей редакторской практики?

— Было несколько случаев. Однажды двое студентов написали критический материал о консерваторской библиотеке. Эмма Борисовна Рассина была категорически не согласна, даже возмущена этим выступлением. И я направила тех же ребят к ней взять интервью. Вторая публикация сняла остроту конфликта («Трибуна», 2004, № 3 и № 4).

Еще вспоминаю, как один студент написал резко критическую статью по отношению к музыкальному авангарду, полностью не принимая его. Такие взгляды я, естественно, не разделяла, но не могла ни корректировать их, ни тем более отказаться публиковать материал – это было бы нарушением авторской свободы слова. И я нашла, как мне кажется, соломоново решение: обратилась к одному молодому композитору и попросила его изложить альтернативную позицию, причем отвела ему точно такой же объем, чтобы поставить рядом, «на равных», две точки зрения на одну тему. А сама стала подбирать иллюстративный материал для полосы (всегда интересно иллюстрировать проблемные тексты, где нет конкретного предмета разговора, а работают ассоциативные ряды). Остановилась на картине Пикассо «Музыканты», которая висит в музее современного искусства в Нью-Йорке, и поставила репродукцию в центре между двумя текстами, как бы показывая читателю: видите, всемирно признанный гений изобразительного искусства и настоящий авангардный художник в одном лице («Трибуна», 2010, № 9).

— В этом году в Консерватории будет первый выпуск бакалавриата по музыкальной журналистике. Наверное, как и на любой новой специальности, в ближайшие несколько лет учебный план еще будет уточняться и корректироваться. Какие специфические предметы есть на этой специальности и каких предметов, по-Вашему, пока не хватает?

—  Все непрерывно меняется и, к сожалению, это не мы решаем. Но раньше, когда со мной советовались при составлении будущего учебного плана, с моей стороны было два пожелания. Во-первых, музыкальный журналист не может не быть образован в смежных искусствах – театре, кино, изобразительном искусстве – все творческие процессы очень взаимосвязаны, в них надо профессионально разбираться (сегодня активно используется понятие «арт-журналистика», которое включает и музыкальную). Этому надо учить. Второе, что я рекомендовала, это чтобы уже при поступлении сдавали иностранный язык, в процессе учебы осваивали и второй, а среди выпускных требований было бы интервью, взятое на иностранном языке (тем более, для нас это не проблема, у нас постоянно гастролируют музыканты из разных стран).

— Осенью в рамках фестиваля «Московский форум» Центр современной музыки Консерватории проводил семинар по музыкальной журналистике, в котором Вы также участвовали. Число слушателей оказалось столь велико, что из учебной аудитории пришлось перемещаться в Конференц-зал: помимо студентов четырех консерваторий и таких вузов как МГУ, ГИТИС, ВШЭ, Вагановка, федеральные университеты, заявки подали стажеры изданий «Эксперт», «Афиша», «Time Out», «Российская газета», Первый канал, ГТРК «Культура» и др. – всего 55 человек от Таллина до Кемерово! Чем Вы объясните этот всплеск интереса к столь, казалось бы, узкой специализации как критика в области авангардной музыки?

— Все это очень радует. И говорит о том, что эта специальность очень востребована. Вообще, журналистская деятельность вышла в разряд наиболее значимых гуманитарных сфер XXI века. Более того, она будет продолжена в том числе и в новых формах, которые мы сейчас даже не можем представить. Но сам факт, что эти новые формы будут, для меня вещь бесспорная.

— Готовясь к нашему разговору, я посмотрел список дипломов и диссертаций, написанных под Вашим руководством. Он очень пестрый: балетный театр, музыка Геннадия Гладкова в кино, современная оперная режиссура, группа Pink Floyd, музыкальные вкусы «эпохи глобализации», тележурналистика… Впрочем, все эти темы объединяет одно качество – они расширяют границы академического музыковедения. Есть ли еще какие-то темы, которые Вам хотелось бы исследовать вместе со студентами?

— Думаю, такой широкий содержательный спектр имеет две причины. Во-первых, действительно, ко мне приходили студенты, которым хотелось выйти за пределы традиционного музыковедения, и они понимали, что я смогу пойти с ними за эти пределы. Во-вторых, я помогала придать такому непривычному материалу требуемую научную форму.

Для меня же главной темой всегда был театр. И не только потому, что я – дочь театрального дирижера, с детства обожаю репетиции, даже сама пару раз лицедействовала (незабываемое воспоминание студенческих лет – «английский вечер» в рижской консерватории, где мы на языке оригинала сыграли целый акт из «Пигмалиона» Бернарда Шоу, я – в роли Элизы Дулиттл)… Исследования в сфере театра, в том числе и музыкального, открывают безбрежные возможности. Когда я писала докторскую, пик новаций приходился на балетный театр, на рубеже веков центр экспериментальных исканий переместился в область оперной режиссуры, и я сама предложила ученице написать диплом об этом. За театральными переменами трудно угнаться, но здесь всегда есть пространство для открытий, на которые интересно посмотреть вместе со студентами.

— Что бы Вы могли сказать Вашим потенциальным абитуриентам, которым предстоит выбор специальности и кто думает о профессии журналиста?

— Журналистика – это область жизни, где ты все время находишься «на передовой». Ты должен эволюционировать вместе со временем. Как только нашим занятиям будет придана какая-то чересчур размеренная академическая форма, есть риск, что дело может забронзоветь. Мы начинали разговор с того, как менялись студенты, но, думаю, что больше всех менялась я сама. Менялась с каждым новым поколением ребят, а иначе, наверное, стало бы неинтересно. Здесь бывает трудно, иногда невыносимо, но никогда не бывает скучно.

Беседовал
Владислав Тарнопольский

№ 2 (1340), февраль 2017 (спецвыпуск)

Поздравляя Татьяну Александровну Курышеву с совершеннолетием, мне, прежде всего, хотелось бы сказать о ней как о замечательном верном друге и соратнике, с которым я имею радость общаться вот уже более тридцати лет.

Мы с ней познакомились как-то летом, на отдыхе в Крыму, в обстановке, которая сразу тесно скрепила нас по-человечески – долгие совместные прогулки и беседы на самые разные, самые широкие темы моментально обнаружили близость наших взглядов и интересов. Несмотря на априорное различие круга общения и сфер деятельности, каждый из нас очень быстро опознал в визави «своего» человека. Ее проблемно нацеленный, полемический и одновременно широко гуманитарный, не страдающий профессиональным «туннельным синдромом» подход к самым разным вопросам творчества и организации музыкальной жизни, показался мне очень созвучным моим взглядам.

Сблизило нас, конечно, и то, что для Татьяны Александровны всегда главный герой – современность. Этим определяются самые важные черты ее личности: острое чувство актуальности, непредвзятость подхода к новому, строгая критичность и избирательность в оценке разнонаправленных «вихревых» потоков времени. И, безусловно, тонкое эстетическое чувство, позволяющее внутренне открыто и эмоционально непосредственно воспринимать новую музыку во всей ее сложности, – качество, которым наделен далеко не каждый музыковед.

Татьяна Александровна – не типичный «кабинетный ученый», хотя некогда немало своего времени она посвятила сугубо академическим исследованиям «театральной» стороны музыки, и ее труды в этой сфере принадлежат к ряду широко цитируемых. В работе ее всегда привлекают самые «сейсмоактивные формы» деятельности – музыкальная критика и редакторская работа в газете, телевизионное просветительство и разработка новых программ и курсов для молодых журналистов…То есть нацеленный на реальную практику своего рода профессиональный «акционизм» (определяемый ею как «прикладное музыковедение»).

Эта целостность профессионального бытия, когда слово не расходится с делом и образом жизни, а находит в них свое прямое продолжение, кажется мне невероятно ценным качеством в этой глубоко неординарной личности.

От имени кафедры современной музыки,
с пожеланием долгих счастливых лет жизни и творчества,
Профессор В. Г. Тарнопольский

№ 9 (1338), декабрь 2016

В начале декабря в Санкт-Петербурге состоялся V Между-народный культурный форум, крупнейший в России ежегодный съезд деятелей искусства и культуры. Перед участниками Форума стояла задача в той или иной мере объять необъятное: около 150 мероприятий четырнадцати секций (от «музыки» и «кино» до «урбанистики» и «нематериального культурного наследия»), и все это – за три дня с 1 по 3 декабря.

Впрочем, не менее сложная задача стояла и перед организаторами Форума – принять более восьми тысяч человек участников (для публики была отдельная регистрация, где счет шел на десятки тысяч). Основным плацдармом грандиозного мероприятия стал Главный штаб Эрмитажа (знаменитое здание Росси с аркой-входом на Дворцовую площадь с 2014 года функционирует как филиал музея). Однако с целью сделать Форум по-настоящему общегородским событием многие секции проходили на «тематических площадках», таких как Санкт-Петербургский университет, Александринский театр, Этнографический музей и др.

Как часто бывает на такого рода «форумах-гигантах», «большие» мероприятия имели во многом официально-протокольный характер (выступая скорее поводом для неформальных бесед участников в кулуарах), а профессиональный интерес представляли тематические секции. Масштабный трехдневный симпозиум «Прокофьев. ХХI век» к 125-летию с года рождения композитора, Международный конгресс «Новые технологии в искусстве / Музыка», конференции «Российское образование и мировая музыкальная культура», «Оперный спектакль как феномен современной культуры» (к 100-летию с года рождения Э. Ф. Направника), «Прокофьев на балетной сцене», Международный семинар в области менеджмента концертной сферы России и мира, Российско-китайский диалог исполнительских искусств, пленарное заседание «Музыкальная Россия», панельная дискуссия «Транслирование нового культурного имиджа России с помощью современного музыкального искусства», круглый стол «Взаимодействие различных культурных институтов как возможность для создания единого культурного пространства», открытая дискуссия «Музыка и кино: вместе или врозь?» – вот неполный список событий «музыкального потока», на каждом из которых можно было встретить представителей Московской консерватории – как преподавателей, так и недавних студентов.

Насыщенное расписание Санкт-Петербургского форума – веский аргумент для участия даже самых именитых. Однако обратная сторона медали заключалась в том, что одни и те же докладчики подчас должны были находиться в нескольких местах одновременно, в том числе и гости из Москвы. Так, Александр Сергеевич Соколов через час после доклада в Петербургской консерватории об исполнительских, композиторских и теоретических конкурсах, организуемых нашей Аlma mater, должен был присутствовать на заседании в Капелле, а Константину Владимировичу Зенкину пришлось начать свой день на прокофьевской секции в Эрмитаже с извинений, что он не сможет услышать некоторые доклады из-за собственного выступления в Мариинском театре о теоретических основах и смысловых границах интерпретации оперных произведений.

Помимо дискуссий, важной частью мероприятий стало подписание разного рода соглашений – например, о сотрудничестве между Союзом концертных организаций России и Союзом музеев, что зафиксировало тенденцию последних лет (все чаще образовательная программа крупных музеев включает в себя концертные вечера). Важным событием стала презентация будущего концертного зала в московском парке «Зарядье» с участием Валерия Гергиева и главного столичного архитектора Сергея Кузнецова. Новый зал расположится в двух минутах ходьбы от Московского Кремля, строительство уже в разгаре и зал должен открыться через год.

Кульминацией музыкальной части форума стала его вечерняя концертная программа. Закрыв 1 декабря Год музыки Сергея Прокофьева, уже 2 декабря Валерий Гергиев с оркестром Мариинского театра открыл грядущий Год музыки Игоря Стравинского, впервые исполнив его «Погребальную песнь» (1908), найденную в прошлом году в библиотеке Санкт-Петербургской консерватории (этой находке было посвящено вступительное слово музыковеда Наталии Брагинской). Замечательное раннее сочинение – совсем иной Стравинский в сравнении с написанной тремя годами позже «Жар-птицей», однако интересно, что их первые такты практически идентичны.

Контекст исторической премьеры был подобран очень тщательно: после «Песни» прозвучала именно «Жар-птица», а предваряла ее написанная несколькими годами ранее сюита из оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова, памяти которого Стравинский и посвятил свою «Погребальную песнь». Оркестр Мариинского театра, и без того превосходно исполняющий Стравинского, в этот раз имел особенную мотивацию: уникальная мировая премьера, открытие Года Стравинского, открытие Культурного форума и, наконец, прямая трансляция на телеканале Mezzo. В итоге исполнение представленной программы можно считать эталонным.

В тот же день в Санкт-Петербургской капелле Губернаторский симфонический оркестр Иркутской областной филармонии под управлением Илмара Лапиньша исполнил Первую симфонию Георгия Свиридова, что тоже стало почти премьерой (первым исполнением за пределами Иркутска). 45-минутное сочинение Свиридова, практически не звучавшее раннее, тоже оказалось свежим и не очень типичным для традиционных взглядов на стиль этого автора. В рамках Форума была также представлена недавняя постановка первой оперы с русским текстом – «Цефал и Прокрис» Франческо Арайи на либретто Александра Сумарокова (к слову, автор постановки Даниил Ведерников в ноябре давал мастер-класс в Московской консерватории).

Важную роль в музыкальной программе Форума играли концерты молодых композиторов, которые проходили на протяжении всех трех вечеров. В них приняли участие петербургские молодежные ансамбли новой музыки: МОЛОТ-ансамбль, Instead ensemble и Санкт-Петербургский оркестр импровизации. Первые два выступили с отдельными концертами в Академии Русского балета им. А. Я. Вагановой, последние два совместно исполнили в Мраморном дворце двухчасовую Пространственную композицию № 3 молодого преподавателя Московской консерватории Владимира Горлинского.

Неофициальной «вечеринкой» форума стала программа NON-CLASSIC NIGHT в клубе «Танцплощадка», где диджей-сет провел главный гость симпозиума «Прокофьев. XXI век» – внук композитора Габриэл Прокофьев. Его сет был представлен как «энергичный микс из хип-хопа, техно и нарезки классических произведений Игоря Стравинского и Сергея Прокофьева». Впрочем, поскольку «энергичный микс» в этот день представляла и программа самого Форума, так получилось, что готовившийся к вечеринке Прокофьев не смог прийти в Мариинский театр на открытие Года Стравинского…

Владислав Тарнопольский
Фото Валентина Барановского

№ 4 (1333), апрель 2016

У меня есть давний друг – Михаил Сапонов. А в моей опере по «Притче о пещере» Платона есть персонаж, обозначенный как Чтец. На самом деле эта роль гораздо более важная и разнообразная. Во-первых, сами тексты не столько декламационные, сколько письменные – фрагменты из Платона, Эхнатона, Ницше и других философов. Во-вторых, ролевая функция Чтеца трансформируется прямо по ходу того или иного монолога – он может начинать читать текст в качестве отстраненного «философа», но прямо в процессе монолога превращаться в непосредственного участника сценического действия или в проводника персонажей оперы по сложной пересеченной структуре «древа познания».

Когда эта опера ставилась на Бетховенском фестивале в Германии, на роль Чтеца пригласили известного немецкого актера, блестяще читавшего тексты, но, на мой взгляд, не очень вписавшегося в музыкальный контекст спектакля. Для постановки в Москве сразу были выбраны певцы, которые впоследствии с блеском справились со своими очень сложными партиями, но вот актера, выступающего в «скромной» роли Чтеца не могли найти очень долго. Мы с друзьями перебирали имена многих известных и малоизвестных актеров, но тот, кто подходил для роли мудрого Философа, не подходил для подвижного сценического действия, а тот, кто хорошо смотрелся бы в полуакробатических эпизодах, не вызывал доверия в качестве проницательного «проводника-Вергилия».

Время шло, и задача превращалась в неразрешимую. Я уже был готов к какому-то компромиссу, как вдруг меня осенило – мы не там ищем! Почему обязательно должен быть профессиональный актер? Михаил Сапонов, музыкант и ученый, как раз обладает всеми свойствами, которые нужны – он не раз выступал на сцене в качестве актера-чтеца, и это было всегда замечательно! Я читал, наверное, все его опубликованные работы и слышал его лекции – форме подачи материала (не говорю о содержании) мог бы поучиться любой актер! А главное, у него есть своя, неповторимая аура, ему ничего не надо «играть». Он с его умудренностью и юмором, с философской образованностью и иронией – идеально подходит для такой амбивалентной роли.

И действительно, Михаил Сапонов не просто блестяще сыграл роль Чтеца, но на его эпизодах надежно и, в то же время, очень «пластично» держалась вся форма спектакля. Ему удалось абсолютно естественно, словно на шарнире, трансформировать «философское» – в игровое, ироничное – во что-то очень серьезное. Он заново перевел с немецкого все философские монологи, удивительно виртуозно приспособив их к особенностям устной речи и к контексту всего спектакля. Для меня эти замечательные выступления стали своего рода продолжением его лекций, только проводимых не в классе, а на сцене воображаемой платоновской академии. Знаю, что некоторые студенты после этого спектакля стали называть его лекции «Наставлениями музыкального Платона».

Я счастлив, что у меня есть такой друг – Михаил Сапонов! С полным правом я могу о нем сказать: Платон мне и друг, и истина!

Профессор В. Г. Тарнопольский

№ 6 (1326), сентябрь 2015

В Баку состоялся VI Международный музыкальный фестиваль им. Кара Караева. Столица страны, которая имеет веские основания претендовать на роль регионального лидера, приняла гостей и участников большого культурного события, коему может позавидовать почти любой фестиваль современной музыки.

На протяжении пяти апрельских дней музыку ХХ и XXI веков исполняли Ensemble écoute (Швейцария), Questa Musica Филиппа Чижевского, «Студия новой музыки» Московской консерватории (дир. Игорь Дронов), а также известные музыканты-солисты из России, Швейцарии, Японии и Азербайджана. Обрамляли фестиваль выступления азербайджанского Государственного симфонического оркестра им. Узеира Гаджибекова (дир. Рауф Абдуллаев).

Впрочем, по-настоящему международный уровень обеспечило не просто участие музыкантов из разных стран, а тщательно продуманная программа, жанровое разнообразие, а также параллельные события – доклады, мастер-классы и видеопоказы. Хронологически в центре программы стояла международная музыковедческая конференция «Теоретические проблемы вокальной музыки ХХ–XXI веков» (ведущий – Рауф Фархадов). Некоторые фестивальные дни начинались с видеопоказов современных опер («Лживый свет моих очей» Сальваторе Шаррино с анализом М. Высоцкой, «Минотавр» Харрисона Бёртуисла с анализом Т. Цареградской), а в канун закрытия фестиваля состоялась бакинская премьера мультимедийной оперы «По ту сторону тени» Владимира Тарнопольского, поставленной месяцем ранее «Студией новой музыки» в Москве в Музыкальном театре им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. Роль Платона (чтеца) снова исполнил профессор МГК Михаил Сапонов.

Концертная программа была очень разнообразной, предлагая подлинную панораму «авангардной музыки» от ее классиков (Шенберг, Берг, Лютославский, Денисов) до совсем новых для широкой публики имен, таких, например, как шведский композитор-авангардист Бо Нильссон или венгерско-швейцарский  композитор-акционист Иштван Зеленка (цикл последнего «…es ist eine schöne Sache um die Zufriedenheit…» представлял собой двухминутные связки-интермедии между номерами, когда музыканты не столько играли на своих инструментах, сколько работали со «звуковыми объектами» или чем-либо шуршали).

Из всех программ трудно выделить какую-то одну, но нельзя не отметить трехчасовой концерт-закрытие. Он был выстроен как своего рода «метапроизведение», став масштабным «высказыванием» художественного руководителя фестиваля профессора МГК Фараджа Караева. Концерт под названием «Проповедь, Молитва, Потоп – контрасты?» состоял из трех отделений. В первом («Проповедь») прозвучали Enigma для хора a capella Беата Фуррера и Brief an Gösta Oswald Бо Нильссона; во втором («Молитва») исполнялись Credo, Agnus Dei Александра Вустина, Верую, для хора a capella Игоря Стравинско, Memorial Стравинского Исмаила Гаджибекова, Агнец  для хора a capella Джона Тавенера, «Уцелевший из Варшавы» Арнольда Шенберга; третье («Потоп»), представило Три стихотворения Анри Мишо Витольда Лютославского.

Хор и оркестр под управлением Ф. Чижевского и Р. Абдуллаева проделали невероятную работу, которая мало кому под силу. Несомненно, хор с удовольствием повторил бы в Москве с такими титаническими усилиями разученную программу, но вот найти открытый к сотрудничеству большой симфонический оркестр в 15-миллионной Москве оказывается сложнее, чем в 10-миллионном Азербайджане.

В дни фестиваля город Баку подтвердил свою репутацию необыкновенно радушного хозяина, а фестиваль имени Кара Караева влился в поток культурных мероприятий, предварявших первые Европейские игры (аналог Олимпийских игр), которые прошли там в июне. Его успех, несомненно, получит развитие на следующем VII Фестивале имени Кара Караева, подготовка к которому уже началась. Он будет приурочен к 100-летию со дня рождения великого азербайджанского мастера в 2018 году.

Владислав Тарнопольский

№ 6 (1317), сентябрь 2014

12 мая в консерватории было учреждено, а точнее, возобновлено Студенческое научно-творческое общество (СНТО). В его состав вошли студенты и аспиранты большинства факультетов. Учредительное собрание провел ректор профессор А. С. Соколов, присутствовали проректор по научной работе профессор К. В. Зенкин и научный руководитель СНТО доц. Р. А. Насонов. С нового учебного года СНТО приступило к работе.

Впервые такое Общество было создано в Московской консерватории еще в 1930-е годы. Его основателем был замечательный композитор и человек Григорий Самуилович Фрид, который считал очень важным общение между музыкантами, заполнение «белых пятен» в музыкальном образовании и всячески этому способствовал. Вот что пишет о первом СНТО музыковед А. Селицкий: «Активными его  участниками были А. Ведерников и С. Рихтер. На заседаниях исполнялись и обсуждались редко звучащие сочинения, в том числе студентов-композиторов. Кружок активно посещали студенты и профессора разных факультетов, чаще других – Г. Нейгауз. На одном из заседаний выступил И. Соллертинский с докладом о Малере».

Возможно, самое главное в аббревиатуре СНТО – слово «общество». К сожалению, наша студенческая среда в значительной мере разобщена: каждый «замкнут» на своей группе, но мало знаком с коллегами старших и младших курсов, а тем более со студентами других факультетов. Что сетовать на стороннюю публику, если мы сами почти не общаемся, не интересуемся делами друг друга и совершенно не ходим друг к другу на концерты! Исправить такое положение дел «сверху» невозможно, это под силу только нам самим. Что и будет пытаться делать СНТО в ходе своих, хочется надеяться, немалочисленных мероприятий.

Под словом «творческое» в СНТО подразумеваются не только гипотетические прожекты на будущее, но и работа уже существующих студенческих исполнительских коллективов, которые согласились с ним активно сотрудничать. В частности, это — «Резонанс» (худрук – студент КФ Александр Тлеуов) и «Mixtum compositum» (худрук – студент КФ Денис Писаревский). Предполагается, что их выступлениями будут отмечены наиболее крупные наши мероприятия.
В основной части – «науч-ной» – важно идти и вглубь, и вширь. «Вглубь» означает, что мы будем проводить своеобразные «мозговые штурмы» – циклы семинаров и лекций студентов и аспирантов (с обязательным их обсуждением), посвященных какой-либо актуальной теме (в нынешнем семестре – современному театру). «Вширь» – потому что эти семинары будут проводиться совместно с другими творческими вузами. Для начала это будет театроведческий факультет наших соседей –   ГИГИСа. Старшекурсники ГИТИСа придут со своими лекциями к нам, а консерваторские музыковеды, в свою очередь, расскажут в ГИТИСе о собственных работах. Ближе к зиме этот цикл семинаров перерастет в конференцию (в прошлом декабре в стенах МГК уже состоялась подобная молодежная конференция; ее организовала музыковед IV курса Мария Зачиняева, ныне секретарь СНТО).

Наконец, «студенческое». На самом деле, мероприятия СНТО открыты для посещения всем желающим. А для тех, кто захочет вступить в СНТО, формальная сторона вопроса сведена к минимуму: достаточно написать короткое заявление на адрес: snto_mgk@mail.ru. Информацию о мероприятиях Общества можно получить на сайте консерватории (www.mosconsv.ru/ru/groups.aspx?id=139436), а также страничке СНТО в соцсети «Вконтакте».

22 сентября 2014 исполнится 99 лет со дня рождения Григория Самуиловича Фрида, и именно на этот день намечен официальный старт нового СНТО. А в следующем году отметить 100-летие основателя будет делом чести для нашего студенческого клуба.

В ближайших планах – декабрьская студенческая конференция «Музыкальный и драматический театр: пересечения и взаимодействия» и мероприятия, посвященные Николаю Яковлевичу Мясковскому. А самыми первыми акциями (в конце сентября) станут лекция нашего сверстника, но уже известного театроведа Антона Хитрова (журнал «Театр», ГИТИС), а также экскурсия по выставке номинантов Премии Кандинского (главной российской премии в области визуального искусства). Выбирайте и присоединяйтесь!

Владислав Тарнопольский,
аспирант ИТФ, председатель СНТО МГК

№ 3 (1305), март 2013

Так совпало, что в перекрестный Год культуры России и Голландии сразу два молодых российских композитора прошли на один из известных конкурсов в области современной музыки – голландский Gaudeamus. Оба – студенты Московской консерватории. Оба – из класса Ю. С. Каспарова.

Фонд Gaudeamus был основан в Голландии в 1945 году Вальтером Маасем. Его название, как ни странно, не связано с названием известного латинского студенческого гимна, а происходит от названия виллы немецкого композитора-постромантика Юлиуса Рёнтгена, друга Брамса и Грига, сыгравшего большую роль в развитии музыки Нидерландов (кстати, сама вилла построена в форме рояля!). Задачей Фонда было продвижение молодых голландских композиторов.

Начиная с 1947 года при поддержке Фонда в Голландии стал проводиться небольшой фестиваль – Неделя музыки Gaudeamus. Очень скоро фестиваль обрел интернациональный статус, а к началу 70-х Gaudeaums превратился в один из самых активных мировых центров в области современной музыки, проводя конкурсы молодых композиторов и исполнителей, издавая самый полный ежеквартальный бюллетень событий в области новой музыки и др.

Однако в последние годы знаменитый центр, равно как и другие голландские культурные институции, подвергся, можно сказать, атаке со стороны голландского правительства. В 2008 году Gaudeamus стал частью Музыкального центра Нидерландов наряду с отделами поп-медиа или секцией джаза. В 2011-м государственные субсидии на культуру были сокращены вполовину и Gaudeamus был вынужден переехать из Амстердама в Утрехт, продолжив свою работу в качестве независимого фонда.

Тем не менее пока ему удается сохранять свою репутацию. Из 220 заявок в этом году была отобрана дюжина лучших, и только один автор получит премию и Главный приз – заказ на сочинение для Международной недели музыки Gaudeamus–2014. В число 12 претендентов вошли представители 11 стран, причем только Россия представлена двумя именами и двумя очень разными сочинениями.

Пермяк Александр Хубеев предъявил на конкурс пьесу «Звучание темного времени». Сочинение вдохновлено фильмом Ларса фон Триера «Танцующая в темноте» (2000). Впрочем, автор не ставит своей целью как-либо отразить непосредственную сюжетную канву драмы, равно как и не отталкивается от музыкальной дорожки самого фильма (автором музыки к которому стала исландская певица Бьорк, она же исполнительница главной роли). В «Звучании…» Александр представляет собственное «слышание» царящей в фильме атмосферы (а она в фильмах Триера всегда совершенно особая, медитативная и напряженная одновременно) – таким образом, диалог с визуальным рядом проходит в плоскости ассоциаций-аллюзий.

Благодаря неконвенциональным приемам звукоизвлечения в сочинении выстраивается особая звуковысотная система. Как отмечает автор, «практически вся пьеса построена на нетипичных приемах игры, не только обогащающих тембровую палитру звучания, но также расширяющих диапазон, штриховые, динамические и многие другие выразительные возможности инструментов». Такой «выход за пределы обычного» в сочетании с абсолютно классическим инструментарием (задействованы гобой, кларнет, фагот, фортепиано и струнный квартет) перекликается с триеровской стилистикой. Вслед за режиссером композитор создает противоречивое чувство стабильного беспокойства, которое не претерпевает принципиальных изменений на протяжении всей пьесы, равномерно «подогревается», но не доводится до «температуры кипения».

Сочинения Александра Хубеева, сегодня – аспиранта МГК, уже исполняли различные российские коллективы, специализирующиеся на современной музыке. За его плечами победы в композиторских конкурсах России, Украины и Италии, а в 2012 году его сочинение вошло в российскую часть программы Венецианской биеннале.

Невольный конкурент Александра, его младшая коллега Елена Рыкова (Уфа) к своему III курсу уже неоднократно становилась лауреатом композиторских конкурсов в академических жанрах (в том числе дважды в консерватории: I премия на конкурсе Ю. Н. Холопова в 2010 году, создание обязательной пьесы для III Международного конкурса МГК для исполнителей на духовых и ударных в 2011-м). Но на Gaudeamus Елена вышла с экспериментальным опусом в необычном жанре, близком к перформансу.

Ее «Зеркало Галадриэль» представляет собой «игру в отражение» (подзаголовок авторский) для двух исполнителей, причем атрибутами в этой игре становятся… сосновые шишки и теннисный стол! 15-минутное сочинение развертывается как импровизация в рамках заданных условий (партитура оформлена в виде правил игры). Поначалу «ведущим» является первый игрок, а второй «отражает» его действия. В свою очередь, вторая половина сочинения сама зеркальна по отношению к первой: «ведущий» и «отражающий» меняются ролями. Важным подспорьем при создании «Зеркала…» стал двухлетний опыт участия автора в композиторских коллективных импровизациях, поскольку для успешного исполнения необходимы хорошо налаженное взаимодействие и «обмен энергией» между «игроками».

Как известно, время между «наработкой мастерства» на I–II курсах и дипломно-итоговым V курсом – это время поиска (подобно разработке в сонатной форме). И в этом сочинении автор решает нетривиальную задачу: попробовать обойтись «в игре» без специально (для звукоизвлечения) сконструированных инструментов, а попытаться раскрыть богатство естественного «природного тембра». Отсюда и столь необычный выбор инструментария. Однако к шишкам композитор предъявляет самые серьезные «акустические» требования: «шишки должны быть раскрывшимися, сухими; легко отскакивать и, при необходимости, производить скрип при взаимодействии с поверхностью стола… При броске шишки на игровую поверхность необходим глухой звук, продолжительный резонанс и минимальный рикошет»…

Услышать, как звучит «темное время», и посмотреть, что на этот раз покажет «зеркало Галадриэль», можно будет на Неделе музыки «Gaudeamus» в сентябре 2013 года. Оба сочинения будут исполнены в присутствии авторов, тогда же мы узнаем и имя победителя. Пожелаем нашим консерваторцам удачи!

Владислав Тарнопольский,
студент ИТФ

Немного истории:

1994 – В МГК в содружестве с Gaudeamus прошел I фестиваль современной музыки «Московский форум»

1994, 2001 – Ансамбль солистов «Студия новой музыки» выступил с концертом русской музыки в рамках Недели Gaudeamus

2001 – Проф. В. Г. Тарнопольский – член жюри конкурса Gaudeamus

2003 – Первым российским лауреатом Gaudeamus стал выпускник МГК Дмитрий Курляндский (класс проф. Л. Б. Бобылева)

2013 – Д. Курляндский – член жюри конкурса Gaudeamus

№ 9 (1256), декабрь 2007

Когда я узнал, что готовится современный учебник по «Музыкальной журналистике и музыкальной критике» — труд абсолютно необходимый для понимания, восприятия, систематизации многих творческих явлений в сегодняшней музыкальной культуре, то где-то в душе усомнился: кому по силам такое? Ведь по сути надо охватить практически все, что происходит вокруг и в творчестве, и в художественном сознании, и в потоке событий, как-то систематизировать и подать в русле единой методически убедительной концепции. И был приятно удивлен, когда еще в рукописи увидел, что все это есть, что получилось. А теперь и порадовался — к началу учебного года студентам консерваторий страны, наконец, преподнесен дорогой подарок: книга профессора Т. А. Курышевой «Музыкальная журналистика и музыкальная критика» вышла в свет. (далее…)