№ 5 (1307), май 2013

29 мая 1913 года с неслыханного скандала в парижском театре Елисейских полей началась история «Весны священной» Игоря Стравинского. Этому произведению было суждено стать символом новой музыки ХХ века, маяком для будущих поколений композиторов и слушателей. Рожденная на русской почве, увидевшая свет под французским титулом Le Sacre du printemps, «Весна священная» с самого начала своего существования снискала международное признание и мировую славу.

Ее автор, Игорь Федорович Стравинский, родился 5/17 июня 1882 года в Ораниенбауме близ Санкт-Петербурга и скончался в Нью-Йорке 6 апреля 1971-го. За свою долгую жизнь он побывал подданным трех государств – Российской империи, Франции и США – и, по его собственным словам, пережил два творческих кризиса. Первый из них был вызван утратой родины, расставанием с русской культурой и с русским языком, сохранившимся в повседневном обиходе, но постепенно вытесненным из творчества. Второй кризис был связан с переселением за океан перед Второй мировой войной. Однако, посетив Москву и Ленинград осенью 1962 года, после почти полувекового перерыва, восьмидесятилетний Стравинский вновь почувствовал себя на родине – точнее, в гостях на родине, как он заметил в то время. «Что от моей национальности осталось? – восклицал он в письме старому другу Петру Сувчинскому. – Рожки да ножки…» Сказано это было не без лукавства, ибо кто, кроме природного русского, мог выразиться подобным образом?

Хореогафия Мориса Бежара

Русским продолжал считать Стравинского и музыкальный мир. Самыми репертуарными в его наследии всегда оставались произведения, созданные в 1910–1920-е годы на русские сюжеты и русские слова, извлеченные из фольклорных сборников. Позднее музыка Стравинского изменилась, в ней появился античный миф, священная латынь и вечные библейские темы. Язык композитора стал строже, в нем явственно проступили архетипы классического прошлого. Но и это была не последняя перемена: на восьмом десятке лет мэтр вновь удивил современников, обратившись к додекафонии. Стравинский никогда не желал и не мог останавливаться, и его не на шутку расстраивало, что далеко не все принимали повороты его творческой манеры и что самой популярной его музыкой так и остались три ранних балета – «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная».

Замысел «Весны священной» пришел к Стравинскому внезапным озарением (зрительные представления будущих произведений вообще были у него часты). Как он вспоминал в «Хронике моей жизни», «однажды, когда я дописывал в Петербурге последние страницы “Жар-птицы”, в воображении моем совершенно неожиданно, ибо думал я тогда совсем о другом, возникла картина священного языческого ритуала: мудрые старцы сидят и наблюдают предсмертный танец девушки, которую они приносят в жертву богу весны, чтобы снискать его благосклонность». Видéние, посетившее Стравинского, было, однако, не вполне неожиданным, ибо питалось оно популярными тогда поэтическими и живописными образами. Нечто подобное можно найти у Сергея Городецкого, к поэзии которого Стравинский раньше уже обращался. Славянская архаика была одной из главных тем живописи Николая Рериха, ставшего автором либретто нового произведения.

«Весна священная» не имеет определенного сюжета. Это именно «картины языческой Руси» (подзаголовок балета), оживающие в буйных плясках доисторических славян, заклинающих весеннее пробуждение природы. Солнечная, «дневная» стихия венчается экстатическим завершением первой части – «Выплясыванием земли». Во второй половине спектакля день сменяется ночью, прославление весеннего солнца – величанием обреченной на жертву. Финал балета «Великая священная пляска», единственный сольный номер во всей композиции, обрывается на высшей точке кульминационного взлета. Избранница взмывает вверх, поднятая на руках толпы.

Хореография Вацлава Нижинского

«Весне священной» было суждено стать символом новой музыки ХХ века, маяком для будущих поколений, как определил балет композитор Альфредо Казелла, горячий почитатель Стравинского. Музыка «Весны священной» возникла в творческом порыве редкой силы и подлинности, словно помимо воли автора. «Сочинение “Весны священной” в целом было закончено в начале 1912 года в состоянии экзальтации и полнейшего истощения сил; бóльшая часть ее была также инструментована…» Эти слова Стравинский произнес на склоне лет, присовокупляя, что финал балета – «Великую священную пляску» – он мог сыграть, но вначале не знал, как записать.

Но дальше вместо предвкушаемого успеха разразился скандал, многократно описанный очевидцами и эхом отразившийся в восприятии последующих поколений. Что же так поразило в музыке балета – впрочем, едва расслышанного на премьере из-за возмущенных криков и шума? Слухом здесь овладевает в первую очередь ритм: упругий, агрессивный, с подчеркнутыми акцентами, нарушающими регулярное течение музыкального времени. Это лихорадочный пульс новой эпохи, словно вырвавшийся из недр земли, пророчествующий о потрясениях и катастрофах. И после «Весны священной» стало уже невозможным вернуться к господству упорядоченного, «прирученного» времени.

П. Пикассо. Игорь Стравинский сочиняет «Весну священную»

Другое неслыханное новшество «Весны» – «варварская разноголосица», самостоятельная жизнь оркестровых голосов-попевок, подражающих первобытным инструментам. Человеческие звуки неотделимы здесь от природных – таково «пробуждение весны» во Вступлении, в котором Стравинский, по его словам, хотел передать «царапанье, грызню, возню птиц и зверей».

Самую первую мелодию во Вступлении играет фагот в необычно высоком регистре. Дальше постепенно присоединяются другие «дудки» – деревянные духовые инструменты, подражающие фольклорным свирелям, жалейкам, сопелкам. Каждый повторяет на разные лады «то, что умеет» – совсем простую попевку, иногда всего из двух-трех нот. Весенних голосов становится все больше, они заполняют весь оркестр – мир ликует, оживая навстречу весне и солнцу.

Новизна «Весны священной» поражает еще сильнее, если задуматься об истоках не в народной, а в профессиональной музыке. Ее явление подобно чуду. Наверное, Стравинский был прав, закончив свои воспоминания о ней такими словами: «“Весне священной” непосредственно предшествует очень немногое. Мне помогал только мой слух. Я слышал и записывал то, что слышал. Я – тот сосуд, через который прошла “Весна священная”»…

Через сто лет после премьеры художественный и культурный мир торжественно отмечает появление на свет «Весны священной» – театральными постановками, выставками, книгами и конференциями. В Большом театре прошел масштабный фестиваль «Век “Весны священной” – век модернизма», к нему выпущена объемистая и очень красивая книга. В стенах Московской консерватории состоялась внушительная научная конференция «Юбилей шедевра. К 100-летию “Весны священной”», в которой приняли участие гости из США, Великобритании и Германии, из Киева, Нижнего Новгорода и Санкт-Петербурга, выступившие наряду с музыковедами и театроведами Москвы. Прелюдией к конференции стал концерт Ансамбля солистов «Студия новой музыки» под многозначительным названием – «Байка о Стравинском».

Профессор С. И. Савенко

№ 4 (1306), апрель 2013

В этой жизни ничто не вечно,
кроме музыки и памяти…
(Ван Клиберн)

Не так давно начавшийся 2013 год уже принес огромное количество событий: цепная реакция кризисов в Еврозоне, бесконечно продолжающиеся военные конфликты, атомные угрозы, падающие метеориты, интронизация нового Папы Римского… Год безумного количества юбилеев и, к сожалению, утрат… 27 февраля мир потерял великого пианиста современности – Вана Клиберна, как называют в России Вэна Клайберна (1934–2013), музыканта, чье имя с 1958 года ассоциируется с блистательной победой на Первом международном конкурсе имени П. И. Чайковского в Москве. Тогда, более полувека назад, никто и не предполагал, что, покидая родные края малоизвестным музыкантом, он вернется всенародным героем и станет любимцем публики сразу в двух странах – Соединенных Штатах Америки и Советском Союзе.

Известно, что судьба Клиберна складывалась не так успешно, как у его коллег по цеху. К 25-ти годам многие современники, начав свое торжественное шествие по концертным эстрадам, уже были хорошо известны публике. Но Клиберна ждала совсем другая дорога… С трех лет заботливые педагогические руки матери начали растить музыкальный талант будущего общего друга двух «холодно враждующих» империй. В подростковом возрасте были победа на конкурсе пианистов в Техасе и публичный дебют с Хьюстонским симфоническим оркестром. В 1951-м именитый Джульярд распахнул перед ним двери класса Розины Левиной, обладательницы золотой медали Московской консерватории, ученицы В. И. Сафонова. А с 1954-го начались «среднестатистические» будни концертирующего исполнителя, не принесшие, однако, мировых сенсаций, которых всегда так жаждет Америка. Даже премия Левентритта, завоеванная на конкурсе в середине 50-х, не смогла обеспечить пополнение копилки концертных контрактов. Восприятие Клиберна американскими критиками как среднего пианиста на его Родине укоренилось настолько, что в американской делегации на Первом конкурсе Чайковского никто и предположить не мог, что талант их соотечественника взорвется с чрезвычайной мощью, сопоставимой с мощью водородной бомбы!

Удивительную историю о том, как пианист попал на конкурс, рассказывает он сам:

«Впервые я услышал о Конкурсе Чайковского от Александра Грейнера, импресарио фирмы “Стейнвей”. Тот получил брошюру с условиями конкурса и написал мне письмо в Техас, где жила моя семья. Потом он позвонил и сказал: “Ты должен это сделать!” Меня сразу захватила идея поехать в Москву, потому что мне очень хотелось увидеть храм Василия Блаженного. Это была мечта всей моей жизни с шести лет, когда родители подарили мне детскую книжку с картинками по истории. Там были две картинки, которые приводили меня в огромное волнение: одна – храм Василия Блаженного, другая – лондонский парламент с Биг Беном. Я так страстно хотел увидеть их собственными глазами, что спрашивал родителей: “Вы возьмете меня с собой туда?” Они, не придавая значения детским разговорам, отвечали согласием.

Сперва я полетел в Прагу, а из Праги в Москву на советском реактивном лайнере Ту-104. В то время у нас в Соединенных Штатах еще не было пассажирских реактивных самолетов, так что это было просто захватывающее путешествие. Мы прибыли поздно вечером, часов около десяти. Земля была покрыта снегом, и все выглядело очень романтично. Все было так, как мне мечталось. Меня встретила очень милая женщина из Министерства культуры (Фурцева Екатерина Алексеевна – министр культуры СССР в 1960–1974 годы). Я спросил: “Нельзя ли по дороге в гостиницу проехать мимо Василия Блаженного?” Она ответила: “Конечно, можно!” Словом, мы поехали туда. И когда я оказался на Красной площади, я почувствовал, что у меня вот-вот остановится сердце от волнения. Главная цель моего путешествия была уже достигнута…»

Но Клиберну суждено было достигнуть и другой цели – в одночасье покорить всех членов жюри конкурса и присутствующих на нем слушателей. Уже с первого тура стало понятным, каковы масштабы дарования, раскрывающиеся на сцене Большого зала консерватории. По окончании заключительного прослушивания, с исполнением концертов Чайковского и Рахманинова, победитель был выбран единогласно. Сам Ван вспоминает в одном из своих интервью, как волновался, получая высшую премию конкурса из рук самого Шостаковича.

Однако как могло случиться, что в родных краях Клиберн не был признан современниками, не был оценен по заслугам?! Многие исследователи исполнительского искусства сходятся во мнении, что индивидуальность, не сумевшая раскрыться в «конвейере» концертной повседневности, расцвела в особых условиях конкурса. Другим немаловажным фактором стал элемент сенсации, который обеспечила триумфальная победа в Москве. Когда свершилось торжество таланта «Ванюши» (так ласково его называла Екатерина Фурцева) – американские критики и любители музыки пребывали в недоумении: «Русские не открыли Вэна Клайберна, – написал Чайсинс в журнале “Репортер”. – Они только с энтузиазмом приняли то, на что мы, как нация, смотрим равнодушно, то, что их народ ценит, наш – игнорирует».

В разгар Холодной войны всесоюзная любовь слушателей была завоевана абсолютно «невоенными» способами: романтическая широта дыхания, искренность и непосредственность, а также мощь и проникновенная выразительность – вот, как оказалось, рецепт покорения нашего народа. Рецепт, подтвердивший безграничную «надполитическую» власть искусства над правительствами враждующих сверхдержав. На Родину пианист вернулся национальным героем. В его честь был основан конкурс молодых исполнителей в Форт-Уорте. Последовал суматошный гастрольный график, наконец-то пришли любовь и признание соотечественников.

Но к началу 70-х годов в творчестве Клиберна-Клайберна назревает кризис: многие специалисты критично подмечают в его исполнительской манере элементы самокопирования, а проще – «исполнительские штампы». Сам пианист чувствовал это и неоднократно уходил в творческие паузы, посвящая себя уединенному самосовершенствованию, разучиванию новых произведений и поиску выхода из тупика. За счет сокращения количества концертов ему удается обогатить свой творческий портрет новыми штрихами, вдохнуть свежий воздух в собственные записи: Второй концерт Листа и «Рапсодия на тему Паганини» Рахманинова, Концерт Грига и пьесы Дебюсси, Первый концерт и сонаты Шопена, Второй концерт и сольные пьесы Брамса, сонаты Барбера и Прокофьева, и многое другое…

И все-таки в 1978 году пианист принимает решение прекратить активные гастроли, всецело посвятив себя конкурсу в Форт-Уорте, просветительской и организаторской деятельности. Яркой кратковременной вспышкой стало возвращение Вана Клиберна на сцену во время визита Горбачева в Америку в 1987 году. Оно повлекло за собой еще одну серию концертов в СССР – стране, подарившей ему огромную любовь и уважение в далекие 50-е.

Последние годы артиста были посвящены тихой и постепенно теряющей смысл борьбе с прогрессирующим онкологическим недугом. В 2012 году состоялся благотворительный аукцион, где с молотка был продан личный рояль Клиберна 1912 года выпуска – тот самый инструмент, на котором играла его любимая мама и делал первые шаги в искусстве будущий покоритель сердец могущественной и далекой России. Часть вырученных средств он передал Московской консерватории для поддержки молодых талантливых пианистов. Как почетный председатель жюри пианистов на последнем конкурсе Чайковского, он успел побывать в Москве в 2011 году и мечтал вернуться сюда еще раз. Он любил Россию, и Россия его не забудет…

Александр Шляхов,
студент ИТФ

№ 3 (1305), март 2013

Музыкальный мир празднует 140-ю годовщину СЕРГЕЯ ВАСИЛЬЕВИЧА РАХМАНИНОВА (1873–1943). Газета «Российский музыкант» тоже с радостью отмечает юбилей великого русского композитора. Сегодня наш собеседник – пианист Николай Луганский, страстный приверженец Рахманинова, один из известнейших в мире исполнителей его музыки. Среди многих творческих достижений в послужном списке Николая Львовича победа еще в школьные годы на Всесоюзном конкурсе имени С. В. Рахманинова (II премия, Москва, 1990), огромное количество концертных выступлений, мастер-классов, записей музыки. В их числе и совсем недавняя запись двух фортепианных сонат – редко звучащей Первой и Второй в собственной версии Н. Луганского. И, конечно, по-своему уникальный ежегодный концерт на веранде возрожденного рахманиновского дома в «Ивановке» – событие, важность которого для тамбовской земли трудно переоценить.

— Николай Львович, у Вас нет ощущения, что в последние 10–20 лет идет какой-то невероятный ренессанс музыки Рахманинова, что его востребованность, градус любви к нему резко повысились и все время повышаются?

— Я думаю, что градус любви повышается не за последние 10–20, а за последние лет 50–60! И это совершенно нормально. Рахманинов принадлежит к тем композиторам, отношение к которым не может определяться модой или политическими тенденциями. Даже в Советском Союзе его исполняли много, разговоры, что мало исполняли, потому что белоэмигрант, – легенды. Исполняли каждый год все больше и больше… Скажу больше: есть композиторы, для которых всяческие политические коллизии полезны, помогая в популярности. Для Рахманинова – нет. Его музыка существует вне отношения властей, общественного мнения, критики. Ведь если почитать критику 20–30-х годов, то (за исключением США) критика «средненькая», иногда даже отрицательная. Но и она никак не могла повлиять на музыку Рахманинова и ту любовь к нему, которая непрерывно возрастала. Это явление – редкое. Таких композиторов очень мало. Он в чем-то повторяет судьбу Листа. Того поначалу тоже плохо принимали как композитора по принципу: если человек имеет такой успех как пианист, то слишком несправедливо, чтобы он был еще и гениальным композитором!

— С Рахманиновым тоже  как-то не всем сразу открылось, что это величайшая музыка. Ведь долгое время даже некоторые музыканты ему в этом отказывали?

— Прежде всего, музыкальные критики – европейские. Это – крошечная часть музыкального мира, хотя иногда эта часть была довольно влиятельной. И какое-то временное, локальное влияние она могла оказывать. Думаю, сейчас критика не так влиятельна, как раньше, сейчас все понимают, что напечатать можно все, что угодно. А главное – музыка, то, что звучит и воспринимается людьми. Предполагалось: Ну как же можно писать такую музыку, когда уже есть Шенберг, есть Стравинский?! С первого прослушивания попадает прямо в сердце и вызывает такой успех! Так не годится!.. И некоторые с этим хотели бороться. Это, конечно, смешно, но так было. Последние отголоски такого отношения я могу встретить в величайшей музыкальной стране – Германии. Больше, наверное, ни в какой другой. И Россия (несмотря на несколько неумных статей в советское время), и США – вторая страна, где Рахманинов жил, – обожают его немыслимо. Рахманинов – гений. Прежде всего, гений композиторский. Это первично, а далее это проявилось во всем: и в пианизме, и в дирижерском искусстве, и в… добрых делах, коим несть числа.

— Для добрых дел тоже нужен гений?

— Это сложный вопрос. Но в личности Рахманинова, конечно, первично то, что он – гений.

— Рихтер в фильме  Монсенжона говорит, что Прокофьев не любил Рахманинова, и сам поясняет: «А почему? Потому что похож!»… Полагая, видимо, что Прокофьев вольно или невольно в чем-то отталкивается от Рахманинова. Это так?

— Здесь я не соглашусь. Думаю, причина в другом. Причина была чисто материальная. Из русских эмигрантов нашей трагической эмиграции – и белой, и послереволюционной, – Рахманинов был человеком, достигшим феноменального мирового признания, в том числе и финансового успеха. Была еще Нобелевская премия Бунина, в шахматах – у Алехина, но вскоре после этого они снова испытывали трудности. Рахманинов – нет. Въехавшие после него в Штаты музыканты с возмущением обнаруживали, что у него невероятно успешная исполнительская карьера – любой зал в любой момент готов его принимать. Его нельзя «переиграть» и по уровню, и по количеству концертов. И у Прокофьева в дневниках откровенно написано, что Рахманинов «перешел дорогу». Конечно, Рахманинов старше на 18 лет, он замечательный музыкант, но… у Прокофьева в дневниках читаем примерно следующее: Проходя мимо Карнеги, я увидел, что сегодня вечером играет Рахманинов. Идти не хотелось, но вечером ничего не было, и я зашел на концерт. И вот в этот раз Сергей Васильевич играл удивительно удачно… И примерно то же через 50–70 страниц: не хотелось идти, но зашел… и вот в этот раз совершенно неожиданно Рахманинов выдал прекрасный концерт… Я думаю – в этом причина. Возможно, какие-то отголоски в приемах фактуры можно найти. Но Прокофьев как композитор настолько самобытен и велик… Даже намек на композиторскую зависть я отвергаю. В этом плане влияние Моцарта на Бетховена или Шопена на Скрябина значительно большее.

— Когда Вы впервые соприкоснулись с Рахманиновым? Когда осознанно открыли его для себя?

— В третьем классе в Малом зале я уже исполнял «Баркаролу» ор. 10 – мне было 9–10 лет, потом играл ля-мажорный Вальс. Но в пятом классе по заданию Т. Е. Кестнер я разучил два Этюда-картины («Метель» и «Чайки»), и это уже была сознательная большая работа. Пришла огромная любовь, и стало понятно, что эта любовь – на всю жизнь. И так получилось, что через несколько лет, уже после смерти Т. Е. Кестнер, когда я учился у Т. П. Николаевой, она посоветовала сыграть все 17 Этюдов-картин как цикл. Я подготовил программу за пару месяцев, сыграл несколько сольных концертов. И даже на конкурсе Рахманинова, где надо было объявить два Этюда-картины, я объявил все семнадцать. Но в буклете это не написали, а комиссия сказала – играйте, что сами выберете (мне дали понять, что им это неинтересно). А через пару лет пришло предложение от голландской фирмы записать весь цикл. Это был мой первый серьезный диск музыки Рахманинова.

— Вы стали победителем на Конкурсе им. Рахманинова в 18 лет – еще в школе. А сейчас в Вашем репертуаре – весь фортепианный Рахманинов, все концерты и Рапсодия?

— Первым, как у многих, был Концерт № 2. Тоже еще в ЦМШ – я играл его со школьным оркестром. А после рахманиновского конкурса я стал играть Рахманинова все больше и больше. Мною записаны все концерты с Бирмингемским оркестром. Вообще, если в сезоне я какой-то из них не играю (а не везет обычно либо Первому, либо Четвертому), то это запоминается как исключение. Для пианиста исполнение концертов Рахманинова – огромное наслаждение. Это и гениальная музыка, и огромное переживание, но это еще и каждый раз – подарок.

— И какой из них больше любите?

— Ой, трудно сказать! Играть безумно приятно Третий – наверное, его можно считать вершиной всего жанра за все века. Но люблю я все пять. Когда играю, всегда кажется, что это и есть самый любимый. Каждый из них – шедевр, у каждого своя история и своя аура.

— Рахманинову-композитору его дирижерский талант помогал?

— Конечно! У Рахманинова, помимо композиторского гения и множества самых разных способностей, было необходимое дирижерское качество – в определенные моменты быть диктатором. Есть и воспоминания современников: он мог быть очень суровым. Потом он вообще великий мастер оркестра, у него есть свой оркестровый стиль, он великий симфонист. Такое просто упасть с неба не могло. Он ведь именно в молодом возрасте – в русский период – особенно много работал с оркестрами.

— А романсовые программы Вам довелось делать?

— Да. Наиболее памятным концертом был вечер в Пушкинском музее с Анной Нетребко. Были и другие. Романсы Рахманинова – это жемчужины, которые на Западе еще не достаточно оценены. Это связано со словом. Хотя уже существует много инструментальных обработок, некоторые из них очень хорошие. Но в массовом масштабе это то, что европейцам еще предстоит открывать. В отличие от фортепианных концертов…

— Которые, практически, – «хиты», востребованные и исполнителями, и слушателями во всем мире?

— Если взять любой конкурс, на котором можно сыграть концерт Рахманинова, они будут звучать много. По популярности, во всяком случае у пианистов, с ним посоперничать может только Шопен. Играя Рахманинова, понимаешь, насколько важно, особенно в молодой аудитории, развеивать чудовищную легенду, что классическая музыка – это элитарное искусство, что это очень сложно и простому человеку не понять. Это вреднейшая легенда, насаждаемая сознательно для того, чтобы люди меньше слушали классику и десятками тысяч шли слушать низкопробную «попсу», на которой организаторам можно сделать большие деньги. В этой махине участвуют и СМИ, и даже какие-то люди из политики. И не берется во внимание время, когда люди знали, что к высокому искусству надо стремиться приобщаться. Всем и в любом возрасте. Нужен ли для этого помощник? В музыке есть исполнитель и идеальная форма – концерт. Надо приходить с открытым сердцем и надеждой, что произойдет чудо. И тогда оно может произойти. Особенно, если в такой вечер звучит Рахманинов.

С Н. Л. Луганским
беседовала Т. А. Курышева

№ 2 (1304), февраль 2013

14 февраля исполнилось бы 80 лет Андрею Михайловичу Волконскому (1933–2008). Выдающийся русский музыкант, князь и гражданин мира, каковым он сам себя считал, ссылаясь на Тургенева («Русский дворянин – гражданин мира»), А. Волконский оставил яркий след в музыкальной жизни Москвы. Хотя он родился в Женеве, в эмиграции, а скончался после реэмиграции в Экс-Провансе, важный период его жизни прошел именно на исторической родине (1947–1972), где ему довелось сформироваться как художнику и достичь зрелости Мастера.

Андрей Волконский – универсальный музыкант, он умел и мог многое. Как композитора его имя часто ассоциируется с понятием пионер советского авангарда. Он шел первопроходцем. Среди написанной им в ранние творческие годы музыки каждый знаток назовет такие циклы, как «Сюита зеркал» (1960) на слова Ф. Гарсиа Лорки, «Жалобы Щазы» (1962) на слова народной дагестанской поэтессы. Однако в одном из последних интервью уже во Франции он очертит причины ухода из этой области творчества: «Это было связано с осознанием кризиса авангарда – моментом, через который мы все прошли. Все – Сильвестров, Пярт, Мансурян и я – осознали, что находимся в какой-то мышеловке. Единственный, кто этого никогда не осознавал, – это Денисов, он продолжал. Даже Шнитке – вся эта история с полистилистикой – нездоровое явление, с моей точки зрения. Это тоже какой-то ответ на кризис».

Главным делом его жизни все-таки стало исполнительство, и прежде всего клавесин. Волконский с головой окунулся в старинную музыку, путь в которую оказался короче через понимание новейших, наисовременнейших исканий. Именно он создал и возглавил знаменитый ансамбль «Мадригал» (1965), распахнувший тогда перед слушателем поистине неизведанный материк. Вернувшись на Запад, музыкант увлеченно продолжал исполнительскую деятельность, а снижение композиторской активности получило с его стороны еще одно интересное, уже скорее социокультурное обоснование: «Естественно, что я могу сравнить условия, которые у меня были там, с западными. Главная разница заключалась в том, что там у меня была среда, которая меня поддерживала. Ее здесь нет. То, что была среда, которая меня поддерживала, – это тоже феномен советский. Мы как-то сплачивались, что ли».

Лауреат I премии Ксения Семенова (Россия)

При всей, казалось бы, естественной и ясной позиции неприятия советского бытия, завершившейся возвращением на Запад, Волконский никогда не занимался политикой, оставаясь художником, философом, мыслителем. И на вопрос о десидентах и десидентстве (слово, которое сам не любил и не принимал, предлагая говорить только об инакомыслии) он в том же позднем интервью заметил: «Я считал, что мое дело бороться музыкой, и уже играть на клавесине было в каком-то смысле идеологической диверсией». И для нашей страны он остается пионером в этой сфере, будучи тем, кто стоял у истоков российского клавесинного ренессанса.

В 2010 году Московская консерватория учредила и впервые провела Международный конкурс клавесинистов имени Андрея Волконского. Узнав о замысле, композитор буквально на пороге смерти успел поприветствовать этот по-своему революционный для отечественной музыкальной культуры шаг: «Рад был узнать, что клавесин перестал считаться в России экзотикой и стал полноправным инструментом. Все большая тяга публики к музыке более дальних эпох не случайна. Очевидно, что у людей в наше беспокойное время есть потребность в некотором равновесии. Поскольку мне выпала честь возродить игру на этом инструменте в России, я приветствую создание международного конкурса клавесинистов в Москве».

Лауреат II премии Юлия Агеева-Хесс (Эстония)

А с 27 января по 4 февраля 2013 года в стенах Московской консерватории состоялся уже II Международный конкурс клавесинистов имени Андрея Волконского. В нем приняли участие 25 молодых исполнителей из 13 стран: России, Великобритании, Венгрии, Италии, Колумбии, Латвии, Польши, Португалии, Украины, Франции, Эстонии, Японии. В жюри вошли признанные мастера: Патрик Айртон (Великобритания – Франция – Нидерланды), Вольфганг Глюкзам и Элизабет Жуайе (Австрия), Кетил Хаугсанд (Норвегия), Ольга Филиппова и Мария Успенская (Россия). Как и Первый, Второй конкурс возглавил его главный идеолог, профессор Московской консерватории Алексей Любимов.

Обладательница III премии и диплома за лучшее исполнение пьесы современного композитора Мария Лесовиченко и солисты оркестра «Pratum Integrum»

На пресс-конференции 30 января, где шел предметный разговор о прохождении состязаний, о результатах первого тура, присутствовавшие журналисты ощутили событие уже как само собой разумеющийся, естественный процесс. Разговор возник об инструментах, на которых играют участники: «Конкурс проходит на двух типах инструментов, которыми располагает консерватория, являющимися копиями аутентичных. Произведения английских верджиналистов, которые присутствуют в обязательной программе, ориентированы на более ранний тип инструментов, с несколько иной темперацией и манерой исполнения, соответствующей стилю XVII века. Также есть итальянские инструменты, купленные у нидерландского мастера» (Алексей Любимов). Речь шла и о содержательной стороне выступлений: «Этот конкурс стал для меня открытием; такого большого количества интерпретаций я еще нигде не слышал, они очень разные и аутентично самостоятельные, и это многообразие я всячески приветствую» (Вольфганг Глюкзам).

Лауреат III премии Анастасия Антонова (Россия)

К сожалению, не принес результата композиторский конкурс, проводимый в рамках клавесинного. Прекрасная современная традиция создания нового сочинения специально для исполнительского состязания в этот раз не была реализована: отборочное жюри ни одно из представленных произведений не признало соответствующим конкурсным требованиям, и в качестве обязательного современного сочинения для клавесина были выбраны… «Мертвые листья» (1980) Эдисона Денисова. Алексей Любимов по этому поводу заметил: «Музыки для клавесина в ХХ веке написано огромное количество, но не вся она пригодна для конкурса, так как в произведениях зачастую заключены различного рода манипуляции со струнами и клавишами, а это, в свою очередь, не может служить фактором, отражающим одаренность и исполнительское чутье участников. Современным композиторам были даны заказы на сочинение произведений для клавесинного конкурса, но результаты по-прежнему были неудовлетворительными. Возможно, на будущих конкурсах эта ситуация изменится»…

II Международный конкурс клавесинистов имени Андрея Волконского уже стал достоянием истории. И дорогим подарком к юбилею выдающегося русского музыканта, чьи творческие идеи дали и, будем надеяться, еще неоднократно дадут желанные всходы.

Профессор Т. А. Курышева
Фото Д. Рылова

№ 1 (1303), январь 2013

В наступившем году кафедра хорового дирижирования Московской консерватории отмечает свой 90-летний юбилей. В 1923 году к Московской консерватории присоединилась Народная хоровая академия, которая возникла в 1918 году на базе Московского синодального училища церковного пения. Новый хоровой факультет положил начало высшему дирижерско-хоровому образованию в стране.

П. Г. Чесноков, А. Д. Кастальский, Н. М. Данилин в группе второго выпуска
хорового подотдела. Май 1926 года. Фотография предоставлена Музеем имени Н. Г. Рубинштейна (фонд ГЦММК)

В состав профессуры Московской консерватории вошли знаменитые корифеи русской хоровой культуры: А. В. Александров, Н. М. Данилин, А. Д. Кастальский, А. В. Никольский, П. Г. Чесноков, а в числе первых выпускников были такие выдающиеся музыканты, как Г. А. Дмитревский, К. М. Лебедев, В. П. Мухин, К. Б. Птица, С. М. Эйдинов, В. Г. Соколов, А. А. Юрлов. За многолетнюю педагогическую и исполнительскую деятельность хоровой факультет, а затем кафедра хорового дирижирования выпустили целую плеяду музыкантов, ставших впоследствии известными российскими хоровыми дирижерами, педагогами, музыкально-общественными деятелями.

Фотография. П. Г. Чесноков в группе учеников хорового класса 17 мая 1927. На паспарту надписи рукой Чеснокова. Сверху – «Хоровой класс Моск. Гос. Консерватории 1926-27 уч.гг. – 17 мая 1927». Снизу – «х) Староста хора А. Н. Чмырев» «хх) Мой помощник Саша Рыбнов». Фонд ГЦММК

В 1942–1943 учебном году, когда произошло слияние дирижерско-хорового и музыкально-педагогического факультетов, первым заведующим кафедрой хорового дирижирования стал Н. М. Данилин. Впоследствии кафедру возглавляли крупнейшие деятели хорового дела: А В. Свешников (1945–1951), который в течение многих лет (с 1944 г.) руководил дирижерско-хоровым факультетом, находясь с 1948 по 1974 год в статусе ректора консерватории; В. П. Мухин (1951–1957); В. Г. Соколов (1957–1960, 1983–1993); К. Б. Птица (1960–1983); Б. Г. Тевлин (1993–2007); с 2007 года по настоящее время обязанности заведующего кафедрой выполняет С. С. Калинин. Сегодня кафедра хорового дирижирования продолжает высокие традиции, заложенные ее основателями.

Фотография. В первом ряду хоровые дирижеры А. В. Никольский, А. В. Александров, П. Г. Чесноков, В. П. Мухин. Конец 1920-х годов

Лицом кафедры всегда был ее студенческий ХОР. Коллектив ведет свою историю с 1924 года. В разное время им руководили М. М. Ипполитов-Иванов, К. С. Сараджев, П. Г. Чесноков, Г. А. Дмитревский, В. П. Мухин, К. М. Лебедев, В. Г. Соколов, Б. Г. Тевлин, Б. М. Ляшко. В декабре 1994 года по инициативе ректора А. С. Соколова на кафедре хорового дирижирования параллельно создается Камерный хор Московской консерватории, который позднее, в 2011 году, вместе со своим основателем профессором Б. Г. Тевлиным переходит на вновь созданную кафедру современного хорового исполнительского искусства. Большой студенческий Хор Московсковской консерватории, высокопрофессиональный творческий коллектив, с 1996 года возглавляет декан Дирижерского факультета профессор С. С. Калинин.

Концерт 7 декабря в Большом зале. Хор Московской консерватории,
дирижер — В. А. Чернушенко. Фото Ольги Ординарцевой

90-летию кафедры хорового дирижирования посвящен Международный хоровой форум, в рамках которого пройдут концерты, мастер-классы, семинары и лекции с участием известных отечественных и зарубежных хоровых деятелей современности. Безусловно, одним из главных участников Форума является Хор Московской консерватории, который уже открыл серию юбилейных торжеств концертом 28 ноября в Рахманиновском зале. А 4–7 декабря прошел мастер-класс Народного артиста СССР, лауреата государственных премий, художественного руководителя Государственной академической капеллы Санкт-Петербурга, профессора Санкт-Петербургской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова Владислава Александровича Чернушенко. В течение трех дней напряженной работы с Хором Московской консерватории была подготовлена программа, исполненная 7 декабря на сцене Большого зала.

В самом начале концерта В. А. Чернушенко поздравил хоровую кафедру Московской консерватории с 90-летием, сказав о том, что между Московской и Санкт-Петербургской консерваториями существует давняя тесная связь и глубокая преемственность. Для подтверждения своих слов маэстро привел в пример судьбу Г. Дмитревского, который работал и в Московской консерватории, и в Капелле Санкт-Петербурга. Владислав Александрович посетовал на то, что русская хоровая песня, так же как и советская (в том числе военная), сегодня стала редкой гостьей на концертах, отодвинутая на обочину культурной жизни. Но в то же время отметил, что певческое движение набирает силу, ширится снизу – и это свидетельствует о больших грядущих переменах, о духовном возрождении нашей страны.

С помощью хора В. А. Чернушенко познакомил присутствующих с малоизвестными произведениями – в основном композиторов Императорской певческой капеллы: наряду с концертом № 27 «Гласом моим ко Господу воззвах» Д. Бортнянского и «Господи, услыши молитву мою» А. Архангельского  публика услышала фрагмент редко исполняемого «Всенощного бдения» П. Чайковского, два хора («Милость мира», «Тебе поем») П. Богданова, молитву «Отче наш» С Ляпунова, а также произведения сербских композиторов – «Несть свят» «сербского Глинки» (С. Мокраняц) и фрагмент православной литургии З. Мулича (на цыганском языке). Последние два произведения произвели на публику ошеломляющее действие необычностью своей стилистики и красочностью гармонического языка. Во втором отделении прозвучали русские песни и авторские сочинения в народном духе: «Пойду ль я» (обработка А. Гречанинова), «Дороженька» и «Ах, ты, степь» (в обработке А. Свешникова), «На горушке, на горе» (О. Коловский), «Как меня, молоду, муж бил» (Д. Шостакович); «Наш город» В. Соловьева-Седого (в переложении для хора С. Коловского) и три песни из «Солдатских напевов» А. Новикова – «Уж ты поле мое», «Старичок», «Барыня».

Хор выступал весь вечер с огромной отдачей и показал себя в новом репертуаре достаточно профессионально. Запомнились богатство нюансировки и гибкость в построении фраз, чистота интонирования и красота звучания, когда хрупкая прозрачность и серебристость неожиданно сменялись густой терпкостью и вязкостью. В. Чернушенко прежде всего стремился к выявлению смысла сочинения, созданию яркого образа. Под его руководством коллектив сумел передать весь диапазон человеческих чувств: от строгого молитвенного пения, переходящего в страстную мольбу, в хоровых произведениях классиков до острой сердечной тоски в лирико-протяжных народных песнях и юмора в шуточных плясовых. В дирижерской манере Владислава Александровича было столько благородства и уважения не только по отношению к авторам исполняемой музыки, но и к юным музыкантам, что не заметить этого было просто невозможно!

В наше беспокойное время, когда дни мелькают как часы, а минуты спрессованы в тугую натянутую нить, не так часто удается отдохнуть душой, окунуться во что-то свое, родное, попросту говоря – обрести внутреннюю гармонию. Концерт словно отбросил нас на 30-40 лет назад, в советское прошлое, заставив вспомнить, как пела тогда вся страна: ведь при каждом вузе или научно-исследовательском институте были свои любительские коллективы. Традиция та почти забыта, но любовь публики к хоровому искусству по-прежнему не угасает, о чем свидетельствую переполненные концертные залы. Так было и в этот раз, причем интерес слушателей возрастал с каждым новым произведением, чему во многом способствовали прекрасные комментарии Мастера, предваряющие очередное сочинение…

Такие концерты, конечно, бывают очень редко. Они, как глоток свежего воздуха, возвращают нас к своим истокам, напоминая о том, что русская хоровая культура по-прежнему востребована, а народная песня неисчерпаема в своей красоте и богатстве.

Собкор «РМ»

№ 9 (1302), декабрь 2012

Празднества в честь 100-летия профессора Московской консерватории Якова Владимировича Флиера, организованные как многодневный и многособытийный фестиваль, имели заслуженный успех. И это не случайно. 35 лет, прошедшие после кончины выдающегося музыканта, лишь ярче высветили масштаб этого уникального пианиста. Отрадно, что Alma Mater сделала очень много для увековечивания его памяти. Оргкомитет, возглавляемый А. С. Соколовым при активном участии А. З. Бондурянского и Ю. С. Айрапетяна, способствовал тому, чтобы музыкальное событие стало выдающимся.

В родных стенах Я. В. Флиера концертный марафон имел свою драматургию. В Большом зале исполнялись концерты для фортепиано с оркестром, в Малом проходили камерные вечера (оба зала были выделены бесплатно). Попасть в Большой и накануне дня рождения Якова Владимировича, и в день его 100-летия оказалось весьма трудно – билеты спрашивали по всей Никитской. И это неудивительно: один за другим поднимались на сцену замечательные представители школы Флиера. Владимир Фельцман с невероятным вдохновением интерпретировал Второй концерт Брамса, Михаил Плетнев поразил виртуозностью и удивительной гибкостью аккомпанемента Российского национального оркестра. Прекрасную исполнительскую форму продемонстрировали Ирина Беркович и Нина Лельчук, Дмитрий Рацер и Сергей Мусаелян. Кроме того, выступили студенты и аспиранты класса Ю. С. Айрапетяна, единственного активно преподающего в Московской консерватории представителя школы Флиера. И в игре «внуков» Якова Владимировича можно было узнать знакомые черты: великолепное звуковедение (любимое флиеровское фортепианное bel canto), свободу технического воплощения при главном – яркости драматургического замысла.

Навстречу событию создавался Фонд имени Якова Флиера, в состав которого вошли практически все ученики Якова Владимировича, ныне рассеянные по всему свету. Организаторами Фонда, кроме Сергея Мусаеляна, бывшего главным мотором всего музыкального саммита, стали Андрей Яковлевич Флиер и Сергей Кириллович Виноградов (сын известного профессора Московской консерватории К. В. Виноградова)… Усилия Фонда направлялись по разным каналам: собирать и реставрировать возможно полный каталог фотографий Флиера, помогать с переизданием книги 1983 года. Ныне фотоальбом стал по-настоящему уникальным. Часть найденных сокровищ иконографической коллекции Фонда была любезно предоставлена и для издания буклета (составитель М. Д. Соколова). Получив от министерства культуры вместо запрашиваемых на фестиваль 12 миллионов рублей обещание всего лишь 500 тысяч, Фонд начал работу исключительно на свои средства: это и издание рекламы, и расселение приехавших в лучших гостиницах, и оплата дорожных расходов (разумеется, никто из прибывших учеников Флиера не ставил вопрос о гонораре)…

Очень органично в фестивальные торжества влились и две музыкальные школы, носящие имя Флиера: школа № 16 в Москве и школа искусств в Орехово-Зуево, где родился замечательный музыкант. На базе московской школы проводился очередной конкурс молодых исполнителей им. Флиера, а также конкурс научных трудов педагогов-пианистов, работающих в ДМШ. Лауреаты обоих видов соревнований не только выступали в Рахманиновском зале, но и получали здесь лауреатские звания разных профилей. А в ДШИ Орехово-Зуево, что стоит на улице, носящей имя пианиста, празднества начались с открытия памятника. Многие из приехавших в Россию старших учеников Якова Владимировича прибыли в город его детства, чтобы участвовать в торжественной церемонии. На ступенях школы стояли глава администрации района, Ю. С. Айрапетян, директор школы О. А. Андреева – бессменный руководитель, организатор международных конкурсов им. Флиера. Погода в этот день выдалась особенно неблагоприятной: дул жесткий ветер, все более темнело небо, крапил осенний моросняк. И вдруг произошло чудо: неожиданно, всего на какие-то несколько минут, выглянуло яркое ласковое солнце – словно душа великого музыканта вдруг осенила памятник своей благодатью. Потом был концерт, где выступали самые талантливые дети. Эти самородки замечательно играли на разных инструментах и спели в ансамблевом варианте Ave Maria Шуберта. Словом, получилось все, что задумывалось. И даже больше: ко дню рождения успела и книга «Яков Флиер. К 100-летию», где впервые слились в единый хор осанны Учителю, голоса-воспоминания всех поколений его благодарных учеников.

Профессор Е. Б. Долинская

№ 8 (1301), ноябрь 2012

Записи Самуила Евгеньевича Фейнберга (1890–1962) давно стали неотъемлемой частью золотого фонда фортепианного исполнительского искусства. Он обладал колоссальным репертуаром, включавшим в себя практически всю русскую и зарубежную классику, произведения своих гениальных современников, а также собственные сочинения и транскрипции.

По воспоминаниям профессора З. А. Игнатьевой, одной из последних учениц великого музыканта, Самуил Евгеньевич любил играть в классе своим ученикам изучаемые ими произведения или близко связанные с ними по смыслу. Впечатление от таких «спонтанных концертов» было настолько сильным, что по окончании сознание ученика с трудом возвращалось в 28 класс из тех заоблачных, божественных высот, куда уводило его исполнение учителя. А Самуил Евгеньевич, пряча улыбку, говорил: «Но так играть нельзя, – а то заругают!» На фоне этой поистине безграничной широты таланта Фейнберга приходится с горечью осознавать, сколь малая часть его творчества была зафиксирована в аудиозаписи. Тем более ценной представляется каждая публикация еще неизвестных страниц его фонографического наследия.

Фейнберг первым в России исполнил, а затем и записал все 48 прелюдий и фуг «Хорошо темперированного клавира» Баха. Однако исследование архива Лаборатории звукозаписи Московской консерватории привело к неожиданному открытию. Выяснилось, что наряду с общеизвестной, хрестоматийной записью ХТК Баха существует еще одна, правда не в полном объеме (отсутствует вторая половина I тома). Это так называемые «прогоны» или исполнительские «пробы». Некоторые из них были сделаны в маленькой консерваторской студии, другие – в доме на Миусской, третьи – в Малом зале консерватории. По воспоминаниям ученицы С. Е. Фейнберга профессора Л. В. Рощиной, по воскресеньям, с портфельчиком в руке, в сопровождении своего брата – художника Л. Е. Фейнберга, Самуил Евгеньевич поднимался в Малый зал, где его встречал работавший в те годы тонмейстером Мстислав Петрович Ковалев. Из крошечного кабинета звукозаписи рядом с балконом Малого зала (сейчас это комната дежурных) приносился микрофон, включалась запись, и Самуил Евгеньевич начинал играть. Практически все прелюдии и фуги писались с одного раза, без повторов, за исключением ре-мажорной прелюдии из первого тома, которую Самуил Евгеньевич записал два или три раза.

Новое издание «Самуил Фейнберг. Иоганн Себастьян Бах / Записи из личного архива Самуила Фейнберга 1929–1962», приуроченное к 50-летию со дня смерти выдающегося музыканта, уникально в своем роде. Не так часто слушателям предоставляется возможность проникнуть в творческую лабораторию исполнителя, в его «святая святых» – записи великих исполнителей прошлого и современности являют нам, как правило, плод взвешенных эмоций и уравновешенных чувств, если речь идет о студийных записях, или запечатленное мгновенье поэтического озарения, вдохновенный монолог артиста перед слушательской аудиторией, если запись сделана во время концерта. Здесь же – совершенно особый случай. Опубликованные записи, включая сделанные «для себя», открывают внутренний мир музыканта – личности огромного культурного масштаба, не связанной в момент исполнения никакими рамками и условностями.

Подробный сравнительный анализ «официальной» и «домашней» исполнительских версий – предмет отдельной научной статьи. Предельно ясно лишь одно, что Фейнбергу была абсолютно чужда всякая «законсервированность» трактовки, мумификация образов. Эти записи настолько не похожи друг на друга по характеру интерпретации, что возникает ощущение, будто их делали два разных человека. Чувство абсолютной творческой свободы, утонченность и естественность высказывания, «полнокровность» стиля отличают «домашнюю» версию исполнения. Возникает ощущение, что и сама музыка рождается прямо «здесь» и «сейчас»!

Реставрация записей длилась больше года. Несколько небольших фрагментов записи ХТК оказались безнадежно испорченными. Но реставраторам Лаборатории звукозаписи Московской консерватории удалось сделать невозможное. Проявив чудеса профессионализма и изобретательности, они смогли включить эти записи в новое издание и сохранить целостность их восприятия.

Четвертый диск настоящего издания является своего рода «компенсацией» слушателям за отсутствие не сохранившейся до наших дней «домашней» записи второй половины I тома ХТК и содержит настоящие раритеты. Впервые публикуются записи из домашнего архива пяти трехголосных Инвенций (Симфоний), ре-мажорной Токкаты, ля-минорной Фуги с восхитительным прелюдированием выписанной Бахом аккордами предшествующей ей Фантазии, как и жемчужин фейнбергского аудионаследия (отреставрированные записи с пластинок) – Бурре из Английской сюиты № 2 ля минор и Партиты № 1 си-бемоль мажор. Также впервые в одном издании собраны все записанные Самуилом Евгеньевичем собственные обработки хоральных прелюдий Баха – высочайший образец фейнбергского искусства фортепианной транскрипции и его абсолютный исполнительский шедевр.

Евгений Платонов

№ 7 (1300), октябрь 2012

С 23 по 27 сентября 2012 года Московская консерватория широко отметила 80-летие со дня рождения Юрия Николаевича Холопова (1932–2003), выдающегося ученого-музыковеда, профессора кафедры теории музыки

Для каждого из нас годы, проведенные в консерватории, – несомненно, самые счастливые. Пролетевшие на «одном дыхании» в студенческую пору, они навек оставляют глубокий след в наших душах и вспоминаются с чувством теплой ностальгии и благодарности учителям. Особенно если эти учителя такие, как Юрий Николаевич Холопов…

Кажется, совсем недавно в консерватории с размахом отпраздновали его 70-летие; но эти десять лет промелькнули, как один миг. Нет с нами уже и самого юбиляра, и тех, кто принимал непосредственное участие в организации и проведении первого фестиваля «Музыкальные миры Юрия Николаевича Холопова» в 2002 году: Валерии Стефановны Ценовой и Бориса Григорьевича Тевлина – его соратников, верных сподвижников. Не вспомнить о них сегодня было бы несправедливо, ибо именно они тогда способствовали созданию особой атмосферы творчества вокруг юбилейных торжеств, задали высокую планку, на которую равнялись и нынешние организаторы. И надо признать, небезуспешно.

Состоявшиеся в честь 80-летия Ю. Н. Холопова мероприятия, инициированные кафедрой теории музыки и курировавшиеся лично заведующим кафедрой профессором А. С. Соколовым, поразили масштабом и своей концепцией. Это и три блестящие выставки, подготовленные НМБТ, Музеем имени Н. Г. Рубинштейна и Архивом Московской консерватории, и концертная программа, в которой достойное место заняли вечера-приношения Ю. Н. Холопову. Звучали старинная и фольклорная музыка, классика ХХ века и новейшие композиции, вплоть до премьер сочинений современных авторов, отразив сферу интересов и художественных вкусов Холопова.

Грандиозная конференция «Наследие Ю. Н. Холопова и современное музыкознание» (длившаяся четыре дня) собрала учеников и коллег ученого из самых разных регионов России (Санкт-Петербург, Казань, Владивосток) и зарубежья (Австрия, Бельгия, Болгария, Литва, США, Франция, Швейцария, Украина). Панорама научной проблематики и тематика докладов в полной мере продемонстрировали, сколь актуальны сегодня идеи Холопова, насколько динамично развивается созданная им научная школа.

На Круглом столе, который виртуозно провел проректор по научной работе профессор К. В. Зенкин, в финале конференции выступили В. Н. Холопова, Э. Б. Рассина, В. Г. Тарнопольский, Е. М. Царева, Л. З. Корабельникова, С. И. Савенко и другие. Прозвучали не только воспоминания о Юрии Николаевиче, его первых годах педагогической деятельности в стенах консерватории и Мерзляковского училища, но и размышления о путях развития современного музыкознания и музыкального творчества.

Своеобразным «лейтмотивом» почти каждого выступления звучала мысль о том, сколь важен вклад Ю. Н. Холопова в развитие нашей музыкальной науки, культуры, традиций Московской консерватории. Но не менее важным можно было бы назвать его вклад в каждого из нас – своих учеников, который не сводился только лишь к объему полученных знаний, профессиональным навыкам, методике… Пожалуй, не меньшим влиянием явилось для нас личное обаяние Юрия Николаевича, его удивительные человеческие качества, честность, порядочность, искренность, одержимость Наукой, необыкновенное уважение к другим людям. Вспоминается один случай. Зимой 2003 года, когда Юрий Николаевич был уже тяжело болен, студентка-теоретик очень плохо отвечала на одном из зачетов. С негодованием профессор Холопов пожурил ее: «У Вас что, семеро по лавкам, почему Вы не подготовились?» Девушка скромно промолчала и получила свою неудовлетворительную оценку. Когда она вышла из класса, один из педагогов уточнил, что эта студентка – молодая мать, недавно родила и, видимо, действительно не имела возможности подготовиться. Юрий Николаевич ничего не сказал, но спешно вышел из класса. Узнав в деканате, где сейчас может быть на занятиях эта студентка, он побежал в соседний корпус и, постучав в дверь, вызвал ее из аудитории со словами: «Простите меня, я не знал, что у вас грудной ребенок…»

В этом был весь Юрий Николаевич! Великий Ученый и великий Человек.

Доцент М. В. Воинова

№ 4 (1296), апрель 2012

Герман Ханачек. Портрет В. И. Сафонова. Нью-Йорк, 1907. Холст, масло

Всякий раз любуясь уникальным архитектурным ансамблем нашей Alma mater, часто ли мы вспоминаем ее директора, усилиями которого она обрела свой неповторимый облик? В этом году исполнилось 160 лет со дня рождения Василия Ильича Сафонова (1852–1918) – выдающегося русского музыканта и просветителя. С начала февраля под эгидой Всероссийского музейного объединения музыкальной культуры имени М. И. Глинки, Московской государственной консерватории, Международного союза музыкальных деятелей и Фонда А. Н. Скрябина в Москве проходят конференции, концерты, выставки, посвященные этой дате, выходят новые публикации. Творческое наследие В. И. Сафонова переживает свое второе рождение.

«Сильный был человек, любопытнейшая, яркая фигура, сложность и одаренность удивительнейшие. Казак, старовер, нежнейший пианист, действительный статский советник, хозяин гостиницы в Кисловодске, превосходный капельмейстер, делец-администратор, чувствительнейший и добрейший человек, самовластнейший деспот в директорах консерватории, американец, европеец, остроумнейший и развеселый собеседник с меланхолическими глазами и червоточиною внутри. Воплощение того русского таланта, который на все годится и всюду чувствует себя неудовлетворенным…» Таким многоликим запомнился Василий Ильич Сафонов известному московскому литератору конца XIX – начала XX века А. В. Амфитеатрову.

А. С. Соколов и М. А. Брызгалов на открытии «Сафоновских чтений»

Оценивая значение этой личности в контексте эпохи Серебряного века, осознаешь, что по масштабу своей созидательной деятельности Сафонов сопоставим лишь с Антоном и Николаем Рубинштейнами. Такой же титанический размах, блестящее достижение поставленных целей, полная самоотдача. Такой же единоличный стиль управления: неслучайно современники определяли периоды их директорств как «царствования». Сафонов выступил продолжателем рубинштейновских инициатив и, вместе с тем, завершителем традиции дореволюционного русского музыкального просветительства, распространявшегося не только на Россию, но и далеко за ее пределы.

Путь Сафонова в музыке был неординарным. Уроженец Терского края, наделенный от природы блестящими музыкальными способностями, он избежал участи вундеркинда, получив образование в одном из привилегированных учебных заведений Российской империи – Александровском (бывшем Царскосельском) лицее и занимаясь частным образом по фортепиано (у А. И. Виллуана и Т. О. Лешетицкого) и теории музыки (у Н. И. Зарембы). Перед ним открывалась перспектива чиновничьей службы. Однако при первой возможности он оставил эту стезю и поступил в Петербургскую консерваторию (1879), закончив ее с золотой медалью всего через год (!) после поступления. Музыкальная карьера Сафонова развивалась стремительно: вчерашний студент превратился в преподавателя Петербургской (1880), через несколько лет – в профессора Московской консерватории (1885), а вскоре он возглавил ее в качестве директора (1889). Его 17-летнюю деятельность на этом посту без преувеличения можно охарактеризовать как подвижничество.

Участники «Сафоновских чтений»

История взаимоотношений Сафонова с Московской консерваторией драматична. Получив ее в состоянии потери лидерских позиций на музыкальной арене города, он поднял престиж учебного заведения на недосягаемую высоту: сформировал новый консерваторский оркестр, создал уникальную фортепианную школу. Из его класса вышли столь разные индивидуальности, как А. Н. Скрябин, Н. К. Метнер, И. А. Левин, Р. Я. Бесси-Левина. Но главное, он воздвиг новое великолепное здание консерватории. Сафонову пришлось услышать в свой адрес немало нелестной критики, в том числе упреки в непомерном честолюбии и амбициях. Но какова была его собственная мотивация?

«…Если бы каждый из нас делал бы возможно совершеннее свое дело, не примешивая к нему ничего постороннего, это было бы настоящее Царствие Божие. Так я всегда старался жить, оттого всегда мужественно нес всякие невзгоды и одно могу сказать – в гробу мне лежать не будет стыдно» – так писал Сафонов своему бывшему ученику Константину Игумнову, покидая директорский пост. Как известно, уход Василия Ильича был обусловлен его несогласием с мнением Художественного совета. Всегда открыто исповедовавший свои жизненные, художественные и идеологические принципы, Сафонов был убежден: «Искусство аристократично и монархично. Как нельзя “комитету” написать симфонию, также точно и большое художественное дело может вести только один человек, даже два будут друг другу мешать, а, следовательно, мешать и самому делу. Это для меня ясно. Иначе я не представляю себе правильной постановки художественного воспитания».

В. И. Сафонов

В 1906 году начался зарубежный, не менее насыщенный этап биографии Сафонова. Он приобрел мировую известность в качестве дирижера, активно пропагандируя русскую музыку. Аристократ и самовластный руководитель, Сафонов никоим образом не может быть назван музыкальным консерватором. Непревзойденный истолкователь классиков, он испытывал жгучий интерес к современности, в частности, к сочинениям Я. Сибелиуса, Р. Штрауса, Э. Элгара, ранним опусам С. Прокофьева. Огромны его заслуги в пропаганде сочинений Чайковского и Скрябина. Его концертный график не ослаб даже в период Первой мировой войны. Лишь в 1917 году он вынужден был прекратить заграничные выступления.

После смерти Сафонова его имя по идеологическим причинам оказалось в тени. Сын генерала царской армии, тесть министра финансов, отец возлюбленной адмирала Колчака не вписывался в каноны советской историографии. Круг молчания был разорван в конце 1950-х годов в связи с победой на Первом международном конкурсе имени П. И. Чайковского Вана Клиберна – «музыкального внука» Сафонова. Сейчас идет активная разработка его творческого наследия, по материалам которого подготовлен такой фундаментальный труд, как «Летопись жизни и творчества В. И. Сафонова» (М., 2009; сост. Л. Тумаринсон, Б. Розенфельд). Начиная с 1992 года регулярно проводятся всероссийские конференции и форумы, приуроченные ко дню рождения Василия Ильича (25 января / 6 февраля).

На сей раз статус «Сафоновских чтений» был особенно высок: они объявлены «международными». Чтения проходили в Музее-квартире А. Б. Гольденвейзера, который с 9 по 11 февраля 2012 года превратился в центр научно-музыкальной жизни. Хранителям этого уникального Дома – А. Ю. Николаевой и А. С. Скрябину – удалось создать неповторимое сочетание гостеприимства, доброжелательной ауры и старомосковского уюта. Звучание гольденвейзеровского «Бехштейна» воскресило дух ушедшей эпохи. Постоянную музейную экспозицию дополнял портрет В. И. Сафонова работы Г. Ханачека.

В приветствиях ректора Московской консерватории А. С. Соколова и генерального директора ВМОМК М. А. Брызгалова были затронуты проблемы преемственности музыкальных поколений, забвения и исторической памяти. Результаты своих изысканий представили ведущие музыковеды и молодые исследователи из России (Москва, Санкт-Петербург, Клин, Кисловодск, Пятигорск, Екатеринбург, Астрахань), Украины, Швеции, Италии. В докладах Сафонов был представлен во всех ипостасях – как пианист, педагог, дирижер, администратор, общественный деятель и, наконец, как гражданин мира и автор богатейшего эпистолярия: презентация «Избранной переписки» Сафонова (сост. Е. Кривицкая, Л. Тумаринсон) стала важным событием Чтений.

Не менее насыщенной была концертная программа из произведений, посвященных Сафонову композиторами-современниками. Она стартовала в Малом и завершилась в Большом зале Московской консерватории. Сейчас в его фойе размещена мемориальная сафоновская экспозиция. Безусловно, открытие нашего «Храма искусства» после прошедшей реставрации стало наиболее весомым приношением В. И. Сафонову. «Время – мой самый лучший адвокат» – пророчески писал Василий Ильич более века назад. Сейчас «время Сафонова» настало.

Г. А. Моисеев,
cт. научный сотрудник МГК

Иллюстрации предоставлены ВМОМК им. М. И. Глинки

№ 2 (1294), февраль 2012

Холодным и темным декабрьским днем уходившего года в фойе Большого зала открылась уникальная выставка – «Луиджи Ноно, 1924-1990. Маэстро звуков и тишины» (из архивов Фонда Луиджи Ноно в Венеции), – посвященная музыканту, признанному сегодня одним из самых значительных композиторов второй половины ХХ века, творцом нового музыкального звука, нового музыкального времени и пространства. Как по волшебству выставка перенесла всех в прекрасную солнечную страну, став мощным заключительным аккордом необыкновенно насыщенного культурными событиями Года Италии в России и, одновременно, началом XIII Международного фестиваля современной музыки «Московский форум» с названием не только красивым и поэтичным, но и удивительно точным: «Россия – Италия: искусство перспективы».

С приветственными речами выступили организаторы выставки: ректор профессор А. С. Соколов, директор Итальянского института культуры в Москве господин Дель Аста; художественный руководитель «Московского форума» профессор В. Г. Тарнопольский. Особую значимость событию придало участие легендарного режиссера Ю. П. Любимова – автора нашумевшей постановки новаторской оперы Луиджи Ноно «Под жарким солнцем любви» в миланском театре Ла Скала (1975), которая в свое время стала европейской сенсацией. После открытия выставки все переместились в Конференц-зал, где Юрий Петрович подробно рассказал о совместной работе с Ноно над его оперой, а затем последовал ее многочасовой видеопоказ.

Центр современной музыки при поддержке Итальянского института культуры в Москве преподнесли публике бесценный подарок. Мы смогли увидеть редчайшие архивные документы. Множество фотографий из семейных альбомов: Ноно – на гондоле, на фоне венецианского собора Святого Марка, с супругой Нурией – дочкой Арнольда Шенберга, со своими детьми. Совсем иное – фотография с рабочими на какой-то итальянской фабрике (заметно, что рабочие, как ни странно, в совершенном восторге от авангардной музыки Ноно). Или явно очень старая фотография – молодой Ноно на даче своего любимого учителя Джан Франческо Малипьеро – крупнейшего педагога, открывшего полифонию эпохи Возрождения для итальянских музыкантов ХХ века (кстати, будущего прославленного авангардиста он учил по «устаревшим» трактатам ренессансных мастеров о контрапункте; Ноно это почему-то очень нравилось!)…

На других стендах – эскизы, схемы, планы, наброски. Листок нотной бумаги – учебные конспекты: «Урок 15. Название урока: трехголосный контрапункт». Под этим – последовательность из двенадцати звуков, и все. Тут же: «Урок 16». Столбиком, по пунктам, аккуратно записаны какие-то правила, научные понятия, их значение, «ученая» терминология…

Подробнейший фонетический анализ стихотворения, положенного затем в основу хорового опуса 1957 года (поэтические строки пронумерованы, все гласные подчеркнуты красным карандашом; на полях синей и черной ручкой зафиксированы отдельные мысли, намечен динамический профиль)…

Цитаты из предисловия к «Прометею»: «Прометей» – это не опера. Это – трагедия, состоящая из звуков. Это – путешествие мысли, это – плавание от одного острова к другому. Уметь слушать. Даже тишину. В тишине очень трудно слышать другого. Другие мысли, другие знаки, другое звучание, другие слова, другие языки.

Интереснейшая схема-график (1984), изображающая исследование структуры цвета (рабочие материалы Ноно для его постановки «Прометея», где композитора увлекали связи цвета, света и звука; почему-то вспоминается Гете с его «Учением о цвете», эксперименты Скрябина)… На противоположной стене – страница с любопытными кружочками, стрелками, квадратиками, нарисованными цветными фломастерами, – это схема распространения звука для пьесы «Нет дорог, нужно идти» (1987 год), посвященной Андрею Тарковскому (название – часть фразы, начертанной на стене одного старинного францисканского монастыря в Андалусии)…

Присутствовавшая на открытии выставки профессор Л. В. Кириллина, автор нескольких книг об итальянской музыке ХХ века, в ответ на вопрос «Много ли раз бывал Ноно в России?» рассказывает:

Будучи коммунистом, Ноно, естественно, приезжал в Советский Союз. Но когда он приезжал, все время получались какие-то несовпадения между тем, что он желал бы видеть, с кем он желал бы встретиться, и тем, что ему предлагалось – официозная программа. Не принимать его радушно не могли, поскольку он был и коммунист, и, между прочим, член ЦК итальянской компартии. Но с точки зрения наших партийных деятелей он выглядел несколько нетрадиционно для такого серьезного амплуа. А ему, естественно, хотелось узнать, что делают люди, которых он считал наследниками первого русского авангарда – 20-х годов, его тянуло к молодым тогда композиторам (он очень ценил Губайдулину). А когда зашла речь о сотрудничестве с Любимовым, то в высших кругах всячески пытались этого не допустить и пришлось привлечь «тяжелую артиллерию» в лице двух генсеков итальянской компартии, директора Ла Скала Паоло Грасси, и тогда, наконец, это приглашение состоялось.

Воспоминания Ю. П. Любимова о работе над оперой Луиджи Ноно оказались особенно колоритными. Описывая давние события, Мастер был остроумен и по-театральному ярок:

Это был прекрасный господин, дамы не могли перед ним устоять. Я не пропагандирую Дона Джованни, потому что Луиджи – интеллектуал, но он – очень свободный человек. И, конечно, мне было очень интересно находиться рядом с ним – это осталось со мной на долгие годы, а ведь все было давно.

Предприятие было странное. Для нас, советских. Потому что началось с переговоров господина председателя компартии Италии с нашим дорогим товарищем Брежневым. И когда просили, чтобы прислали меня, то он отвечал: «Мы пришлем тебе хорошего, а вот этот – плохой, не надо». Переговоры продолжались в течение целого года…

Ноно появился в Москве с огромным портфелем. «Луиджи, что это, у вас там такая бюрократия в Италии, что вы ходите с такими портфелями?» «Нет!» «А где же ты его купил-то?» «Это сделала мне жена, Нурия. Там диаграмма!» Я говорю: «А как же я буду их читать?» «А я тебе все расскажу.» (Потом эту музыку мне расшифровывал Эдисон Денисов, он ведь виртуоз! Он мог воспроизвести, показать, как все развивается. Он садился за рояль, ставил эти диаграммы, бил по клавишам, потом бил ногой, потом изображал голосом: «Ааауеа Зааа бум бум бум»… Эдисон дал свои пластинки с записями других вещей Луиджи, чтобы я влез в его мир, в его звуки, чтобы я имел какое-то представление о его музыке, чтобы я приехал в Италию с каким-то планом, а не просто неподготовленным кретином…)

Министром культуры тогда был Петр Нилыч Демичев, который очень не любил меня, – он как дама покрывался пятнами, когда я являлся по приказу. Министр решил узнать, что такое эта новая музыка, которую он, вроде, должен был благословлять. И вот мы с Ноно к нему явились. Луиджи пришел в галстуке, свитере, сверху пиджак (Россия – холодная страна). Когда он начал рассказывать про музыку, то сперва снял галстук и бросил на пол. Настороженный министр (кандидат в члены Политбюро!) воспринял это как пощечину, вздрагивал. Потом Ноно стало жарко (он все рассказывал, цитаты приводил: Парижская Коммуна… Маркс… Ленин…), и он снял и бросил пиджак, затем свитер… Тот – вообще в полном смятении. Дальше Ноно цитирует еще какие-то свои вещи: «Мммаррр-к-к-к-ссссс-ссссс…» Министр думает, что он попал в сумасшедший дом, и не пора ли нажать кнопку, чтобы нас вывели… Но какой вывод сделал я? С тех пор я стал небрежно относиться к вещам. Я стал раскрепощенным. Я и был раскрепощенным, но не настолько, насколько надо в искусстве. А Луиджи научил меня с пренебрежением относиться к материальным вещам. Видите, я до сих пор это помню…

(далее…)

№ 6 (1289), сентябрь 2011

Лишь в неизменном – бесконечность,
Лишь в постоянном – глубина,
И дальше путь, и ближе вечность,
И все ясней: любовь – одна.

З. Гиппиус

Биографии многих романтиков нередко представляются потомкам литературными произведениями: кто-то успевает прожить лишь краткое лирическое стихотворение, другому достается новелла с трагическим исходом, встречаются путевые дневники и авантюрные романы… Судьба Ференца Листа видится ныне разновидностью житийного повествования, в котором мы, по наблюдению В. Розанова, «…ищем правил спасения, отделяем частное, личное, отбрасываем подробности, к своему времени относившиеся, и оставляем одно общее…».

Религией композитора была и оставалась музыка – здесь альфа и омега нравственности, здесь этика бытовой жизни, оправдывающая большинство поступков и не заменяемая церковными установлениями. Он не был свят, но был истов – в дружбе, в любви, в служении искусству и презрении к филистерству. Уже в ранней статье – некрологе Н. Паганини (1840) – Лист писал: «Рассматривать искусство не как удобное средство для достижения эгоистических целей и бесплодной славы, но как симпатическую силу, объединяющую и сплачивающую людей друг с другом; строить свою жизнь в соответствии с тем представлением о высоком звании артиста, которое должно быть идеалом таланта; раскрыть деятелям искусства суть того, что они должны и могут сделать; покорить общественное мнение благородством и великодушием своей жизни, зажечь и поддерживать в душах столь родственное добру восхищение прекрасным – вот задачи, которые должен поставить перед собой художник…» Завидна участь человека, который и спустя более сорока лет, на пороге последнего пути, мог бы подписаться под каждым словом этого возвышенного призыва!

Подвижнейший и активнейший в творчестве и общении, Лист на протяжении полувека оставался парадоксальной осью, вокруг которой вращалась музыкальная цивилизация Европы. Географическое смещение этой оси не вносило перемен в ее магнетическую природу. В Париже и Веймаре, Риме и Будапеште он оставался центром притяжения, мерилом истинности и значимости в искусстве. Смолоду познав цену успеха, он щедро протягивал руку начинающим, поддерживал гонимых и утешал унывающих. В молодые годы вихревое вращение музыкальной вселенной втягивало в свою орбиту едва ли на каждого, кто к ней приближался. Даже противники не могли отрицать дьявольского обаяния и сверхъестественного таланта, сравнимого только с паганиниевским, и не случайно столько раз возрождавшего на клавишах скрипичные невероятности легендарного итальянца. С течением лет водопад страстей поутих, но «готовность к бытию» осталась неизменна. Жизнь, подобная рейнской идиллии утесов и водоворотов, над которой звучат притягательные и гибельные песни, по-прежнему манила стареющего Листа. Современники упрекали его в компромиссах, в отречении от революционного настроя молодости, а он уже очень хорошо понимал, что не вся война – сражение, многое решает навык стратега и терпение осаждающего.

(далее…)

№ 6 (1289), сентябрь 2011

Большой зал, наш прекрасный и несравненный зал, возрожденный как птица Феникс, летом вновь распахнул свои двери! Это событие трудно переоценить. Его с надеждой и опасениями ждали все – и те, кто учил, и те, кто учился, и те, кто помогал им, туже затянув пояса (вспомогательным службам на время закрытия зала сняли надбавки), и те, кто строил, и, конечно, целая армия консерваторских слушателей, для которых Музыка и Большой зал – понятия неразрывные.

«Мы вам первым покажем и продемонстрируем звучание Большого зала. Еще никто в Большом зале не издавал ни одной ноты», – сказал ректор профессор А. С. Соколов, открывая заседание Попечительского совета 6 июня. Такой приятный сюрприз для маститых попечителей был первым шагом возвращения великого зала в музыкальный мир. За ним последовали экспертиза акустики – вечером того же дня; выпускные торжества консерватории, ознаменовавшие публичный выход возрожденного зала «в свет»; и, наконец, открытие XIV конкурса им. П. И. Чайковского в его исторически родных стенах, что было принципиально важно для Московской консерватории и очень многих выдающихся музыкантов.

«Акустика стала еще прекрасней!» – воскликнул ректор, приветствуя 8 июня участников торжественного выпускного акта, в ответ на радостный гул счастливой аудитории ошеломляюще красивого зала. Праздничный концерт, который затем последовал, подтвердил волнующую новость: акустика зала, его главная ценность, не пострадала. Все остальные красоты лишь оттеняли важнейшее качество – музыкальное, звуковое совершенство.

«Произведены уникальные работы по реставрации и сохранению звучания зала… Причем удивительно, что после реставрации качество стало лучше, поскольку мы очистили подземные помещения под залом от техники и зал стал резонировать как в пол, так и в потолок», – подчеркнул Министр культуры А. А. Авдеев, докладывая 9 июня на заседании президиума Правительства РФ о готовности Большого зала Московской консерватории.

«Мы сегодня открываем XIV Международный конкурс имени Петра Ильича Чайковского… Здесь, в Москве – в этом замечательном зале, который мы в течение года привели в порядок. Кстати, мы будем продолжать восстанавливать консерваторию: до 2016 года будут продолжаться эти работы», – такими важными для нас словами Премьер-министр России В. В. Путин приветствовал 14 июня собравшихся в Большом зале. Затем в его стенах к радости многочисленных московских приверженцев конкурса Чайковского прошли состязания пианистов и заключительный концерт победителей.

«Сначала фантазируя, потом все более укрепляясь в своих намерениях, мы решили, что надо вернуть то, что забыли», – рассказывает ректор. Речь идет о прекрасном витраже Святой Цецилии в фойе Большого зала, утраченном во время бомбежки 1941 года. Образ Святой Цецилии, покровительницы духовной музыки, в течение столетий волновал воображение художников – прекрасную деву с разными музыкальными инструментами изображали в широком диапазоне смыслов: от условного, духовно-религиозного наполнения до вполне светского, где женская красота и одухотворенность олицетворяли красоту искусства Музыки. Для нас особенно интересен витраж-триптих в честь Святой Цецилии в Кафедральном соборе в Оксфорде, созданный в 1870 году. Возможно, именно он побудил В. И. Сафонова, главного создателя нового здания Московской консерватории, и архитектора В. П. Загорского, строителя всего архитектурного ансамбля в духе античного храма, украсить фойе нового зала красивейшим витражом. Ныне возрожденный в санкт-петербургской мастерской Вадима Лебедева, он вновь занял свое историческое место. Теперь Покровительница музыки, 110 лет назад пришедшая в наш «Храм искусства дорогого», как пелось в Гимне на открытие Большого зала, вновь осеняет его пространство. А 10 июня Митрополит Волоколамский Иларион, председатель отдела Внешних церковных связей, член Попечительского совета Московской консерватории, по благословению Патриарха Кирилла совершил обряд освящения обновленного зала.

«Такое быстрое завершение работ было бы невозможно без поддержки на самом высоком уровне», – заявил ректор со сцены, открывая благотворительный Фестиваль Большого зала, когда предоставил слово заместителю мэра Москвы по социальной политике Л. И. Швецовой и председателю комитета Госдумы по культуре, члену Попечительского совета Г. П. Ивлиеву. Свои приветствия и наилучшие пожелания передал также мэр Москвы С. С. Собянин; в качестве личного участия в проектах консерватории он выделил крупную денежную сумму для финансирования молодежного фестиваля, стартовавшего в камерных залах.

«Москва ни одного лишнего дня не может дышать без этого зала», – вспоминали выступавшие гости слова А. С. Соколова, отмечая огромную заслугу ректора в том, что он настоял на рекордно коротких сроках реставрации и что консерватория справилась. Поэтому важно, что новый сезон и, одновременно, Фестиваль Большого зала открыли 3 сентября именно консерваторские музыканты.

Программа первого концерта была подобрана как нельзя более удачно, и настроение праздничности и сопричастности чему-то великому сохранялось весь вечер. В первом отделении звучал Бетховен: увертюра «Освящение дома», соч. 124 и Концерт для фортепиано, скрипки и виолончели с оркестром, соч. 56. Во втором отделении, посвященном Чайковскому, были исполнены три фрагмента из кантаты «Москва» (1883), Вариации на тему рококо для виолончели с оркестром, соч. 33 (в связи с болезнью Зураба Соткилавы заменившие вокальные номера программы), а «на десерт» было подано «Па-де-де» из балета «Щелкунчик».

Все исполнители выступили на очень высоком уровне. Публику впечатлила слаженная, технически совершенная игра солистов «Московского трио» – Александра Бондурянского (фортепиано), Владимира Иванова (скрипка), Михаила Уткина (виолончель) – в виртуознейшем тройном концерте Бетховена. Вполне достойно показали себя консерваторский хор (руководитель Станислав Калинин) и солистка (Ксения Леонидова), представив вниманию публики редко исполняемую кантату. Виолончель Нарека Ахназаряна, победителя ХIV Международного конкурса имени П. И. Чайковского, так и пела, и казалось, это был его звездный час – столь страстно публика не аплодировала ему даже на конкурсе. Симфонический оркестр Московской консерватории прекрасно проявил себя не только в главной роли, но и в качестве аккомпаниатора. Его руководитель Анатолий Левин провел огромную работу – вся программа была сделана очень стильно, для каждого произведения найдены выразительные детали и штрихи. Было слышно, насколько вырос оркестр за прошедшее время.

Концерт прошел с большим успехом при полном зале – пригласительные билеты разошлись задолго и пустых мест практически не было. А впереди у слушателей следующие симфонические программы Фестиваля Большого зала: 12 сентября – концерт оркестра Павла Когана; 20 сентября – капеллы Валерия Полянского; 19 октября – симфонического коллектива Владимира Федосеева.

Новый отсчет событий возрожденного Большого зала Московской консерватории начался. Время пошло…

Собкор «РМ»
Фото Дениса Рылова