№5 (1370), май 2020

29 марта, после тяжелой болезни, в возрасте 86 лет, скончался Кшиштоф Пендерецкий – великий польский композитор и дирижер. Ушел один из самых ярких и самых популярных композиторов современности, оказавший свое влияние на всю европейскую музыкальную культуру. За свою долгую жизнь Кшиштоф Пендерецкий был удостоен множества наград, премий, орденов и почетных знаков. Он являлся почетным доктором нескольких университетов, а также был почетным профессором Московской консерватории.

Пендерецкого любят и ценят в России. Незабываемы его концерты в Большом зале консерватории, где он сам дирижировал своими произведениями. Он покорил московскую публику своей музыкой: оригинальной, яркой, темпераментной, захватывающей. Пендерецкий оставил богатейшее творческое наследие, которое вошло в золотой фонд мирового искусства. Среди его сочинений – оперы и оратории, симфонии, инструментальные концерты, сонаты и камерная музыка.

Пендерецкий получил прекрасное музыкальное образование в Краковской Музыкальной академии и гуманитарное – на философском факультете университета. Его композиторский дебют был ошеломляющим: на конкурсе молодых композиторов Польши (1959) он получил все три первых премии. Это были «Строфы» для сопрано, чтеца и десяти инструментов (на слова Минандра, Софокла и др.), «Эманации» для двух струнных оркестров и Псалмы Давида для смешанного хора и струнных (на тексты библейских псалмов). С этого момента к Пендерецому приходит европейская известность. «Строфы» в том же 1959 году прозвучали сначала на «Варшавской осени», затем в Париже, под управлением Пьера Булеза, а вслед за этим в Вене, Палермо и многих других городах Европы.

В 1960 году его оригинальное оркестровое сочинение «Плач по жертвам Хиросимы» для 52 струнных инструментов делает его имя известным во всем мире. Позднее, через 40 лет, как подобный отклик на трагические события мирового значения, появляется еще одно его произведение: Концерт для фортепиано с оркестром под названием «Воскресение», посвященный памяти жертв теракта 11 сентября 2001 года в США.

Имя Пендерецкого смело можно назвать в числе великих симфонистов нашего времени. Он автор восьми симфоний, среди которых выделяется монументальная Седьмая симфония для хора и оркестра под названием «Семь врат Иерусалима» (1997), прозвучавшая во многих городах мира, в том числе в Санкт-Петербурге (2001) и Москве (2003) под управлением автора.

Ряд инструментальных концертов написаны композитором по заказу знаменитых исполнителей. Среди них очень красивый Второй виолончельный концерт, посвященный Мстиславу Ростроповичу и исполненный им не один раз.

Но, возможно, самый главный жанр в творчестве Пендерецкого – ораториальный. Всемирную известность приобрели такие монументальные произведения как Страсти по Луке (1966), Заутреня (1971), Польский реквием (2005). Над реквиемом композитор работал около 25 лет.

Особый интерес для российских слушателей (и не только!) представляет Заутреня для хора, солистов и оркестра на церковнославянском языке, оратория с театрально зримыми элементами. Это не литургическая музыка в полном смысле этого слова (два смешанных хора, хор мальчиков, пять солистов дополнены большим симфоническим оркестром, который никогда не допускала православная церковь в свои храмы), а яркое впечатление от православной литургии в Троице-Сергиевой лавре. Это удивительное, единственное в своем роде сочинение уникально не только в творчестве Пендерецкого, но и во всей западноевропейской музыке.

Пендерецкий применил здесь все испытанные приемы сонористики, алеаторики, мультимногоголосия, которые на редкость органично включились в раскрытие новых идей, объединившись со звучаниями элементов православного обряда. Специфическими средствами оркестровой и хоровой сонорики композитор передает особенности архитектурного пространства, акустической среды: гулкость сводов, эффекты реверберации и эха, столь характерные для соборов. Более того, средствами музыки он не только дает возможность ощутить пространство, но и заполненность его многотысячной толпой – звучащей, движущейся, волнующейся, живо реагирующей на происходящее, принимающей во всем участие. Это только один пример оригинального творческого решения, каких у композитора немало.

Музыка Кшиштофа Пендерецкого прочно вошла в современную музыкальную жизнь, постоянно звучит в концертах, в оперных театрах, на фестивалях современной музыки в разных странах мира. В ней много жизни, силы, темперамента, творческой фантазии, оригинальных музыкальных решений. Композитор увлекает слушателя, дарит ему новые ощущения, новые звуковые реалии, новые представления о мире. Она навсегда останется в наших сердцах.

Профессор Л.М. Кокорева

№3 (1368), март 2020

Родион Константинович Щедрин, почетный профессор Московской консерватории:

Весть об уходе Сергея Доренского – очень горькая весть. Я потерял близкого друга, с которым мы были рядом и музыкантски, и человечески на протяжении семидесяти лет! Конечно, это был очень яркий, очень своеобразный, очень талантливый музыкант и человек, который был заряжен исключительным добром к людям. И к ученикам своим, которых он пестовал с такой нежностью и надеждой, поддерживал их и у себя в классе, когда они учились, и потом помогал чем мог, давал советы, ходил на все их концерты. Он жил их судьбами, профессиональными и человеческими.

Конечно, я помню, сколько он играл моих сочинений. Пианист он был превосходнейший. Очень своеобразный. Помню, как ему удавались шопеновские миниатюры. Я считаю огромным достижением его запись на пластинку Концерта Самюэля Барбера, который у нас мало известен, а он достоин внимания музыкантов-исполнителей.

И, конечно, я вспоминаю, какой подвиг он совершил к моему юбилею, когда силами учеников своего класса подготовил и исполнил все мои 24 прелюдии и фуги! Каждый сыграл по нескольку прелюдий и фуг, и этот вечер в Московской консерватории я забыть не смогу никогда. Это был и человеческий подвиг со стороны его учеников и его самого, и подвиг в самом подобном замысле.

Я думаю, он оставил память о себе самую добрую. Более сотни его учеников – лауреаты многих престижнейших международных конкурсов. Конечно, сейчас очень трудное время для исполнителей, потому что все научились играть хорошо. Может быть, и благодаря тому, что они почерпнули из педагогических методов Доренского. Но очень важна удача в судьбах исполнителей – удачный менеджер, удачный концерт, удачное стечение обстоятельств. И в этом он тоже всегда принимал самое деятельное, самое сердечное участие.

Пусть земля ему будет пухом… Я потерял близкого друга и замечательного музыканта…

Профессор Римма Анатольевна Хананина:

Не стало Сергея Леонидовича Доренского – главы огромной кафедры фортепианного факультета, вобравшей в себя педагогов различных фортепианных школ и направлений. Педагогические результаты самого профессора Доренского широко известны – количество его учеников, лауреатов международных конкурсов, почти необъятно. Кажется, совсем недавно в телефонном разговоре его уютный и такой глубокий мягкий тембристый голос произносил: «Римма, а ты знаешь, кто у меня сейчас ассистентом работает? Николай Луганский!» В этом была и гордость, и желание похвастаться.

С Серёжей мы учились вместе в ЦМШ. Он был неразлучен со своим двоюродным братом Игорем Чернышовым. Всегда в одинаковых курточках, но Сергей на голову выше. Его разговор, с позиции его роста, казалось, звучал всегда как-то свысока, чуть небрежно и всегда авторитетно с неподражаемым шармом. Всегда чувствовалась в нем артистическая многослойность, некая скрытая изюминка.

Помню отчетный концерт ЦМШ в Малом зале Консерватории. Я играла Прокофьева – «Менуэт» и «Джульетту-девочку» из сюиты балета «Ромео и Джульетта», а Серёжа – «Муки любви» Крейслера — Рахманинова. Репетицию слушал профессор Григорий Романович Гинзбург – шутил, делал свои замечания… Какими замечательными были наши учителя! Теперь уже совсем мало остается в жизни непосредственных учеников, получивших от них знания из рук в руки. Учителя наши были той плеядой, которую принято называть «Золотым веком фортепианной педагогики».

Воспоминаний о Сергее Леонидовиче Доренском у меня на несколько томов хватит! В истории остается память не только о профессионале, но и о человеке. Для Доренского его класс был любимой семьей, об этом говорят все его ученики. Пусть память о Сергее Леонидовиче Доренском будет доброй и долгой, пусть она служит примером человечности и тепла, которых так не хватает сегодня в мире технологий и расчета…

«Он искренне любил и нас, его учеников, и музыку…»

26 февраля не стало нашего Учителя, Сергея Леонидовича Доренского. Это известие было настолько тяжелым, насколько и неожиданным. Ведь многие из нас буквально за пару дней до того виделись с ним, говорили по телефону, студенты ходили на уроки. Профессор был в хорошем настроении, как обычно, звал заходить к нему почаще, интересовался нашими новостями, рассказывал нам о том, что его волновало… 

Весть о его уходе не сразу стало возможным просто осознать. Даже сейчас, когда прошло уже некоторое время, все равно нет понимания, что теперь для каждого из нас начинается та часть жизни, когда мы не сможем по любому поводу ему позвонить, узнать о его самочувствии, посоветоваться о важных вещах, рассказать о событиях, и самое важное – прийти и сыграть ему.

Мы все всегда играли ему. Любой его ученик, взрослый, опытный и известный артист, которому предстоял важный сольный концерт, обязательно приходил к нему и играл свою программу. И только после того, как Сергей Леонидович высказывал свои замечания, обязательно следовало одобрение. Оно звучало для нас как напутствие и благословение: «Играй хорошо, а не плохо».

Он искренне любил и нас, его учеников, и музыку. В каждом его действии и совете всегда это совмещалось. Он как никто другой мог найти в каждом из нас то самое главное, что присуще только тебе одному, твою личную искру. Мог раскрыть и подчеркнуть достоинства, но никогда при этом не шел поперек духа самой Музыки, воли автора, которая для него была всегда единственной непреложной истиной. Законы стиля для него были именно законами, неотъемлемой частью сочинения. 

Сергей Леонидович очень ценил сочетание стиля и своего лица у артиста. Он обладал поразительной, необъяснимой интуицией – и в отношении проникновения в суть исполняемого сочинения, и в отношении внутренних процессов самого исполнителя. Казалось, что он видит любого из нас насквозь, и ни одна интонация, ни одно движение мысли, души и рук не остается незамеченным. Он знал, конечно, и темные стороны каждого из нас, и помогал нам справляться с ними тоже. 

Для его учеников оставалась еще одна непостижимая тайна: как после урока профессору удавалось простыми средствами объяснить неуловимые и тонкие материи? Точными и краткими фразами он ставил все на свои места, и после его финальных штрихов и напутственных слов было не страшно идти на любую сцену.

Он сам был замечательным пианистом, который оставил ряд записей, представляющих огромный интерес. Легендарный диск мазурок Шопена стал символом его пианизма, отличавшегося особым звуком и предельной искренностью интонации. Не многие из нас застали его на большой сцене, однако показ в классе производил огромное впечатление. Каждый из нас помнит моменты, когда профессор в классе сам садился за инструмент –большая, мягкая кисть, касавшаяся клавиш, вызывала звуки как бы не из нашего времени, и ощущение, что сегодня так звучать пианисты уже не умеют.

Его кумирами были его учитель Григорий Романович Гинзбург и Сергей Васильевич Рахманинов. Эти имена произносились в нашем классе всегда с исключительным благоговением. Профессора интересовали любые детали, связанные с Рахманиновым. И в целом Московская консерватория, ее история и традиции, ее настоящее во всех его проявлениях и забота о ее будущем были всегда главным интересом Сергея Леонидовича.

Он был настоящий патриот Консерватории, русской исполнительской школы и русской культуры в целом. Искренне любил Россию и все русское. Мы могли вести долгие разговоры о русской литературе, других видах искусства, истории, политике. Он всегда ценил, когда ученик мог поддержать разговор не только на узкоспециальные темы. Его самого интересовало практически все, и он любил, когда мы тоже проявляли интерес к разнообразным проявлениям жизни.

К нам всем он относился как к членам семьи. Вместе с супругой, Ниной Борисовной, они принимали нас в гостях, усаживали за стол, расспрашивали о подробностях нашей жизни. В процессе разговора он вдруг говорил: «А давай теперь позвоним такому-то». То есть еще кому-то из нашего круга, и, таким образом, мы чувствовали постоянную связь друг с другом. В том числе и через профессора, который как бы держал в руках «ниточки», всех нас объединяющие в семью, даже если не встречались непосредственно у него, что, конечно, тоже происходило очень часто. При этом он очень не любил, когда ученики сами исчезали из постоянного контакта с ним, он относился к этому как к предательству. Слава Богу, таких случаев было совсем немного – ведь к этому теплому источнику любви и заботы хотелось приходить снова и снова.

Сергей Леонидович всегда беспокоился об устройстве каждого из нас в жизни, у него было понимание, что хорошо для ученика, где бы он мог раскрыть себя в наибольшей степени. Конкурсы, которыми профессор был, безусловно, увлечен и считал их хорошим трамплином в жизни молодого артиста, тем не менее не являлись единственным инструментом, который он применял для профессионального развития и продвижения студентов. Он знакомил нас со своими друзьями и коллегами, выстраивал для нас, как сейчас бы сказали, «индивидуальные траектории творческого, социального и личностного роста».

Иногда ему приходилось и «ставить на место», такие случаи могут вспомнить многие, если не каждый из нас. Профессор бывал весьма строг и даже иногда несправедливо, как казалось, корил нас. Однако по прошествии времени становилось понятно, для чего нужен был тот или иной преподнесенный им урок. Чаще всего одного эпизода хватало, а желающих повторять ошибку и вновь вызывать обиду и гнев профессора не было. Мы для него не были лишь музыкантами, которых надо обучить ремеслу и мастерству. Мы были и остаемся его детьми, которых он воспитал и по-человечески тоже.

Он гордился и радовался всем нашим успехам. Ходил на наши концерты, сидел в 6-м ряду Большого зала. Часто случались и три, и четыре больших концерта за одну неделю – он уставал, но, тем не менее, приходил, поддерживал и был счастлив, что на событие его питомца собрался целый переполненный концертный зал. Его голос раздавался, опережая аплодисменты: «Браво, Денис!», «Замечательно, Коля!».

Без преувеличения можно сказать, что выпускники класса профессора Доренского сейчас составляют основу «обоймы» концертирующих пианистов России. Его юбилейные вечера в Большом зале консерватории становились настоящими праздниками фортепиано, яркими событиями, которые вызывали долгий шлейф обсуждений и воспоминаний, а регулярные классные вечера собирали такое количество меломанов, что в залах не хватало мест.

Понятие «Школа Доренского» – не просто список выпускников класса. Это целый комплекс ценностей и принципов, которые исповедовал наш Учитель, и главный из них – любовь к музыке и друг к другу. А уже из этого вытекали все остальные.

Мы осиротели. Осиротел рояль Сергея Леонидовича, и боль от потери родного человека будет с нами всегда. Но наша задача сохранить тепло и любовь, которые нам так щедро дарил наш Учитель, и в память о нем передать ее дальше – и друг другу, и нашим ученикам. И теперь уже мы говорим своим ребятам перед выходом на сцену: «ИГРАЙ ХОРОШО, А НЕ ПЛОХО»!

Екатерина Мечетина

Фото Дениса Рылова

№3 (1368), март 2020

В мыслях об Ирине Васильевне Бочковой (1938–2020)

Мне кажется, способность смотреть на мир широко открытыми глазами, воспринимать новое, готовность меняться – залог сохранения молодости. Она была молодая. Спонтанная, непредсказуемая, оригинальная в обыденных жизненных ситуациях и на сцене. И невероятно волевая. Мы неоднократно играли с ней дуэтом – было ощущение, что тебя тащат на аркане. «С тобой так удобно играть!» – говорила она. «Угу», – отвечал я.

1991 год, февраль. Я только что приехал в Москву. Так сложилось, что я поступал не в Московскую, а в Новосибирскую консерваторию, но в ноябре моего профессора М.Б. Либермана чуть ли не силком увезли в Израиль – репатриация. Я позвонил Ирине Васильевне. Бог знает, сколько усилий она приложила, чтобы мне разрешили перевод на 1-м курсе… Экзамен по специальности выглядел так: 20-й класс, Т.А. Гайдамович, тогдашний декан оркестрового факультета, и Ирина Васильевна. Концертмейстера нет. Я махнул сам себе и сыграл экспозицию 1-й части Концерта Чайковского. «По-моему, ужасно», – сказала Гайдамович. Меня зачислили в класс профессора И.В. Бочковой.

1994 год. В одной комнате идет урок, а во второй стоят два видеомагнитофона и валяются стопки кассет: Шеринг, ее любимая Жинетт Невё, «Свадьба Фигаро» с Френи, Фишером-Дискау и Эванс… И тут же какие-то неподтвержденного качества детективы серии «Розовой пантеры». Все вызывает одинаково живой отклик как у профессора, так и у нас, студентов.

1998 год. Приближается XI Конкурс имени Чайковского. Волнуясь, я спрашиваю, можно ли мне готовиться, одобрит ли она мое участие? Ответ: «Ну, кому, как ни тебе?!» Столько уроков я не получал, кажется, за все годы обучения в Консерватории. И она как-то всегда находила, что еще посоветовать, что улучшить. Или просто знала, какие слова мне требуются в данный момент.

2015 год. Довольно крупный конкурс в одном из городов нашей необъятной. Теперь я уже в жюри. Финал. Играют очень приличные скрипачи один за одним. А потом выходит студентка Ирины Васильевны и… Боже, как же это сильно может быть слышно – музыкантский уровень педагога! Не шаблон или там «манера», а подход к музыкальному тексту. Острое ощущение гордости: «Наша»!

2017 год. Старший приходит со специальности домой и сразу начинает заниматься. Я слышу – что-то неуловимо изменилось в его игре. Что и как она это сделала – не понимаю! «Как прошел урок?» – «Пап, она почти не ругалась!» – сообщил с прячущейся в уголках губ улыбкой. Уважает!

Ее отношение к ученикам стало притчей во языцех. Кто-то верно заметил недавно в соцсетях – от Ирины Васильевны нельзя было уйти голодным. Она живейшим образом пеклась о бытовых условиях жизни своих воспитанников, интересовалась, есть ли на что поехать на конкурс, раздавала свои смычки и скрипки для участия в них и просто так: «Ему (ей) же надо!» И не переставала это делать даже после того, как ей эти смычки и скрипки порой не возвращали, уезжали с ними за рубеж…

Она очень тщательно готовилась к концертам, всегда старалась обыграться в какой-нибудь музыкальной школе и выходила на сцену точно зная, о чем она сейчас будет играть. Невероятная образность, красочность, –делало ее выступления незабываемыми. В ее душе жила богатейшая палитра эмоций, картин, персонажей и даже предметов, которые оживали на сцене. Она рассказывала захватывающие правдоподобием и убедительностью истории и делала это обезоруживающе искренне.

Мы не так много разговаривали на умные темы, но, помню, я как-то спросил: «Почему все ученики Янкелевича такие разные? В чем же состоит его знаменитая “школа”?» – «В преданности делу, в честности по отношению к музыке», – ответила она.

Уж чему-чему, но вот этому Вы нас научили крепко! Мы будем помнить. Мы не подведем.

Профессор А.Б. Тростянский

P.S.: Профессор И.В. Бочкова ушла из жизни 25 февраля 2020 года. Вечная память…

№2 (1367), февраль 2020

В декабре 2019 года ушла из жизни замечательный педагог, выпускница Московской консерватории, доцент кафедры истории зарубежной музыки Елена Исааковна Гордина. В память о Елене Исааковне «Российский музыкант» публикует ее яркие воспоминания о времени учебы в Консерватории. Будучи студенткой, Е.И. Гордина принимала активное участие в собраниях Научного студенческого общества (НСО), которым на тот момент руководил Ю.А. Фортунатов. Предлагаемый вниманию текст – расшифровка выступления Е.И. Гординой на юбилейной встрече участников СНТО 23 ноября 2018 года на тему: «О сотрудничестве с Ю.А. Фортунатовым».

Елена Исааковна Гордина: «Рассказывая о наших собраниях НСО, вспоминаешь всю нашу жизнь, то кипение энергии, которое сопровождало и учебу, и участие в мероприятиях НСО. Это было очень увлекательное время! Много замечательных знакомств с новой музыкой и с новыми композиторами нам подарил Юрий Александрович Фортунатов.

Удивительным событием, интересным явлением в то время для нас было знакомство и вникание в композиторское письмо, в оркестр Карла Орфа. Больше всего запомнилось, как Юрий Александрович рассказывал и разбирал некоторые оперы Орфа, в том числе оперу «Луна» (Der Mond).

Еще одно яркое воспоминание, связанное с Фортунатовым, знакомство с эстонским композитором Эдуардом Тубиным. Композитор Тубин и его произведения были предметом особого увлечения Юрия Александровича, и мне с И.В. Коженовой посчастливилось с ним встретиться. Юрию Александровичу стало известно, что в Ленинградской филармонии дирижер Неэме Ярви должен был исполнить Пятую симфонию Тубина. Юрий Александрович дал поручение мне и Ирине Васильевне отправиться в Ленинград, добыть партитуру симфонии и сделать копию. Конечно, сейчас подобная просьба не вызовет особых проблем, это сделать довольно просто. А тогда это была проблема.

Юрий Александрович заранее договорился с Н. Ярви, что тот даст нам партитуру, мы должны ее сфотографировать, и на следующий день перед концертом вернуть ноты. За день до концерта, после репетиции нам торжественно вручили огромную партитуру симфонии, и мы тотчас отправились в фотоателье делать копию. Мы обошли несколько «Фотографий», но при виде размеров и объема работы никто не соглашался взять такой заказ. Мы очень расстроились и уже не знали, что делать, как я вспомнила, что в Ленинграде тогда был институт киноинженеров, где как раз работал мой дядя. Мы поехали в этот институт, и там нам сделали микрофильм.

Это тоже заняло определенное количество времени. И когда на следующее утро, за полчаса до концерта, мы принесли партитуру дирижеру, он сказал: «Я думал, что концерта не будет». Но все закончилось благополучно! И, конечно, мы были счастливы, что нам удалось выполнить поручение нашего профессора. А главное, что за этим последовал результат: в 1966 году в издательстве «Музыка» была издана 5-я симфония Тубина на основе микрофильма, который мы привезли.

А вот еще одно приятное воспоминание! Однажды, мы с Ириной Васильевной были командированы в Таллин. В аэропорту нас встретил композитор Вельо Тормис и проводил до гостиницы. Но с заселением возникли некоторые проблемы: наш номер должен был освободиться лишь к вечеру, и нам необходимо было где-то переждать. Тормис не растерялся и передал нас из рук в руки Арво Пярту. Пярт взял над нами шефство, повел в артистическое кафе под забавным названием «КукУ». И там мы провели замечательное время в обществе Пярта и Ряэтса. Так нам удалось познакомиться с этой жизнью.

Вскоре, меня и Ирину Васильевну пригласили на заседание в Союз композиторов. Помимо нас, студенток Московской консерватории, на заседании присутствовали многие композиторы – в тот день проходило прослушивание написанных сочинений. Как только были исполнены все работы, началось обсуждение, и, неожиданно, нам предоставили первое слово. Только представьте степень нашего смущения! Конечно, я уже не помню, что именно мы там наговорили, но стоит отметить, что отношение к нам было исключительное. Думаю, не из-за нас, это была, своего рода, дань уважения Юрию Александровичу. Вечером нас позвали в театр на премьеру. В зале собрались все тогдашние молодые эстонские композиторы – в тот день состоялись две балетные премьеры: «Улица» Х. Юрисалу и «Мальчик и бабочка» Э. Тамберга. Конечно, для нас это было интересно, потому что произведения, с которыми мы там познакомились, в значительной степени отличались от тех, что звучали в Москве. Все это очень обогащало нашу студенческую консерваторскую жизнь.

В 1960-х годах в Консерватории действовал композиторский клуб. Некоторые заседания проводили в профессорском буфете, и в такие дни там устанавливали пианино. Были очень интересные встречи, события, и я очень хорошо помню одно из таких: музыкально-интеллектуальную дуэль между Юрием Буцко и Алексеем Рыбниковым, которая действительно оказалась очень увлекательной.

Об одном событии я бы еще хотела вспомнить. Весной, в марте 1967 года, у нас был композиторский «десант» в Ленинград. В это время там проходил Ленинградский студенческий фестиваль молодых композиторов, и мы небольшой группой студентов и аспирантов поехали на это мероприятие. Среди поехавших были Юрий Буцко, Геннадий Банщиков, Василий Лобанов. По возвращении я написала статью в газету «Советская культура», и, как ни странно, мой текст приняли, и вскоре даже опубликовали (№53 от 6 мая 1967 года). Еще хорошо помню, как в 1968 году в Москву приехал оркестр BBC вместе с Пьером Булезом (в то время он был его главным дирижером). Когда еще Булез окажется в Москве?! И я в качестве мероприятия НСО предложила устроить с ним встречу. Мне запретили это делать, но, тем не менее, я все равно нашла выход из, казалось бы, безвыходной ситуации: в то время у нас учился иностранный студент из Бельгии, и вот в его комнату в общежитии мы и пригласили Булеза. Встречал знаменитого композитора Эдисон Денисов, он же и переводил нам. Я была на этой встрече, за что потом получила выговор.

Была масса ярких событий, которые навсегда остались в памяти…»

№8 (1364), ноябрь 2019

1 ноября 2019 года траурный зал городской больницы имени Боткина с трудом смог вместить всех желающих, пришедших проститься с Львом Владимировичем Раковым. Огромное количество людей – коллег, родственников, друзей и студентов не только его класса, но и всей кафедры контрабаса и виолончели Московской консерватории, которые сочли своим долгом отдать дань уважения Мастеру, – свидетельствовало о том, каким огромным авторитетом пользовался этот человек. Многие специально приехали из других городов, чтобы проводить в последний путь Льва Владимировича. Если бы каждый из присутствующих имел возможность сказать хотя бы пару слов благодарности и сочувствия, время, отпущенное для прощания, вышло бы за рамки дозволенного.

Л.В. Раков приглашал и организовывал творческие встречи с зарубежными контрабасистами, выдающимися музыкантами современности – О. Бадила, К. Хук, К. Ротару, сам был членом жюри многих международных конкурсов. Его знали и ценили. В 2016 году в Москву приехали Т. Мартин, Кл. Трумф, Дж. Брадетич, чтобы лично поздравить Льва Владимировича с 90-летием.

Лев Владимирович – маститый Учитель, отдавший большую часть своей жизни педагогической деятельности в МССМШ и училище имени Гнесиных, а так же МГК им. П.И. Чайковского. Одним из его замечательных качеств было умение видеть в учениках только положительные стороны, выявлять их и развивать. Он не боялся экспериментировать и быть новатором в методике обучения. На траурном прощании профессор А.А. Кобляков, декан композиторского факультета, сказал: «Лев Владимирович обладал удивительным чутьем и интуицией открывать новые горизонты возможностей студентов и самого инструмента».

Прекрасный профессионал, Лев Владимирович считал, что контрабас – инструмент, изначально предназначенный для игры в оркестре, справедливо полагая, что сольно он будет использоваться единицами. Поэтому всю жизнь был ярым сторонником оркестрового строя. «Контрабас – уникальный, удивительный, прекрасный инструмент, но прежде всего он – инструмент оркестра и ансамбля. Именно в этом его изначальная предназначенность как самого низкого по звучанию смычкового инструмента» – писал Лев Владимирович в своей книге «Учиться, знать, уметь» (М. 2009). Именно поэтому он так много времени уделял на занятиях осмыслению и проработке оркестровых партий, готовил учащихся «к усердному изучению именно того дела, которым они будут заниматься всю свою профессиональную жизнь».

Убежденность, с которой он отстаивал свои принципы, не мешала ему выпускать из своего класса не только добротных оркестрантов, которые занимают ведущие позиции в лучших оркестрах как в России, так и за рубежом, но и превосходных солистов, лауреатов международных конкурсов.

Важно отметить огромное методическое наследие, которое оставил после себя Лев Владимирович. Средства массовой информации и интернет наполнены его изданиями. Но предмет его творческих устремлений не ограничивался составлением только методических изданий школ и хрестоматий. Обладая недюжинным литературным талантом, он написал множество статей, рецензий и книг, посвященных истории контрабаса, рассказывающих о знаменитых солистах-виртуозах и педагогах-контрабасистах. Поражает, какой гигантский объем информации был найден в архивах, освоен, литературно обработан и сохранен для потомков.

До последних дней Лев Владимирович общался и поддерживал связь со многими зарубежными коллегами, живо участвовал в обсуждении различных вопросов, касающихся исполнительского мастерства и активно интересовался дальнейшими перспективами развития контрабасового искусства. Масштаб личности Льва Владимировича Ракова и то, что он успел сделать и воплотить в жизнь, заставляет видеть в нем Человека с большой буквы, мастера своего дела, которому мы должны если не подражать, то хотя бы стремиться следовать его примеру.

Доцент Н.Ю. Горбунов

№2 (1358), февраль 2019

11 ноября 2018 года на 87-м году жизни скончался выдающийся музыкант и педагог, народный артист РФ, профессор Валентин Михайлович Снегирев.

Валентин Михайлович родился в Москве 16 февраля 1932 года. С отличием закончил Музыкальное училище при консерватории, ученик основателя класса ударных инструментов МГК К. Купинского.

Артистическая деятельность В.М. Снегирева была связана с Государственным академическим симфоническим оркестром под управлением Евгения Светланова, куда он поступил в 1952 году. В этом прославленном коллективе Снегирев проработал полвека, до 2002 года. С 1968 года он – литаврист, концертмейстер группы ударных инструментов оркестра. Выдающийся исполнитель-виртуоз, яркий, самобытный, с присущей только ему манерой и стилем игры. Кроме оркестровой работы В.М. Снегирев много выступал как солист. В 1955 году он стал Лауреатом Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Варшаве вместе с Эдуардом Галояном, с которым впоследствии много выступал в дуэте ксилофонов. Именно В.М. Снегирев стал первым исполнителем Сонаты для двух фортепиано и ударных Белы Бартока, которую неоднократно исполнял со Святославом Рихтером и другими известными музыкантами в концертных залах Европы и Советского Союза.

Отдельно необходимо сказать о педагогическом таланте Валентина Михайловича. В классе ударных инструментов МГК он начал преподавать в 1955 году, после окончания Московской консерватории. В 1985 году получил звание профессора. За годы его преподавания, а работал он до 2018 года, т. е. 63 года, им было воспитано несколько поколений исполнителей-ударников, которые работали и работают в лучших музыкальных коллективах страны, а также преподают ударные инструменты в учебных музыкальных заведениях.

Творческое наследие В.М. Снегирева – это целый ряд аранжировок, переложений для ударных инструментов, пьес, учебных пособий. За свой вклад в развитие в музыкальное искусство он был награжден орденом Трудового Красного Знамени, «Знаком почета», медалью «Ветеран труда».

Профессор Валентин Михайлович Снегирев останется в памяти его учеников и в истории Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского как пример беззаветного служения искусству Музыки.

Профессор В.С. Попов

 

№9 (1356), декабрь 2018

Когда учебный год подходил к концу и до летних каникул оставались считанные дни, пришла печальная весть о последовавшей 21 июня 2018 года, на 92-м году жизни, кончине Юлии Андреевны Розановой – старейшего педагога историко-теоретического факультета.

Более пятидесяти лет, с 1961 года, Юлия Андреевна преподавала в консерватории на кафедре истории русской музыки. В действительности же с ними в целом она была связана еще дольше. Ученица Надежды Васильевны Туманиной, о которой часто вспоминала с уважением и любовью, она закончила под ее руководством консерваторию (1952) и аспирантуру (1956). Затем несколько лет работала в Государственном музыкальном издательстве (ныне издательство «Музыка»), где среди прочего стала редактором выходившего в те годы трехтомного учебника «История русской музыки» (М.,1957–1960) – коллективного труда, подготовленного под руководством Н.В. Туманиной.

Вернувшись в консерваторию в качестве педагога, Юлия Андреевна постепенно включилась во многие начинания кафедры. Для учебника, создававшегося под общей редакцией А.И. Кандинского, она написала монографии о Чайковском (издана дважды – в 1981 и 1986 годах) и Мусоргском (осталась неопубликованной). Когда же пришло время создания новых учебных пособий, она, вступая в последнюю пору своей жизни, охотно отдала многие интересовавшие ее темы более молодым авторам, ограничившись вопросами, советами, редактированием (начатая работа завершена лишь отчасти, но, несомненно, должна быть и будет продолжена). Немаловажно, что личный архив, содержащий материалы научной и педагогической деятельности Юлии Андреевны, после ее смерти был передан в Музей имени Н.Г. Рубинштейна.

В собственных научных интересах Юлия Андреевна наследовала своему учителю, сосредоточив внимание на творчестве Мусоргского и Чайковского, которому посвящены главные ее труды. Среди них, помимо названной монографии, основанная на кандидатской диссертации книга «Симфонические принципы балетов Чайковского» (М., 1976) – классическое исследование этого жанра в обширной русскоязычной литературе о композиторе. От этой работы ответвился целый ряд статей, очерков, рецензий, посвященных русскому и западноевропейскому балетному театру прошлого и настоящего – излюбленной теме Юлии Андреевны.

Какое бы значение ни имели ее печатные работы, сама Юлия Андреевна полагала, что только в классе, на лекциях, в непосредственном общении со студентами она обретала ту внутреннюю свободу, которая давала импульс к вдохновенному течению творческой мысли, способному принести подлинное удовлетворение. Принимая участие в специальных курсах истории музыки для студентов-музыковедов, она особенно любила заниматься со студентами-исполнителями – пианистами, струнниками. Среди них постоянно находились близкие ей по духу молодые музыканты, общением с которыми она чрезвычайно дорожила.

Хотя в последние годы жизни Юлия Андреевна по состоянию здоровья уже не могла заниматься педагогической работой, она не отстранялась от жизни кафедры, была очень востребованной в качестве рецензента работ студентов, аспирантов, педагогов. И это закономерно. Ведь в этой роли она неизменно проявляла опыт редактора, мудрость старшего коллеги, отзывчивость товарища, чуткость друга, – качества, ценные в любой ситуации и в любое время. Подолгу не видя Юлию Андреевну, уже почти не появлявшуюся в консерватории, привычно и радостно было слышать в телефонной трубке ее приподнятый, молодой голос и сознавать, что есть этот красивый и добрый человек, что существует звено, связывающее нас друг с другом и с прежними поколениями консерваторских педагогов. Будем помнить…

Доцент Д.Р. Петров

№6 (1353), сентябрь 2018

Борис Иванович Куликов учился в Московском хоровом училище, работал в Ансамбле песни и пляски А.В. Александрова, Государственном академическом русском хоре А.В. Свешникова, был ректором Московской Консерватории и многие годы преподавал в ней, первым исполнил в России оратории «Рай и Пери» Шумана, «Заповеди блаженств» Франка…

Борис Иванович был человек непостижимый и в высшей степени загадочный. Какие-то вещи обретали смысл только тогда, когда профессор говорил об этом лично. Невозможно было понять, почему его шутки так особенно смешны – в чужом пересказе больше половины обаяния и дерзости они теряли. Каждый его взгляд, жест и интонация обладали невероятной притягательной силой. Он был живым воплощением самоуважения и чувства собственного достоинства.

Невозможно было спародировать его музыкальную манеру, хотя каждому хотелось хоть в чем-то походить на своего учителя.  Главное, было непонятно, почему он так обращает наше внимание на ошибки в чувстве музыкального времени. Это казалось слишком сложным, чтобы вместить все в один урок и слишком рискованным, чтобы отбросить все остальное и заниматься только этим. Но Борис Иванович любил рисковать, как и любил изучать новую музыку. Его можно было случайно застать в библиотеке, выписывающим что-то из совсем свежей, незнакомой партитуры.

Время рядом с ним изменялось, причудливо смешивая времена и эпохи в одно целое. Само его присутствие в 26-м классе делало всех нас, пусть незначительной, но всё-таки частью исторического процесса, который обычно смутно угадывается в череде будних дней. Борис Иванович рассказывал о том, как Стравинский приезжал дирижировать в Москву. Как впервые придумали начинать исполнение концерта Шнитке в темноте и что из этого тогда вышло. Каково было слушать Брамса на немецких пластинках во время военной службы в ГДР.

Обычно говорят, что невозможно человека научить, но всему можно научиться самому. Борис Иванович был из тех учителей, что могут научить. Разница в облике студента до и после занятия специальностью была заметна невооруженным глазом. А если ты бывал последним в этот день, то потом можно было даже дойти с профессором до лифта, обсуждая пончики на ВДНХ. И вот в таких бытовых мелочах почему-то и рождалось желание прийти домой, сесть за инструмент и не останавливаться, пока не получится сделать что-то, чем он сможет быть доволен.

 К нему постоянно приходили благодарные ученики, приезжали со всего света и каждому он на прощанье крепко жал руку. Как жал ее ученику после каждого урока, даже если минуту назад ласково, но угрожающе предлагал перевестись в другой класс. Когда приходили мысли, что однажды придет время, и нам не к кому будет прийти на урок и протянуть руку, это пугало одиночеством, которое преследует любого, кто теряет близкого человека.

Теперь время пришло. 4 июля профессора Бориса Ивановича Куликова не стало.  Но каждый раз, когда ошибаемся, мы слышим его голос внутри себя.

Ирина Панфилова, V курс ДФ

№5 (1352), май 2018

3 мая в Большом зале консерватории состоялся концерт памяти жертв пожара в городе Кемерово.      40 дней, прошедших со дня трагедии, не отдаляют нас от самого события, но вновь и вновь заставляют переживать это горе. В такие моменты выражение сочувствия и соболезнования становится лишь клишированными словами, которые вмиг как-то утрачивают свои смысл и силу: сказать что-то другое, новое не получается, все слова умирают внутри, так и не сумев появиться на свет. И тогда музыка обретает особенное значение: она свободно пересекает неуклюжие словесные преграды, чтобы устремиться напрямик к искалеченной, изломанной душе и предложить ей то, что она так тщетно ищет – утешение и попытку примириться с реальностью…

Так было и в тот день: это музыкальное приношение было живым откликом Московской консерватории – ее педагогов и студентов – на событие, затронувшее всю страну. Не смогли остаться равнодушными и композиторы: вечер был памятен еще и премьерами абсолютно новых сочинений, ставших непосредственной эмоциональной реакцией на происшедшее. Таковыми оказались Сарабанда для виолончели соло Кузьмы Бодрова и Квартет памяти жертв трагедии в г. Кемерово Ивана Гостева.

Сочинение Сарабанды было инициировано, по признанию автора, его другом – Василием Степановым, в чьем исполнении она и прозвучала на концерте. Первые же звуки – до-мажорные арпеджио, прочертившие широкий диапазон инструмента, разорвали вуаль сосредоточенной скорби, которая сгустилась после отзвучавшей музыки Рахманинова. Сарабанда К. Бодрова ясна и чиста – как в выражении своих чувств, всем своим естеством отрицая ужас Смерти, так и гармонически: стилевой прообраз и бережное отношение к жанру позволили сочинению сохранить барочный колорит. Сопоставление с Сарабандой Баха из Сюиты № 6 – тот же солирующий инструмент – только укрепило внутреннюю связь обоих произведений: нить, соединяющая эпоху барокко и современность, объединяет и всех нас, вне зависимости от того, в каком веке нам довелось родиться. Все мы с одинаковой силой переживаем боль и радость, отчаяние и надежду… Пусть мы общаемся на разных языках, но мы всегда говорим об одном – о человеке, о человеческом.

Квартет И. Гостева носит более субъективный характер: написанный всего за несколько дней, он явился личной и очень эмоциональной реакцией на весть о трагедии. Неистовый порыв, нервная и сбивчивая речь, охватывающая один за другим все инструменты ансамбля, выдает смятение автора и неприятие им случившегося, его пламенный протест. Сдержанная лирика медленной части лишь слегка оттеняет экзальтацию первой. В целом размеры Квартета можно скорее назвать миниатюрными, и в конце остается ощущение некоторой недосказанности: форма словно требует более продолжительного развития, и сам композиторский замысел кажется донесенным до слушателя лишь наполовину.

Еще одной премьерой вечера стало произведение Алексея Сюмака: оно не было написано специально для концерта, но когда композитора спросили, что он счел бы подходящим для исполнения в этот день, он назвал «Клятву» для маримбы соло. И действительно, она удивительно вписалась в атмосферу. Две части сочинения ярко контрастны: первая – это клятва отчаяния, данная сквозь стиснутые зубы. Резкие диссонансы, а также прием удара по пластине с задеванием корпуса инструмента, создают впечатление надрыва. Свободное использование диапазона маримбы подчас невероятно трудно и физически: в пьесе есть фрагменты, когда буквально доля секунды отделяет экстремально высокий регистр от самого низкого – так, что исполнителю приходится буквально разрываться между ними. И в этом есть какая-то особая символика – невольно начинаешь воспринимать эти регистры как два мира, находящиеся на разных полюсах: один, в котором остаемся мы, и другой, незнакомый, куда ушли те, кто еще недавно был с нами. И, глядя на то, как Петр Главатских «борется» над маримбой, думается, что так же поступает каждый из нас: отчаянно старается объединить эти два мира, не отпуская, тщетно пытаясь удержать ушедших подле себя… Вторая часть – это клятва мистическая, возникающая из таинственного мрака Свершившегося. Она требует виртуозного обращения с динамикой. Возникающие на грани слышимости тремолирующие аккорды разрастаются и вновь уходят в небытие. Исполнитель показал изумительное владение нюансом piano, и я вряд ли ошибусь, сказав, что эта медленная музыка держала зал в гораздо большем напряжении, чем дьявольски-виртуозные пассажи предыдущей.

Были несколько моментов в драматургии программы концерта, которые буквально врезались в память силой своего воздействия. Одним из них стала музыка Равеля: в концерте прозвучали «Павана на смерть инфанты» и Пассакалия из фортепианного Трио ля минор. Особенно хочется отметить исполнителей. Мария Куртынина, перед которой стояла сверхсложная задача – воплотить в звучании рояля ту самую павану, оркестровая версия которой настолько богата различными красками, что после нее фортепиано кажется просто черно-белой репродукцией всемирно известной картины, порадовала необыкновенно мягким и глубоким туше, чрезвычайно вдумчивой игрой и трепетным отношением к произведению.

Участники трио: Екатерина Реннер (фортепиано), Диана Тетермазова (скрипка) и Ажар Кадырова (виолончель) – подарили необыкновенную по своей проникновенности пассакалию. Равель в их исполнении обладает присущими всем французам изяществом и элегантностью: его скорбь благородна и сдержанна, в ней нет ни грамма сентиментальности. Он очень деликатен, когда нужно говорить о таких тонких материях: ибо Смерть – одно из величайших таинств Жизни, и Равель сохраняет ощущение этой тайны в своей музыке. Печаль его светла. В этом и заключается глубина психологического переживания, тронувшая до слез и слушателей, и самих исполнителей: не надрывный спазм, но тихое и сдержанное осмысление горя заставило виолончелистку расплакаться на последнем проведении темы, тем самым стирая границы сцены и подчиняя всех присутствующих в зале единому порыву.

Не меньшим уровнем художественного мастерства отличалась и Чакона из Партиты № 2 для скрипки соло И.С. Баха в трактовке Никиты Борисоглебского. Слушая его, я в очередной раз задумалась о том, какой огромный путь уже прошло музыкальное искусство и сколько человеческих эмоций оно впитало в себя. Ведь все мы в конечном итоге проходим через одни и те же круги переживаний: есть ли бедствие, которого еще не происходило на земле, есть ли трагедия, которой еще не знала история человечества? Едва ли. Музыка Баха – это абсолютная объективность: как все великие, он бесконечно мудр, и его взгляд на события словно возвышает над всем. И мы ищем утешения не в безудержных потоках слез, изливающихся на нас из сочувственных глаз соболезнующих – эти слезы только растравляют рану и обостряя боль потери. Настоящее утешение – в этой объективной, надвечной и всеобъемлющей музыке. Она настолько многогранна и глубока, что может говорить о чем угодно – в зависимости от того, что вложит в нее исполнитель и что расслышит публика. И сегодня она была о Кемерово – для всех нас.

Абсолютным украшением вечера стало появление на сцене Екатерины Мечетиной: для своего выступления она выбрала две песни Шуберта – «Мельник и ручей» и «Ave Maria» – в транскрипции Листа. Ее исполнение – такое свободное и певучее, что она сама казалась рапсодом, творившим песню прямо у нас на глазах – было одновременно и очень бережным в отношении стиля.

Но настоящей кульминацией по праву нужно считать появление хора. Среди произведений, исполненных Камерным хором консерватории – Вокализ памяти жертв трагедии в Кемерове Сергея Екимова и песня «Нежность» Александры Пахмутовой, – вызвали у слушателей наиболее сильный эмоциональный отклик. Зал наполнился всхлипываниями, и даже мужчины украдкой смахивали слезы.

В заключение концерта к микрофону подошел дирижер хора, профессор Александр Соловьев и произнес фразу-напутствие, которая обобщила прозвучавшую музыку: «Будем помнить – будем жить!»…

Маргарита Попова

№ 2 (1349), февраль 2018

Человек-улыбка, человек-радость, яркий, солнечный, лучезарный… Профессор межфакультетской кафедры фортепиано Вениамин Андреевич Коробов ушёл из жизни в конце декабря 2017 года.

Сложно писать в прошедшем времени о человеке, с которым ты только недавно общался. А по отношению к Вениамину Андреевичу слово «был» кажется неуместным, неправильным… В такие моменты память ярко фокусируется на деталях дорогого образа.

Вот студенческие годы, первые уроки. Работа над Музыкой, трепетное отношение к музыкальной фразе… Рояль звучит, рояль поёт, и невозможно не увлечься… С ностальгией вспоминаются вдохновенные диалоги на занятиях. Вениамин Андреевич работал не просто с полной отдачей, он пропускал через себя все успехи и неудачи ученика. Эти принципы остались с нами, частичка души Вениамина Андреевича всегда будет жить в сердцах его студентов.

Вспоминается, как Профессор, сам активно исполнявший камерную музыку, приветствовал и поощрял наши ансамбли – камерно-инструментальные, фортепианные в четыре или даже в восемь рук… Или как готовил к концертам. Он верил в каждого студента – и не просто вдохновлял, а заряжал смелостью, вселял уверенность. В нашем классе была свобода! Можно было смело делиться с ним своими идеями и желаниями – помню, как Вениамин Андреевич поддерживал меня и в слишком смелых подходах к выбору программы, и в решениях отправиться на конкурсы вне консерватории. С теплом и любовью вспоминаю, как он помогал в подготовке к ответственным выступлениям, каким бывал требовательным и неумолимым, и как легко и вдохновенно лилась музыка, когда задачи, поставленные им, были достигнуты.

А каким он был музыкантом! Вспоминаю сольный концерт летом 2013 года. Рахманиновский зал наполнен слушателями, в паузах – заворожённая тишина, в конце произведения – бурные аплодисменты, горячая радость от музыкального общения с блестящим пианистом. Особенно ярко мне запомнились вальсы Шопена. Вновь и вновь прослушивая их запись, вижу Профессора как наяву: он такой же искрящийся, яркий, бурлящий жизнью и любовью к ней.

Вспоминаю и случайные, но такие радостные встречи в консерватории. Всегда подтянутый, элегантный, Профессор, энергичной походкой перемещаясь по коридорам Alma Mater, всегда находил доброе приветственное слово, узнать, как дела, похвалить и приободрить. Каждое, даже мимолётное общение с ним заряжало радостью и лёгкостью. Он был человеком, влюблённым в музыку, в людей, в жизнь! И эта любовь не исчезла с ним, она продолжает согревать нас.

Вениамин Андреевич Коробов ушёл очень рано, ушёл безвременно, не допев и не договорив своего Слова в искусстве и в жизни. Светлая и вечная память, дорогой Профессор!

Ольга Ординарцева, выпускница

№9 (1347), декабрь 2017

1 декабря 2017 года не стало Владимира Владимировича Суханова. Утрата жесточайшая и абсолютно невосполнимая…

В класс профессора В.В. Суханова стремились попасть многие будущие хоровые дирижёры, а окончить Московскую консерваторию в качестве его ученика было несомненным знаком мастерства в профессии «дирижёра-хормейстера», именно поэтому многие из его воспитанников ныне занимают важные творческие позиции в искусстве.

Роль профессора В.В. Суханова, долгие годы возглавлявшего направление международного сотрудничества в Московской консерватории в ранге Проректора, а затем Начальника Управления – переоценить невозможно. Он был гением дипломатии. Возможность соприкоснуться с его необыкновенным природным даром переговорщика и дипломата – это исключительная Школа стойкости и умения в самых непростых ситуациях максимально продуктивно и настойчиво отстаивать интересы Российской Федерации в сфере образования и культуры, а также стратегических позиций Московской консерватории в рамках международного сотрудничества.

И так естественно, что в трудный для консерватории момент, когда ее ректор внезапно был назначен министром культуры страны, а нового руководителя еще не избрали, именно профессор В.В. Суханов возглавил коллектив, исполняя обязанности ректора Московской консерватории в течение почти двух лет.

Глубоко скорбим… Вечная память.

профессор А.В. Соловьёв

№9 (1347), декабрь 2017

Первый день зимы принес хоровому миру трагическое известие – от нас ушел профессор кафедры хорового дирижирования Владимир Владимирович Суханов. Много теплых слов с невыразимой болью утраты уже сказано друзьями и коллегами профессора. Но особенно светло звучат воспоминания его учеников.

С.В. Соловьёва, ассистент В.В. Суханова:

Мне посчастливилось почти 20 лет быть рядом с профессором. Невозможно поверить и осознать… Дорогой, бесконечно любимый Владимир Владимирович стал для всех нас родным человеком! Неимоверно жизнелюбивый, светлый, он сочетал в себе силу и уверенность, надёжность и ответственность, колоссальную работоспособность и бесконечную мудрость, оставаясь при этом скромным, добрым, дипломатичным, по отечески заботливым. Владимир Владимирович всегда был человеком и слова, и дела. Настоящий во всем: в профессии, в работе, в творчестве, в общении с коллегами и студентами, в отношении к семье, к детям и внукам. С огромной благодарностью и гордостью я буду хранить в душе самые тёплые и светлые воспоминания о наших встречах, общении, о наших уроках Жизни, Мудрости, Благородства!

Анастасия Полянина:

Единственный, дорогой, добрый, близкий, уважаемый, незаменимый, душевный, тонко чувствующий музыку и юмор, настоящий мужчина, кладезь знаний и энергии, прямой, правдивый и невероятно любимый всеми Учитель и Человек! Спасибо Вам за то, что всегда были открыты к современной музыке. Но когда дело касалось классики… Каждый студент вспомнит, как Вы пели лирические места и «раскрывали крылья». Я никогда и ни с кем так не смеялась, как с Вами. Многократно повторенные Вами слова, теперь они про Вас: «Когда рождается ребенок – весь мир радуется, один он плачет. А жить нужно так, чтобы, когда человек умирал – он один радовался, а весь мир плакал»…

Любовь Пивоварова:

Владимир Владимирович учил не просто хоровому делу, дирижированию – он учил жить в музыке, чувствовать ее всей душой, быть чутким к композиторской идее, к слову. Он учил нас быть честными и искренними людьми…

Роман Морозов:

Он был отличным музыкантом с огромным опытом и большими достижениями. Успешным дипломатом с прекрасной карьерой. Превосходным учителем, находившим подходы к любому человеку. Но для нас, его студентов, он был… вторым папой. Занятия всегда напоминали возвращение домой: было так же тепло, уютно и как-то по-родному. Невероятная атмосфера! Собираясь с друзьями летом в длительную поездку, я, как всегда, поделился планами с Владимиром Владимировичем. Он настолько загорелся нашим энтузиазмом, что посвятил несколько часов рассказам о культуре и истории Абхазии, о красотах и замечательных местах Крыма, об особенностях юга России. По приезде домой, я обещал показать ему фотографии нашего путешествия. Так случилось, что только 23 ноября выдался удобный момент и мы с профессором целый час рассматривали снимки. Он радовался, узнавая знакомые места, знакомые лица (в поездке мы встретились со многими выпускниками). А потом широко улыбнулся и ответил: «Очень хорошо, что ты показал их мне. Я словно снова попал в детство». На следующий день я видел профессора в последний раз… Владимир Владимирович был Человеком с большой буквы. Мы всегда знали, что он с пониманием выслушает и даст мудрый совет. Его поддержка в сложные моменты залечивала раны, его вера в людей рождала в них невероятные силы…

М.П. Бельская, концертмейстер класса:

Хорошо помню, как 23 года назад впервые пришла на работу в класс Владимира Владимировича. Он сразу показался человеком широкой души, добрым, чутким, искренним и поразительно неравнодушным. Один из главных его талантов – умение любить. Он любил жизнь во всех проявлениях, умел радоваться всем ее прекрасным дарам, любил природу, искусство, особенно, конечно, музыку, любил людей, учеников, свою профессию, родную Консерваторию, которой посвятил всю жизнь. В нашем классе царила чудесная, творческая, добрая, семейная атмосфера. Я всегда поражалась тому, с какой скрупулезностью, как детально он занимался со студентами первого курса. Отрабатывался каждый жест, каждый мотив, каждая интонация – и происходило чудо. Хаос нечетких движений, несоблюдение метрических и художественных указаний автора постепенно уступали место осмысленному профессиональному дирижированию. Самым большими недостатками студентов Владимир Владимирович считал равнодушие и формализм, а важнейшим качеством для него были самостоятельность мышления и творческий поход к произведению – он очень не любил, когда студенты ждали от него готовых «рецептов» дирижирования…

В одной из песен Владимира Высоцкого есть такие слова: «Я люблю – и, значит, я живу!». Жизнь Владимира Владимировича Суханова была наполнена любовью и, значит, была настоящей и счастливой. Вечная память дорогому человеку!

записала Ольга Ординарцева