№ 7 (1214), декабрь 2002

Большим поклонником шахмат был Сергей Иванович Танеев. Его шахматная биография примечательна тем, что ему довелось играть немало партий с Львом Николаевичем Толстым, как известно, весьма сильным шахматистом. Сын Толстого Сергей Львович вспоминал на склоне жизни: «Летом в 1895–1896 годах в Ясной Поляне жил известный композитор и шахматист Танеев. Почти каждый вечер он играл со Львом Николаевичем в шахматы. Играл он слабее, но все же иногда побеждал. Между ними был такой договор: если проигрывал Танеев, то он обязывался играть на фортепиано пьесу по выбору Льва Николаевича, если же Лев Николаевич, то отец обязывался прочесть что-нибудь вслух из своих сочинений. Разумеется, и в том, и в другом случае в выигрыше была яснополянская публика, но она чаще слышала музыку Танеева, чем чтение Толстого»…

Заметную роль играли шахматы в жизни Александра Борисовича Гольденвейзера. Среди шахматных партнеров А. Гольденвейзера были С. Танеев, А. Скрябин, С. Рахманинов, Ф. Шаляпин, Р. Глиер, С. Прокофьев. Он был дружен с Л. Н. Толстым и сыграл с великим писателем за пятнадцать лет свыше шестисот партий.

Особое место среди музыкантов должно быть отведено Сергею Сергеевичу Прокофьеву. Прокофьев страстно любил шахматы с детских лет и был верен им до конца дней. Прокофьеву выпало встречаться за шахматной доской и с другими великими корифеями шахмат – Э. Ласкером, Х. Капабланкой, М. Ботвинником. «Шахматы для меня – это особый мир борьбы, планов и страстей», – говорил Сергей Сергеевич. И однажды в шутку отметил: «Это дело номер два».

Выдержки из вступительной статьи М. Тайманова
к книге Ю. Святослава «С. С. Прокофьев и шахматы»
подготовил проф. Е. М. Ботяров

№ 7 (1214), декабрь 2002

Что такое анализ музыки? Наверное, это — когда её, музыку, берут и анализируют, анализируют, анализируют, анализи… и находят там всё, что только пожелают. Негоже блуждать в трёх соснах тоники, субдоминанты и доминанты. Гораздо почётнее заблудиться в семи соснах и заняться музыкальной семиотикой — наукой о знаковых системах в её приложении к музыке (чего только не прикладывали к её окровавленному челу в безнадёжных попытках излечить непонятно от чего!).

Разумеется, для демонстрации нового научного метода следует брать достойный материал, т.е. лучшее из того, что когда-либо создал человеческий гений. В этом смысле, конечно, нужно оставить за кормой такие низкопробные сочинения, как симфонии Бетховена и другие подобные им. Они уже давно себя исчерпали! Не тронем также и музыку XX века, непонятную гамбургеризованному сознанию намыленного любителя сериалов,— всё равно никто не оценит. Для анализа возьмём произведение, намного превосходящее своими художественными достоинствами всё, написанное ранее, выражающее небывалый доселе подъём человеческого Духа над нею — над многогрешной землёю,— проанализируем песню «В лесу родилась ёлочка».

Итак, приступим. Первое, что мы слышим в этом шедевре — равномерное дыхание аккомпанемента класса «ум-па, ум-па». Подобное начало только на первый взгляд напоминает так называемый «лёгкий жанр». На самом деле здесь перед нами предстаёт гениальное драматургическое решение проблемы отвратительной окружающей действительности. Прислушаемся: при первых же звуках этого бальзамического «ум-па, ум-па» наши раны, нанесённые жестокой жизнью, затягиваются и вскоре совершенно исцеляются. Какое умиротворение в этом вступлении! Сколько в нём света и тепла!..

Но послушаем дальше. Вот голос спел «В ле-су…». О радость! Какая знакомая интонация! Начало мелодии с лирической сексты — самый настоящий семиотический код. Из мира внешнего он переносит нас в мир внутренний, куда проблемы и смуты не проникают (ведь перед нами — большая секста!). К этой пра-лирической интонации тут же добавляется и вторая — ход на лирическую большую секунду вниз, а потом — на лирическую большую секунду вверх. Чувство симметрии в экстазе поёт дифирамбы виртуозному композиторскому мастерству автора «Ёлочки».

(далее…)

№ 7 (1214), декабрь 2002

Задачи-шутки

от профессора Е. М. Ботярова

Родиону Константиновичу ЩЕДРИНУ
«Конек-горбунок»

Белые начинают и дают мат в 5 ходов

Юрию Николаевичу ХОЛОПОВУ
«Реверанс»

Белые начинают и дают мат в 3 хода

№ 7 (1214), декабрь 2002

Большой зал консерватории, с его широтой, мощью и одновременно изяществом, где воздух наполняется звучанием, и как будто с дыханием проникает в нас, откуда мы выходим с ощущением недосягаемости и величия музыки, а исполнители кажутся нам чуть ли не жрецами, этот зал притягивает нас, и мы часто становимся его гостями. Но иногда, нам хочется ближе прикоснуться к музыке, «пощупать» ее, и тогда мы поднимаемся в Первый амфитеатр Большого зала и оказываемся в Овальном зале Музея Н. Г. Рубинштейна, где традиционно проводятся музыкальный встречи.

На этот раз Музей и его директор Е. Л. Гуревич совместно с Московским музыкальным обществом, Российской Академией музыки им. Гнесиных и Музыкально-педагогическим институтом им. Иполитова-Иванова подарил нам не просто концерт, а целое путешествие в прошлое. Речь о двух музыкальных собраниях (19 и 20 октября), посвященных 170-летию со дня рождения чешского скрипача, композитора, профессора Московской консерватории Фердинанда Лауба.

Фердинанд Лауб родился в 1832 году в Праге. К 30 годам он сделал хорошую карьеру – работал в Вене, Веймаре, Берлине, гастролировал во многих странах мира. А в середине 1860-х годов приехал в Россию и покорил сердца московских музыкантов и композиторов, став полноправным членом русской музыкальной «семьи». Крепкая дружба связывала Лауба с П. И. Чайковским. Именно по рекомендации Чайковского Лауб стал профессором Московской консерватории. Он был первым исполнителем Первого и Второго квартетов Чайковского, а Третий – последний квартет – композитор посвятил памяти Лауба, чья ранняя внезапная смерть в возрасте 43-х лет потрясла музыкальную Москву.

Лауб покорил всех не только своим великолепным исполнительским мастерством, но и прекрасными человеческими качествами. Не случайно, спустя 170 лет, его помнят и любят. Он основал целую исполнительскую школу. Одним из продолжателей его традиций стал зять Лауба – И. В. Гржимали. Чайковский в своих критических статьях высоко отзывался об исполнительском стиле Гржимали, который вслед за Лаубом возглавлял струнный квартет Московского отделения ИРМО, выступал как солист и ансамблист. Среди учеников Гржимали Ю. Конюс, Д. Крейн, М. Пресс и другие выдающиеся скрипачи, продолжившие традиции Лауба так же, как и его собственные ученики – И. Котек, С. Барцевич, В. Виллуан, Г. Арендс.

Цикл концертов в Музее Н. Г. Рубинштейна открыла заведующая кафедрой истории и теории исполнительского искусства, профессор Московской консерватории Т. А. Гайдамович, которая предложила слушателям «на машине времени» перенестись в прошлое. Действительно, слушая ее рассказ, нам показалось, что на дворе конец XIX века, и сейчас откроется дверь и войдет сам Ф. Лауб. И он, действительно, присутствовал в зале – его прекрасный скульптурный портрет. В 1966 году в связи со столетием со дня основания Московской консерватории Пражская консерватории передала нам точную копию бюста Ф. Лауба работы скульптора О. Шпаниеля, установленного на могиле скрипача в Вышеграде. Долгие годы он находился в 15 классе Первого учебного корпуса, а затем по инициативе Т. А. Гайдамович был перенесен в Музей.

(далее…)

№ 7 (1214), декабрь 2002

Профессор П. И. Скусниченко

Заведующий кафедрой сольного пения, Заслуженный артист России, лауреат VI конкурса, член жюри XI конкурса имени П. И. Чайковского

Петр Ильич! Как в этот раз на конкурсе Чайковского у вокалистов была представлена Московская консерватория? Сколько было наших людей – выпускников, студентов – всех, кто генетически связан с Московской консерваторией? Сколько их было «на входе» и что мы получили «на выходе»?

«На входе» было прилично очень. Только из моего класса было пять человек. А еще три человека из класса Г. А. Писаренко, четыре из класса Ю. А. Григорьева, из класса И. К. Архиповой пели… Думаю, более чем достаточно. Ведь в свое время было девять участников от всего Советского Союза.

А сейчас ограничений нет?

Ограничения были, когда прослушивали по кассетам. На первый тур. И после кассет осталось сорок человек от России. Из них консерваторцев – человек пятнадцать.

Так, это «на входе». А «на выходе»?

А «на выходе» – Андрей Дунаев, мой ученик, тенор, получил вторую премию, Анна Самуил, ученица И. К. Архиповой – третью и Анастасия Бакастова, ученица Писаренко – четвертую. И все. Могу сказать в адрес своей консерватории и критику. Меня Е. Е. Нестеренко, председатель жюри, просил, чтобы я возглавил отборочное прослушивание по кассетам. Но я не смог – поехал на мастер-класс в Японию. Руководил прослушиванием Ю. А. Григорьев. И пропустил четырех своих учеников, которые все четверо не прошли даже на второй тур. Так зачем было их пропускать и на первый? Ведь это Московская консерватория! Не готовы – не надо выходить.

Кстати, у Вас как профессора есть право вето? Вы можете не пустить на конкурс? Сейчас ведь свобода, все едут куда хотят – студент может Вас не послушаться?

Тогда он больше не вернется в этот класс. Он знает это прекрасно. Нельзя ни себя позорить, ни педагога, ни консерваторию. Так что в данном случае только три премии – это честно.

То есть у Вас этот конкурс Чайковского не вызвал чувства неудовлетворения?

Еще как вызвал! Я прослушал все. Сидел и думал – этот не пройдет и этот не пройдет. Ведь вокруг такая красота – столько голосов! И не просто голосов, но обученных людей. Музыкантов! Даже из наших. А что получилось?

У Вас есть сомнения в справедливости жюри?

Многие люди прошли до конца, только благодаря тому, что их педагоги сидели в жюри. Ведь великолепные ребята пели! Но они не прошли. Прошел тот, кого нужно было пропустить.

Вы имеете ввиду отборочные прослушивания?

Нет, на первом туре. И на втором туре великолепно пели. Никто не думал, что они не пройдут! А пройдет, например… могу назвать – К. Штефан, ученик Е. Е. Нестеренко – он еще и четвертую премию получил.

Все председатели этого года, за исключением А.Рудина, были наши музыканты, живущие за границей?

Да, Нестеренко уже 9–10 лет там. Я очень уважаю Евгения Евгеньевича как певца, как нашего бывшего профессора и даже заведующего кафедрой. Но, все-таки, конкурс проходит в России, а наших членов жюри кроме него всего двое – Г. А. Писаренко и И. П. Богачева… Сидит 15 человек жюри и только три человека представляют Россию! Почему?! Неужели у нас нет заслуженных людей? Есть. Например, Иван Иванович Петров – прекрасный бас, очень хорошо разбирается в проблемах вокала – он член жюри конкурса Глинки, Шаляпинского конкурса, конкурса Лемешева. И он нейтральный человек. Есть и другие личности…

А кто это решал?

Не знаю. Но, думаю, что это решал председатель. Он подбирает себе команду. Сначала я подумал, что это хорошо – все чужие и будут правильно судить. Но они так судили, что у всех опустились руки. Первую премию у женщин – никто не заслужил. Певица, которая ее получила – меццо-сопрано из Якутии, ее вообще не надо было пропускать – у нее разбитый голос, качка, плохо с верхними нотами… Хотя Казаков – первая премия у мужчин – это справедливо. Великолепный певец Большого театра, уже года три поет. Кончал Казанскую консерваторию. Кто-то по радио даже сказал, что у нас давно не было такого баса. На конкурсе выступал очень профессионально, очень интеллигентно. Я бы тоже дал ему первую премию. И это несмотря на то, что у меня выступали и Лынковский, лауреат первой премии конкурса Глинки, и Байков, и Шишляев, и Урусов, и Дунаев – тоже великолепные певцы. Дунаеву я бы тоже дал вторую премию – ему ее дали единогласно. Такой лирический тенор сейчас – редкость. Все сейчас в драматические рвутся! А он не насилует свой голос, а именно поет… Но остальные премии вызывают недоумение. И не только у меня, но и просто любителей музыки, которые сидели рядом со мной и возмущались…Особенно первая премия у женщин. Это ведь всегда было очень престижно – победа на конкурсе Чайковского! Мы все были в трауре – как можно было дать эту первую премию? Почему дали?

(далее…)

№ 7 (1214), декабрь 2002

В уходящем году исполнилось 120 лет со дня рождения великого композитора Игоря Федоровича Стравинского. Гений русской музыки, он признан во всем мире как классик искусства ХХ столетия, чье творчество создало художественный образ эпохи образ несравненной силы и выразительности. Эволюционируя вместе со временем, живя, по его собственным словам, con tempo, Стравинский умел запечатлеть в звуке, в афористически сжатой и совершенной форме неповторимые черты бурного ХХ века, постепенно удаляющегося в глубь истории. В том, что он превратился в непререкаемого классика, есть и грустная нота: ожесточенная полемика и даже неприятие, сопровождавшие появление его новых сочинений, были на самом деле признаком неослабевающего интереса к его творчеству, в настоящее время несколько успокоившегося.

С другой стороны, музыку Стравинского нельзя назвать хрестоматийно известной, особенно, к нашему стыду, на родине композитора. Ряд значительных сочинений Стравинского, прежде всего позднего периода, никогда не звучал в российских концертных залах. Да и некоторые из известных опусов исполняются нечасто. Поэтому фестиваль, состоявшийся в связи с 120-летней годовщиной И. Ф. Стравинского в стенах Московской консерватории, оказался не просто уместным, но и необходимым – хотя бы для тех наших молодых слушателей, которые никогда не слышали в живом исполнении Симфонию псалмов. Фестиваль составили три концерта и двухдневная научная конференция.

В программу концертов – двух камерных и одного симфонического, прошедшего в Большом зале консерватории – вошли произведения Стравинского разных времен и разной степени известности, в том числе российские и московские премьеры: Кантата на тексты английских поэтов XV–XVI веков, мемориальный опус «Памяти Дилана Томаса», «Монумент Джезуальдо» и Хоральные вариации И. С. Баха в обработке для хора и оркестра. Первая программа была представлена Факультетом исторического и современного исполнительского искусства под руководством Заслуженного артиста России профессора Алексея Любимова, который принял самое деятельное участие в подготовке и проведении фестиваля. Концерт был посвящен Стравинскому – интерпретатору полифонии Ренессанса, и программу составили прежде всего сочинения 1950–1960-х годов, написанные с использованием старинных канонических форм и жанров. Очень свежо прозвучала Кантата для солистов, женского хора и пяти инструментов, где элемент подлинности был внесен американским тенором Хью Уинном (дирижировал Феликс Коробов). Но вот «Монумент Джезуальдо» показался трудноватым для молодых музыкантов. Второе отделение создало резкий контраст: там прозвучали в переложении для двух фортепиано очень разные сочинения Стравинского – «Мадрид» и «Весна священная». Блистательный ансамбль Алексея Любимова и Александра Мельникова доставил истинное наслаждение.

(далее…)