№ 6 (1236), октябрь 2005

Вряд ли в Московской консерватории найдется человек – студент, аспирант, преподаватель, – который не знал бы, кто такой Семен Хаскевич Раппопорт. Он был в полном и лучшем смысле слова легендарной личностью. Чего только о нем не рассказывали! От «страшилок», которыми пугают первокурсников, до восхищенных разговоров о его лекциях – таков диапазон того, что можно было услышать о Семене Хаскевиче. Не буду рассуждать, насколько эти оценки справедливы. Факт в том, что их много, они самые противоположные, и все они неравнодушны. Да и можно ли быть равнодушным к человеку, который не одно и не два десятилетия посвятил консерватории, читая виртуознейший курс философии и эстетики! У него учились сыновья и внуки его первых студентов, и – сейчас это несомненно – всем им очень повезло. Школа Семена Хаскевича – это школа мысли. Нет, не обыденной, плоской и однозначной мысли. Если философ говорит нечто, не вызывающее вопросов, возражений, раздумий, даже новых смыслов сказанного – то он не философ. Но это не случай Раппопорта. Напротив, в его словах была истинная философия – именно в том смысле, что никакой истины он не излагал.

(далее…)

№ 7 (1221), ноябрь 2003

Владимир Набоков вряд ли думал, что его «завтрашние облака» со страниц «Дара» приплывут к 21-му классу в Московской консерватории. Однако в минувшем октябре случилось именно так: состоялась встреча молодых композиторов с Родионом Константиновичем Щедриным.

Тесное пространство газетных колонок, конечно, не может передать атмосферу этого мастер-класса. Но те, кому посчастливилось там побывать, не скоро забудут доброжелательный голос, делавший очень краткие замечания и дававший столь же краткие советы. Здесь – немного понизить тесситуру, тут – чуть-чуть изменить бас… Со стороны кажется, что ничего особенного в этих рекомендациях нет. Но есть особенное в том, что навстречу молодому композитору и его музыке из незаметного угла поднимался мастер и просто делился своими впечатлениями об услышанном.

Автор «Лолиты», «Запечатленного ангела», знаменитых фортепианных концертов мгновенно ориентировался в студенческих партитурах. Стиль этих партитур был самый разный: сцена из оперы по Метерлинку, авангардная композиция, фрагмент концерта для фортепиано… Родион Константинович очень порадовался такому многообразию.

После встречи со студентами мне удалось поговорить с маэстро.

– Родион Константинович, как бы вы оценили сегодняшнюю встречу?

– У меня осталось самое радужное впечатление от встречи с моими коллегами. Все они безусловно талантливые люди. Тенденции, которые я наблюдаю в их музыке, очень меня обнадеживают. Наконец-то стали доверять своей интуиции, своему темпераменту, тому, что заложено природой, у каждого своей, а не стараться угодить педагогу, или товарищу, или критику- музыковеду, просто времени, наконец: одним словом, перестали бояться прослыть отставшим. К счастью, я вижу это не только в Москве, но и в других городах. Такова тенденция во всем мире.

(далее…)

№ 7 (1214), декабрь 2002

Что такое анализ музыки? Наверное, это — когда её, музыку, берут и анализируют, анализируют, анализируют, анализи… и находят там всё, что только пожелают. Негоже блуждать в трёх соснах тоники, субдоминанты и доминанты. Гораздо почётнее заблудиться в семи соснах и заняться музыкальной семиотикой — наукой о знаковых системах в её приложении к музыке (чего только не прикладывали к её окровавленному челу в безнадёжных попытках излечить непонятно от чего!).

Разумеется, для демонстрации нового научного метода следует брать достойный материал, т.е. лучшее из того, что когда-либо создал человеческий гений. В этом смысле, конечно, нужно оставить за кормой такие низкопробные сочинения, как симфонии Бетховена и другие подобные им. Они уже давно себя исчерпали! Не тронем также и музыку XX века, непонятную гамбургеризованному сознанию намыленного любителя сериалов,— всё равно никто не оценит. Для анализа возьмём произведение, намного превосходящее своими художественными достоинствами всё, написанное ранее, выражающее небывалый доселе подъём человеческого Духа над нею — над многогрешной землёю,— проанализируем песню «В лесу родилась ёлочка».

Итак, приступим. Первое, что мы слышим в этом шедевре — равномерное дыхание аккомпанемента класса «ум-па, ум-па». Подобное начало только на первый взгляд напоминает так называемый «лёгкий жанр». На самом деле здесь перед нами предстаёт гениальное драматургическое решение проблемы отвратительной окружающей действительности. Прислушаемся: при первых же звуках этого бальзамического «ум-па, ум-па» наши раны, нанесённые жестокой жизнью, затягиваются и вскоре совершенно исцеляются. Какое умиротворение в этом вступлении! Сколько в нём света и тепла!..

Но послушаем дальше. Вот голос спел «В ле-су…». О радость! Какая знакомая интонация! Начало мелодии с лирической сексты — самый настоящий семиотический код. Из мира внешнего он переносит нас в мир внутренний, куда проблемы и смуты не проникают (ведь перед нами — большая секста!). К этой пра-лирической интонации тут же добавляется и вторая — ход на лирическую большую секунду вниз, а потом — на лирическую большую секунду вверх. Чувство симметрии в экстазе поёт дифирамбы виртуозному композиторскому мастерству автора «Ёлочки».

(далее…)

№ 2 (1209), март 2002

Сумрак, который окутывает некоторые события прошлого, иногда не хочет рассеиваться. Несомненно, что в нём события эти выглядят не совсем так, как они действительно происходили. Но так же несомненно, что одинокая дата, остающаяся после того, как кто-нибудь снимает с события его таинственное покрывало, способна рассказать нам гораздо меньше, чем мы ждём от неё.

О человеке по фамилии Перголези известно не так много – гораздо меньше, чем о неаполитанском композиторе Перголези. Этот последний – бессловесный двойник первого – весьма знаменит. Он – создатель оперы-buffa. Это его «Служанка-госпожа» облетела весь музыкальный мир, будучи всего лишь интермедией. Это он к двадцати шести годам был автором десяти опер – не только эфирно-весёлой «Служанки», но и весьма весомых опер-seria – среди которых возвышается «Олимпиада». Это он написал ту самую «Salve Regina», которую столь трогательно пела Консуэлло под руководством маститого Никколо Порпоры. Это его имя возникает в наших сердцах всякий раз, когда кто-нибудь произносит магическое словосочетание «Stabat mater», так же как имя Генделя при слове «оратория» или имя Бетховена при слове «симфония».

Наверное, справедливо, что в нашем сознании уживаются в основном такие «эпохальные достижения» (намеренно громкие слова!) Да, правильно: Перголези к двадцати шести годам написал десять опер. Но… двадцать шесть лет – много это или мало? Конечно, мало – ответ совершенно очевиден. А если композитор прожил всего только двадцать шесть лет? Тогда – это целая Вселенная… И вот здесь мы осторожно вступаем на шаткий, качающийся мост, соединяющий Перголези-композитора и его же-человека.

Ему было двадцать пять, когда провалилась в Риме его «Олимпиада» и когда он познакомился «средь шумного бала» с одной девушкой. Конечно, её звали Мария. На балу, среди танца, Перголези, наверное, рассказал ей о том, что несмотря на знатность своего рода он беден, отчего и скрывает свою истинную фамилию – Драги – под всем известным псевдонимом…

(далее…)