№ 1 (1223), январь — февраль 2004

Прошло время, которое, как выяснилось, не лечит. Из жизни ушел профессор Михаил Леонович Межлумов – человек, сделавший меня музыкантом. Он не проповедовал, не увещевал, не давил. Он просто любил музыку, любил нас, но никогда никого не выделял, ни на кого не делал ставку, как на бегах. Он был с нами во время неудач, становился гораздо незаметнее в момент успехов. Ему были органически противно ячество, «бронзовость», маститость. Он искренне недоумевал, зачем это все нужно? Я все еще слышу его голос, и не только я. Он ушел, и осталась загадка – что это было, кто был с нами?

Как проходил урок, словами передать трудно. Потому что слова были самые обычные, даже обыденные. Учил думать, оценивать себя и других без обид. «Ты на меня не обиделась?» – была его любимая фраза. Потому что для него было действительно важно не обидеть, не сломать, не раздавить. Правда, в эту как бы обыденность постоянно и незаметно вкраплялись бесценные советы, находки, прозрения, которые подавались в свойственной ему простой и необременительной манере. И непонятно каким, во-многом таинственным для меня образом, все становилось понятным, все получалось. Сегодня уже стало банальным сравнивать рояль и человеческий голос. Пользуясь своим неподражаемым умением из всего формального извлекать пользу, он не стеснялся показывать, как на самом деле нужно спеть тот или иной кусок, часто для пения и не предназначенный. Он учил петь, как говорить – естественно, и это никого отношения не имело к вашим вокальным данным. Он давал почувствовать смысл. А рояль, как верный слуга, должен был отозваться. И ты сама, без посторонней помощи (часто он прибегал и к такому «возвышающему обману») понимала, как это можно сделать.

К каждому из нас он искал свой подход, умел порадоваться за тебя всем сердцем, умел придать уверенности именно в тот момент, когда казалось, что все безнадежно. И наоборот, когда тебе казалось, что ты все поняла и знаешь, неподражаемо и без усилий мог ставить на место. Любовь и терпение – вот главное, чему он нас учил. Он все прощал, кроме не-любви, кроме равнодушия к музыке, к себе самим. Он не выносил прозы, хотя и никогда не злоупотреблял красивыми словами. Особенно не выносил «прозу» в звуке, потому что Музыка была для него живой, она дышала, сердце ее билось, как бьется у нас самих.

(далее…)

№ 1 (1223), январь — февраль 2004

Профессор кафедры истории зарубежной музыки доктор искусствоведения Виктор Пайлакович Варунц ушел из жизни (6.09.2003) внезапно, в расцвете творческих сил, полный замыслов и планов. Друзья и коллеги называли его Виктором Павловичем. Ученый был широко известен своими источниковедческими исследованиями не только в России, но и за рубежом. Еще в своих ранних работах – в кандидатском исследовании «Музыкальный неоклассицизм» и в сборнике материалов о дирижере Николае Аносове В. П. Варунц точно наметил тематику и направление своих будущих изысканий. Его сборник «Прокофьев о Прокофьеве» открыл новые стороны личности и творческой биографии великого русского музыканта ХХ века.

Однако сердцевиной научной, источниковедческой деятельности В. П. Варунца стал сбор материалов и документов к биографии И. Ф. Стравинского. Вклад ученого в этой сфере огромен – это и фундаментальный сборник интервью и статей композитора «И. Ф. Стравинский – публицист и собеседник», и, наконец, прекрасные тома переписки Стравинского с его русскими корреспондентами, включившими и ценнейшие материалы к биографии композитора. Три тома вышли при жизни Виктора Павловича, четвертый подготовлен им к печати. Его выступления на защитах, диспутах и конференциях отличались вдохновенной выстраданностью и особым творческим темпераментом. В них было все, кроме равнодушия.

Кафедра истории зарубежной музыки вскоре после кончины своего коллеги собрала в Конференц-зале всех, кто знал и любил Виктора Павловича. Все выступали без заранее заготовленной программы, слова шли от сердца. А потом студенты-хоровики дали рядом с портретом В. П. Варунца небольшой, но трогательный концерт хоровой музыки, посвятив его любимому педагогу.

Вечная ему память.

Кафедра истории зарубежной музыки
Московской консерватории

Нас очень много лет назад познакомили наши учителя – Михаил Семенович Друскин и Валентина Джозефовна Конен. Мы оба хранили этот факт нашей биографии как драгоценность. И М. С. и В. Дж. относились к Вите замечательно, возлагали на него большие надежды, которые он безусловно оправдал. Его память была очень благодарной, он постоянно помнил доброе отношение к себе и был верен Валентине Джозефовне и Михаилу Семеновичу.

(далее…)

№ 1 (1223), январь — февраль 2004

Татьяна Васильевна – Таня Чередниченко (1.9.1952 – 28.11.2003) пролетела по нашей жизни, как метеор, разжигая невозможное зарево. Невозможными казались ее начинания. Подвижная, живо-смешливая и всегда одетая как вспышка, она напрашивалась на легкомысленные определения, но стоило с ней заговорить, и все наши интеллектуальные способности переключались на высший режим, а известные факты приобретали остроту сенсации. Она всех незаметно учила извлекать неиспользованную взрывную силу из давно слежавшихся картинок нашей памяти. Разговор с ней заставлял оживать сокровенности вашей эрудиции, отложенные на черный день. Шагая по коридорчику своей специализации, она безбоязненно открывала запрещенные двери, ведущие в иные сферы. Еще пианисткой в ЦМШ она всерьез увлеклась музыковедением, а поступив на музыковедческую специальность в консерваторию, открыла для себя и философию. Единение музыки и философии привело к созданию двух блестящих дипломных работ – о кантатах И. С. Баха и о критериях художественной ценности в музыке. Последняя работа стала предметом жесткой полемики… в среде профессуры прямо на защите. Этот текст, кстати, до сих пор должным образом не оценен. Но зато его сразу после защиты быстро оценил политически продвинутый профессор Борис Ярустовский, отославший донос в верхи компартии о том, что дипломная работа Т. Чередниченко – идеологическая диверсия. Его главный аргумент: в работе нет цитат из текстов В. Ульянова-Ленина! Но истинная причина его выпада была другая: ведь было ясно, что юная умница вскоре станет видным русским ученым, а такого ему допускать нельзя.

Судьба распорядилась по-иному. Ей вскоре присудили две ученые степени в разных специальностях. Но ее не удерживали и эти рамки. Таня излила целый фейерверк остроумия в своем либретто к лучшему русскому мюзиклу – «Медведь» Глеба Седельникова. Она вела культурологические дебаты на телевидении, первой из выпускников консерватории стала экспертом по массовым жанрам, сама пела как рок-певица (приглашала и меня к таким экспериментам, мы с ней напели фонограмму одного фильма), вступала в богословские споры, писала новую версию либретто «Князя Игоря» для новой постановки в редакции Е. М. Левашева, читала лекции о музыке в МФТИ (их не пропускали ни студенты-физики, ни проректор, появлявшийся в Таниной аудитории даже со сломанной ногой, в гипсе, лишь бы выслушать все).

(далее…)

№ 3 (1217), апрель 2003

28 января 2003 года закончился земной путь заслуженной артистки России, профессора межфакультетской кафедры фортепиано Елены Вильгельмовны Гладилиной. Писать об этом тяжело. Все, кто имел счастье попасть в ее жизненное творческое «пространство», ощущал особую атмосферу духовной энергии талантливого Музыканта, чуткого и светлого Человека.

Около полувека деятельность Е. В. Гладилиной была неразрывно связана с Московской консерваторией. В 1962 г. она с отличием окончила консерваторию по классу фортепиано у Г. Г. Нейгауза, в 1966 г. – аспирантуру (руководитель С. Г. Нейгауз), а затем – плодотворная педагогическая и концертно-исполнительская работа до последних дней жизни.

Сказать, что Елена Вильгельмовна любила педагогику и исполнительство, была увлечена творческим решением их неиссякаемых проблем – явно недостаточно. Это было не только ее делом, но и способом, формой самого существования. Проф. Гладилина была достойной представительницей нейгаузовской школы, здесь корни ее изумительного профессионализма как педагога и пианистки, самозабвенной преданности Музыке, ученикам и слушателям. Одним из девизов гладилинской деятельности вполне мог стать: «Con animato». Именно с воодушевлением она исповедовала выдающиеся педагогические принципы Г. Г. Нейгауза.

Утверждение А. Шнабеля о том, что задача педагога – «открывать двери», а не «проталкивать» в них ученика – было также актуально для педагогических устремлений Елены Вильгельмовны. В процессе фортепианных занятий она открывала студентам – композиторам, музыковедам, дирижерам – художественно высокие образцы музыкального искусства различных эпох и направлений, учила чувствовать грань между подлинными и мнимыми ценностями творчества, приобщала к концертной, просветительской практике. Она была инициатором многочисленных совместных выступлений со студентами класса. Циклы концертов (в том числе музыкально-литературных композиций) проходили в разных залах Москвы, в музеях М. Н. Ермоловой, М. И. Цветаевой, А. Н. Толстого и др. Талант и душевная щедрость определили весомую меру ее педагогического участия в музыкантской судьбе студентов. В фортепианном классе Е. В. Гладилиной занимались В. Варунц, Н. Плотникова, И. Хархута, И. Брежнева, Евг. Дуков, О. Фраенова, В. Лукьянов, С. Богданов и многие другие.

Важной ипостасью жизнетворчества Елены Вильгельмовны было концертное исполнительство. Она выступала и с сольными, и с ансамблевыми программами, и в качестве концертмейстера. Дарование Гладилиной-пианистки – ярко многоплановое, исполнительский темперамент сочетался с четкостью музыкантских намерений. Виртуозное начало ее пианизма – это не только богатый комплекс виртуозных средств выразительности, прекрасные руки, но и эмоциональная раскрепощенность, артистическая воля, без которой, по словам Г. Г. Нейгауза, в интерпретации «нет и реальности, нет воплощения».

(далее…)

№ 2 (1209), март 2002

12 января 2002 года ушел из жизни наш выдающийся соотечественник, композитор и органист, пианист и дирижер, Олег Григорьевич Янченко. Среди множества званий и регалий, а их было более, чем достаточно (народный артист РФ, солист МГАФ, лауреат Государственной премии, президент Ассоциации органистов России и множество др.), самым дорогим для Олега Григорьевича было звание профессора Московской консерватории. Он всегда с гордостью говорил о своей педагогической работе своим коллегам в России и на Западе, во время своих поездок и гастролей, вкладывая особый смысл в слово «учитель».

Еще со студенческих времен, восхищаясь своими великими педагогами Г. Нейгаузом (по фортепиано) и Ю. Шапориным (по композиции), для Олега Янченко сформировались приоритеты эстетических «ценностей», в которые он вкладывал все то, что позволяло ощутить атмосферу подлинного творчества на его уроках. Помню, как особенно в последнее время, ностальгически вспоминая 1950–60-е годы, он почти всегда с грустью, столь не свойственной ему, говорил об утрате «духа» общения между учителем и учеником, потере интереса наших органистов друг к другу.

Исключительная доброжелательность и демократичность стиля общения Олега Григорьевича с самыми разными людьми (от рабочего сцены до директора филармонии, с которыми он был равно толерантен) с первой минуты разрушала всякие «психологические» барьеры, обезоруживала и удивляла. Уважение к любой мысли или слову со стороны собеседника, каждой играемой ему ноте не просто приводило в восторг, окрыляло, но и заставляло более требовательно относиться к своим поступкам и раскрывать себя до конца. Самоотдача при работе с Олегом Григорьевичем была колоссальной, хотели мы того или нет. Он никогда ничего не требовал, но умел настроить и дать за один урок то, что можно было искать многими месяцами. Требовательность к постановке задач, отношение к предмету (внутренняя сосредоточенность и трудолюбие), а не формальная работа над техническими или стилистическими вопросами в исполнительстве — вот, что имело для профессора Янченко педагогический интерес. Он во всем и всегда умел добиваться поставленной цели и считал, чтобы добиться «аутентичного» исполнения (т. е. «правдивого» в художественном отношении) необходимо опираться не на существующие стереотипы (моду на тот или иной стиль игры или музыки), а на собственное представление, навыки и слуховые ощущения, глубоко оправданные замыслом исполняемого сочинения. Свобода и самостоятельность, с которыми мы, его ученики занимались в органном классе, выбирая, например сочинения и работая над ними, со стороны могли показаться безграничными. Но это было далеко не так. Полет фантазии жестко ограничивался многими факторами, как, например «самой музыкой», из которой Янченко всегда «настойчиво советовал» исходить. Он всегда возмущался, когда кто-либо пренебрегал авторскими ремарками и собственно текстом произведения, где «все написано». Нужно было просто уметь прочитать то, что указал автор — предельно просто и безапелляционно!

(далее…)