№ 2 (1224), март 2004

– Дорогой Александр Сергеевич, глубокоуважаемый господин Министр!
Мне очень приятно поздравить Вас с высоким назначением от имени всего коллектива Московской консерватории. С того момента как во вторник 9 марта об этом было объявлено публично, по телевидению и радио, вся консерватория пребывает в большом волнении. Но чувство гордости, которое мы все, естественно, испытываем, окрашено тревогой. В последнее время наметились важные сдвиги, но мы пока находимся в самом начале пути серьезных преобразований, начатых Вами. Что будет с ними? Кто их продолжит?

– Я, естественно, стараюсь позаботиться о таком переходном периоде. Он необходим Консерватории для того, чтобы, во-первых, не сбиться с темпов тех преобразований, которые у нас, слава Богу, уже стали получаться. Во-вторых, в спокойной обстановке решить вопрос о кандидатуре будущего ректора, подготовить, соответственно, конференцию. На это понадобится определенное время. Учитывая все это, я обратился с просьбой к премьер-министру Михаилу Ефимовичу Фрадкову о продлении моих полномочий в качестве ректора до начала следующего учебного года.

– Она удовлетворена?

– Я сейчас говорю о предварительном согласовании. Если получу подтверждение, то это означает, что мы действительно будем иметь возможность без суеты, без нервотрепки взвесить все проблемы, обсудить их совместно. Я буду проводить заседания Ученого совета, буду курировать те проекты, которые связаны с реконструкцией консерватории и со строительством оперного театра – то есть возьму на себя самые масштабные вопросы. И, думаю, что названного времени достаточно для того, чтобы определить дальнейшую жизнь консерватории.

– Имя возможного будущего ректора уже известно, или это еще предмет для размышлений?

– Разумеется это предмет для размышлений! Потому что ректора определяет конференция. Перед этим будут предложения, здесь могут быть любые предложения, закон это позволяет. У нас еще свежи в памяти все эти процессы, поэтому лишний раз объяснять как это делается никому не надо.

(далее…)

№ 1 (1223), январь — февраль 2004

29 декабря 2003 года, в Рахманиновском зале, состоялась студенческая конференция, на которой ректор Консерватории, профессор Александр Сергеевич Соколов отвечал на вопросы студентов. Темой разговора, состоявшегося по инициативе студентов, были разные проблемы современной консерваторской жизни. И глобальные, такие как ближайшее будущее Московской консерватории, судьба консерваторских зданий, финансовое состояние нашего вуза. И конкретные, касающиеся каждодневных забот – пользование классами, залами, студией звукозаписи, взаимодействие композиторского факультета с другими факультетами, возможности исполнения новых сочинений студентов-композиторов. Ответы ректора прояснили многое.

Для начала давайте уточним смысл нашего сегодняшнего собрания. Наверное, конференция, как вы прочли на объявлении, не совсем точное слово. Ведь «конференция» – это некое обязательство принять определенное решение. Сегодня у нас более свободный разговор, и после мы решим, надо ли наши встречи делать регулярными. Объективно говоря, всегда есть, о чем поговорить. С того момента, как я студентом переступил порог Московской консерватории и по сей день, я узнаю о ней что-то важное. Наверное, вам это тоже предстоит. И если мы поможем вам в чем-то разобраться, вникнем в ваши проблемы, которые, может быть, отличаются от проблем студента вчерашнего – это уже будет хорошо. В последнее время мне часто приходится разъяснять журналистам, чем живет Консерватория и каковы ее настоящие проблемы. Не надуманные, а настоящие. Поэтому, наверное, и внутри самой Консерватории имеет смысл такую ясность внести, чем мы, в частности, постоянно занимаемся на заседаниях нашего Ученого совета.

Год назад в это время мы были с вами в не очень новогоднем настроении. Как вы помните, пахло гарью, 17 декабря здесь полыхал пожар. Год прошел, какие-то проблемы решены, какие-то еще ждут своего решения, какие-то только проясняются. Конструкция нашего здания исходит из акустических требований: стены внутри, на протяжении метра, заполнены воздушной паклей, благодаря которой у нас такая замечательная акустика. Так вот, все это горит как порох, и когда в 9-м классе внутренняя проводка закоротила, огонь пошел наверх и три класса оказались зоной пожара. Когда тушили, то много часов лили воду, для того чтобы тлеющее впоследствии не загорелось само собой.

Сейчас мы ждем, чтобы высохло здание, потому что делать что-то раньше, значит абсолютно бесполезно тратить деньги. Но и ходить по этому пожарищу тоже невесело. Поэтому мы приняли решение все-таки сделать приличествующий Консерватории интерьер: обшили стены гипсокартоном и по нему покрасили. Так что не обольщайтесь – это еще не ремонт. А настоящий ремонт – очень серьезная вещь, он требует длительного времени и больших вложений. Во-первых, подгорели деревянные перекрытия, а во-вторых, даже не подгоревшие они не были рассчитаны на нагрузку, которую вынуждены нести. Раньше не было богатейших фондов библиотеки, которые своей тяжестью на них давят, не было таких аншлагов на концертах Малого зала, и, собственно, студентов в таком количестве тоже не было. Все это вместе взятое создает истинную проблему Консерватории сегодняшнего дня.

(далее…)

№ 7 (1221), ноябрь 2003

Владимир Набоков вряд ли думал, что его «завтрашние облака» со страниц «Дара» приплывут к 21-му классу в Московской консерватории. Однако в минувшем октябре случилось именно так: состоялась встреча молодых композиторов с Родионом Константиновичем Щедриным.

Тесное пространство газетных колонок, конечно, не может передать атмосферу этого мастер-класса. Но те, кому посчастливилось там побывать, не скоро забудут доброжелательный голос, делавший очень краткие замечания и дававший столь же краткие советы. Здесь – немного понизить тесситуру, тут – чуть-чуть изменить бас… Со стороны кажется, что ничего особенного в этих рекомендациях нет. Но есть особенное в том, что навстречу молодому композитору и его музыке из незаметного угла поднимался мастер и просто делился своими впечатлениями об услышанном.

Автор «Лолиты», «Запечатленного ангела», знаменитых фортепианных концертов мгновенно ориентировался в студенческих партитурах. Стиль этих партитур был самый разный: сцена из оперы по Метерлинку, авангардная композиция, фрагмент концерта для фортепиано… Родион Константинович очень порадовался такому многообразию.

После встречи со студентами мне удалось поговорить с маэстро.

– Родион Константинович, как бы вы оценили сегодняшнюю встречу?

– У меня осталось самое радужное впечатление от встречи с моими коллегами. Все они безусловно талантливые люди. Тенденции, которые я наблюдаю в их музыке, очень меня обнадеживают. Наконец-то стали доверять своей интуиции, своему темпераменту, тому, что заложено природой, у каждого своей, а не стараться угодить педагогу, или товарищу, или критику- музыковеду, просто времени, наконец: одним словом, перестали бояться прослыть отставшим. К счастью, я вижу это не только в Москве, но и в других городах. Такова тенденция во всем мире.

(далее…)

№ 6 (1220), октябрь 2003

30 сентября, в день, когда царили Вера, Надежда, Любовь, на Ученом совете Московской консерватории рассматривался новый проект. Со схемами, рисунками, с предварительными техническими выкладками специалистов. Речь шла о серьезной реконструкции и строительстве на Кисловке, где доживают свой век ветхие здания разных консерваторских служб и подразделений. В результате этих преобразований мы должны получить не только новые, удобные для работы площади, но и, что самое ценное, долгожданное и желанное – оперный театр Московской консерватории с залом на 300 мест, с современной сценой, оснащенной всеми техническими новациями и машинерией, с оркестровой ямой, репетиционными, гримерными и подсобными помещениями. И вся территория должна каким-то образом взаимодействовать с главными зданиями в едином архитектурном ансамбле, образуя в целом многофункциональный консерваторский комплекс. О перспективах и проблемах грядущих преобразований мы беседуем с ректором профессором А. С. Соколовым.

Александр Сергеевич! Мы живем и работаем в стенах XIX века. Это приятно, лестно для людей искусства, но это сегодня и опасно. Буквально через неделю после Совета, который с воодушевлением принял решение поддержать проект, в одном из помещений на Кисловке что-то обрушилось, и все уже эвакуированы. То есть время кардинальных перемен не просто подошло, мы вскакиваем в последний вагон уходящего поезда. И вообще эстетическое чувство консерваторцев уже давно травмировано окружающим разорением, так хочется благоприятных перемен! Насколько реально все то, что нам предлагается? Это не голубая мечта, не журавль в небе?

Никакая не голубая мечта. Этот Ученый совет был итоговым. Ему предшествовало довольно много совещаний, которые ректорат проводил. И речь идет, конечно, о реальной ситуации, которую мы сегодня имеем. Ситуация безрадостная, скажем прямо, поскольку все здания пришли в крайнюю степень разрушения. И то, что буквально через несколько дней после Совета рухнули своды одного из них, стало зримым и, к счастью, не трагическим подтверждением того, о чем шла речь. А разговор на Ученом совете был позитивным, поскольку связан с теми возможностями, которые консерватория пока еще не утратила.

Пока еще?

Да, потому что очень многое уже утрачено. И, наверное, безвозвратно. Если говорить при помощи цифр – 24 здания в течение последних лет терялись консерваторией одно за другим.

Каким образом? Оказались утраченными документы, подтверждающие права консерватории? Это что – халатность?

Документов очень много утрачено, скорее всего уничтожено. И это не халатность, это, конечно, умысел. 24 здания! Терялись здания, соответственно сужалась сфера наших возможностей. Если бы это продолжалось и далее, то еще через пару лет обсуждать было бы нечего. А сейчас можно действовать, исходя из тех территорий, что мы еще имеем.

(далее…)

№ 3 (1217), апрель 2003

4 Апреля состоялся внеочередной Ученый Совет Московской консерватории. В его повестке дня был один, но очень важный пункт – встреча с комиссией, завершившей аттестацию нашего вуза. Об итогах аттестации, как и о других жизненно важных проблемах консерватории, обсуждавшихся на этом Совете, мы беседуем с ректором профессором А. С. Соколовым

– Александр Сергеевич! Коллектив консерватории, разумеется, знал о работе государственной комиссии и его, естественно, волнуют итоги этой работы. Как все прошло?

– Встреча с Ученым Советом – это завершающий этап работы комиссии, которая занимается аттестацией, аккредитацией и лицензированием. Все перечисленное – это так называемая комплексная проверка. Я много раз принимал участие в таких проверках российских вузов, поэтому процедура мне хорошо известна. Особенности нашей ситуации заключались в том, что действующая лицензия на право образовательной деятельности простирается до 2005 года. Поэтому у нас проходила только аттестация и аккредитация.

– А лицензирование тоже должно регулярно возобновляться?

– Все это происходит раз в пять лет и обычно по всем трем позициям комплексно. Но наша лицензия еще действует.

– То есть главным делом была аттестация?

– Да. Аттестация это очень важный и ответственный этап в жизни любого вуза. Во-первых, она дает формальное право на образовательную деятельность. Без этого нельзя проводить приемные экзамены, государственные экзамены. Во-вторых, она побуждает коллектив сконцентрироваться на своей работе. А, в-третьих, это весьма ценный взгляд на вуз со стороны. В комиссию включаются специалисты высокой квалификации, в частности, в нашу комиссию входили в основном московские специалисты, преимущественно из Гнесинской академии, даже один специалист из МЧС, который занимался исследованием нашей компьютерной оснащенности, преподаванием информатики – всего того, что у нас уже развивается. Из Санкт-Петербурга приезжал профессор Валерий Всеволодович Успенский, а возглавляла комиссию очень опытный специалист из Министерства образования Лариса Николаевна Утина. Важно также, что в работе комиссии принимала участие Инна Михайловна Андреева из Министерства образования, в полномочиях которой осуществление следующего этапа работы с документами, то есть – аккредитация.

– А что это такое?

– Это – логическое следствие аттестации, но работа уже не с людьми, а с документами. Аттестация – это экспертиза всей деятельности, она включает тестирование, проверку качества знаний, посещение концертов, экзаменов, зачетов, мастер-классов, что собственно и было. Комиссия у нас работала почти две недели, ее члены получили много впечатлений о деятельности консерватории. Теперь нам надо ждать коллегии Министерства образования, где будет утверждаться итоговая справка комиссии. И уже после коллегии наступает этап аккредитации, где определяется статус вуза. Для нас этот этап очень важен, потому что по результатам заключений комиссии Московская консерватория может получить высший статус образовательного учреждения – университетский. Подобных прецедентов в музыкальном образовании пока нет.

(далее…)

№ 2 (1216), март 2003

Деятельность Центра современной музыки в этом сезоне отличается особой интенсивностью. Были проведены несколько фестивалей современной музыки – и у нас и за рубежом, в консерватории успешно внедряется новый учебный курс «Музыка ХХ века: новые композиторские и исполнительские техники», двухгодичный концертный цикл «Антология русского и немецкого авангарда» был назван авторитетнейшей немецкой газетой Франкфуртер алльгемайне цайтунг «одним из значительнейших музыкальных событий Москвы последних лет». Наш корреспондент беседует с художественным руководителем Центра, заведующим кафедрой современной музыки профессором В. Г. Тарнопольским.

Владимир Григорьевич! Масштаб сделанного впечатляет, но хочется узнать и подробности. Поделитесь, пожалуйста.

Спасибо за внимание к нашей работе. У нас действительно было очень много различных событий. Основные направления нашей деятельности – учебное, концертное и просветительское. Десять лет назад, когда инициаторы создания Центра современной музыки – наш нынешний ректор А. Соколов, дирижер И. Дронов и я – обсуждали цели его создания, то в качестве важнейшей из них мы определили именно комплексность подхода к проблемам современной музыки. Ведь очень многие наши исполнители – настоящие пионеры новой музыки, среди музыковедов тоже нет недостатка в специалистах по ХХ веку, я не говорю о композиторах, которые уже по определению олицетворяют собой новую музыку. Но при этом наши студенты зачастую не знают даже имен крупнейших композиторов второй половины ХХ века и вообще очень плохо представляют себе развитие музыки прошлого столетия. Следствием этого потом становится заметная ограниченность концертного репертуара – и солистов, и ансамблей, и оркестров. Ведь даже музыка самого популярного в мире композитора ХХ века – Стравинского – у нас все еще редкая залетная «Жар-птица», что уж говорить о Рославце, Лурье или Вышнеградском!

В этом контексте и концертные программы аспирантского ансамбля Студия новой музыки, и новый учебный курс, который читается сегодня студентам духового и хорового факультетов, и наш международный фестиваль Московский форум – это и есть основные элементы комплексного подхода к проблеме изучения и «внедрения» новой музыки в учебный процесс и в концертную жизнь.

В консерватории больше известны, естественно, ваши московские программы. Но Студия новой музыки ведет большую концертную деятельность и за пределами консерватории?

В прошлом году мы дважды побывали в Петербурге с программами «Шенберг-Кандинский: звук и цвет» и «Путешествие из Москвы в Петербург», в которой была представлена музыка 20-х и 90-х годов композиторов обеих столиц.

Один из концертов ансамбля я не побоялся бы назвать историческим – я имею в виду мировую премьеру недавно найденной в архивах Камерной симфонии (№ 2) Рославца, состоявшуюся на родине композитора в Брянске. Вот уж поистине, рукописи не горят! Кстати, по поводу этой сенсационной находки мы получили десятки запросов и предложений от музыкантов и организаций разных стран. К сожалению, лишь в России никто не заинтересовался этим замечательным произведением, которое, несомненно, войдет в учебники по истории русской музыки. И если отсутствие любопытства со стороны концертных организаций еще как-то может быть объяснено сегодняшней разрухой всей нашей музыкальной индустрии, то отсутствие профессионального интереса у историков музыки наводит на грустные мысли. А ведь кабинет нашей кафедры современной музыки находится «дверь в дверь» с кабинетом кафедры русской музыки!

Но вернемся к гастролям. Из зарубежных поездок этого сезона я особенно выделил бы концерты, лекции и мастер-классы в таких известных университетах как Оксфордский, Бостонский и Гарвардский. Важно отметить, что в подобных поездках мы выступаем не только как приглашенные гастролеры, наш Центр современной музыки разрабатывает саму концепцию и программы этих фестивалей. Мы все находимся сегодня в состоянии поиска собственной самоидентификации в новой стране и в новом мире. Поэтому новые идеи и концепции нам нужны не только для того, чтобы выдерживать острую конкуренцию на Западе, они необходимы, прежде всего, для того, чтобы современная музыка не потеряла актуальности здесь, в России.

(далее…)

№ 7 (1214), декабрь 2002

Профессор П. И. Скусниченко

Заведующий кафедрой сольного пения, Заслуженный артист России, лауреат VI конкурса, член жюри XI конкурса имени П. И. Чайковского

Петр Ильич! Как в этот раз на конкурсе Чайковского у вокалистов была представлена Московская консерватория? Сколько было наших людей – выпускников, студентов – всех, кто генетически связан с Московской консерваторией? Сколько их было «на входе» и что мы получили «на выходе»?

«На входе» было прилично очень. Только из моего класса было пять человек. А еще три человека из класса Г. А. Писаренко, четыре из класса Ю. А. Григорьева, из класса И. К. Архиповой пели… Думаю, более чем достаточно. Ведь в свое время было девять участников от всего Советского Союза.

А сейчас ограничений нет?

Ограничения были, когда прослушивали по кассетам. На первый тур. И после кассет осталось сорок человек от России. Из них консерваторцев – человек пятнадцать.

Так, это «на входе». А «на выходе»?

А «на выходе» – Андрей Дунаев, мой ученик, тенор, получил вторую премию, Анна Самуил, ученица И. К. Архиповой – третью и Анастасия Бакастова, ученица Писаренко – четвертую. И все. Могу сказать в адрес своей консерватории и критику. Меня Е. Е. Нестеренко, председатель жюри, просил, чтобы я возглавил отборочное прослушивание по кассетам. Но я не смог – поехал на мастер-класс в Японию. Руководил прослушиванием Ю. А. Григорьев. И пропустил четырех своих учеников, которые все четверо не прошли даже на второй тур. Так зачем было их пропускать и на первый? Ведь это Московская консерватория! Не готовы – не надо выходить.

Кстати, у Вас как профессора есть право вето? Вы можете не пустить на конкурс? Сейчас ведь свобода, все едут куда хотят – студент может Вас не послушаться?

Тогда он больше не вернется в этот класс. Он знает это прекрасно. Нельзя ни себя позорить, ни педагога, ни консерваторию. Так что в данном случае только три премии – это честно.

То есть у Вас этот конкурс Чайковского не вызвал чувства неудовлетворения?

Еще как вызвал! Я прослушал все. Сидел и думал – этот не пройдет и этот не пройдет. Ведь вокруг такая красота – столько голосов! И не просто голосов, но обученных людей. Музыкантов! Даже из наших. А что получилось?

У Вас есть сомнения в справедливости жюри?

Многие люди прошли до конца, только благодаря тому, что их педагоги сидели в жюри. Ведь великолепные ребята пели! Но они не прошли. Прошел тот, кого нужно было пропустить.

Вы имеете ввиду отборочные прослушивания?

Нет, на первом туре. И на втором туре великолепно пели. Никто не думал, что они не пройдут! А пройдет, например… могу назвать – К. Штефан, ученик Е. Е. Нестеренко – он еще и четвертую премию получил.

Все председатели этого года, за исключением А.Рудина, были наши музыканты, живущие за границей?

Да, Нестеренко уже 9–10 лет там. Я очень уважаю Евгения Евгеньевича как певца, как нашего бывшего профессора и даже заведующего кафедрой. Но, все-таки, конкурс проходит в России, а наших членов жюри кроме него всего двое – Г. А. Писаренко и И. П. Богачева… Сидит 15 человек жюри и только три человека представляют Россию! Почему?! Неужели у нас нет заслуженных людей? Есть. Например, Иван Иванович Петров – прекрасный бас, очень хорошо разбирается в проблемах вокала – он член жюри конкурса Глинки, Шаляпинского конкурса, конкурса Лемешева. И он нейтральный человек. Есть и другие личности…

А кто это решал?

Не знаю. Но, думаю, что это решал председатель. Он подбирает себе команду. Сначала я подумал, что это хорошо – все чужие и будут правильно судить. Но они так судили, что у всех опустились руки. Первую премию у женщин – никто не заслужил. Певица, которая ее получила – меццо-сопрано из Якутии, ее вообще не надо было пропускать – у нее разбитый голос, качка, плохо с верхними нотами… Хотя Казаков – первая премия у мужчин – это справедливо. Великолепный певец Большого театра, уже года три поет. Кончал Казанскую консерваторию. Кто-то по радио даже сказал, что у нас давно не было такого баса. На конкурсе выступал очень профессионально, очень интеллигентно. Я бы тоже дал ему первую премию. И это несмотря на то, что у меня выступали и Лынковский, лауреат первой премии конкурса Глинки, и Байков, и Шишляев, и Урусов, и Дунаев – тоже великолепные певцы. Дунаеву я бы тоже дал вторую премию – ему ее дали единогласно. Такой лирический тенор сейчас – редкость. Все сейчас в драматические рвутся! А он не насилует свой голос, а именно поет… Но остальные премии вызывают недоумение. И не только у меня, но и просто любителей музыки, которые сидели рядом со мной и возмущались…Особенно первая премия у женщин. Это ведь всегда было очень престижно – победа на конкурсе Чайковского! Мы все были в трауре – как можно было дать эту первую премию? Почему дали?

(далее…)

№ 6 (1213), ноябрь 2002

Профессор Э. Д. ГРАЧ
Народный артист СССР, Лауреат II конкурса,
член жюри X–XII конкурсов имени П. И. Чайковского

Эдуард Давидович! Через полгода после жарких летних баталий хочется все-таки осмыслить, что же тогда происходило? Каким Вам сегодня видится прошедший конкурс, как была представлена на нем Московская консерватория?

Среди участников-скрипачей консерваторцев было 7 человек (из 46) и уровень их был совсем не плох. Но мне кажется, что отношение к ним было не самым лучшим.

И хотя этот конкурс происходит в консерватории, в наших залах, Большом и Малом, почему-то при составлении жюри старались выкинуть наших профессоров. Из предполагавшихся 15 членов в жюри скрипачей было только два профессора Московской консерватории — Сергей Иванович Кравченко и я. И господствовала политика — вообще отодвинуть профессуру, по принципу: одни учат, а другие будут судить. А иногда не только «судить», но и, простите, «засуживать». Не понимаю, почему нужно было так выпячивать, поддерживать прежде всего тех, которые уехали? Почему-то они идут героями дня — и участники, и профессура. К сожалению, все это тесно связано.

Как понимаю, жюри скрипачей формировал В. Спиваков? А были в нем еще наши люди, которые живут на Западе?

Захар Брон! Это прекрасный педагог и одержимый своим делом человек. Но это не «один человек», это — целый «институт». И, думается, что отношение к его ученикам (в конкурсе их участвовало четверо) было… более лояльным. Это мягко сказано. А вот отношение к нашим было не столь лояльным. Мне кажется, что некоторые консерваторцы не попали в финал просто непонятно каким образом. Не хочется говорить о своих учениках, но в финал не пропустили замечательного скрипача — корейца Квун Хюк Чжу. Он наш студент 2 курса, но это зрелый музыкант, только что на конкурсе им. Ямпольского он получил Гран-при, на 10 баллов оторвался от ближайшего претендента, занявшего второе место.

Как Вам понравилась новая система голосования?

Единой системы не было. Система «да-нет», которая использовалась на первых двух турах, мне не очень понятна, в жизни ведь есть не только белое-черное. На первом туре мы могли голосовать за своих учеников. На втором Спиваков сказал, что мы не будем голосовать за своих. На третьем туре педагоги, чьи ученики играли, не могли голосовать не только за своих, но вообще не могли принимать участие в голосовании. Ни я, ни Кравченко, ни Брон, поскольку наши ученики были в финале. У меня — Казазян, у Кравченко — Стембольский, У Брона — 3 человека. То есть мы уже не были членами жюри! Оно оказалось сокращено на 3-х человек, а это очень существенно. Осталось 9 человек, для конкурса Чайковского — это мало. Случайности просто неминуемы.

Есть конкурсы, на которых голосуют за своих учеников, но отбрасываются верхний и нижний баллы. Если ты будешь излишне «поддерживать» своего ученика или «топить» чужого, то твой балл отпадет. Например, на конкурсе им. Ямпольского, президентом которого я являюсь, 25 бальная система, оценивается каждое произведение, причем оценка выносится сразу же после исполнения и ответственный секретарь ее тут же заносит в компьютер. То есть никаких закулисных разговоров уже произойти не может. Исполнитель сыграл, и мы сразу отдаем свои баллы. По свежему впечатлению. А на нынешнем конкурсе Чайковского мы голосовали после 4–5, а иногда и 6 дней. Причем ставили «да» или «нет». Я считаю, что это очень сложно. Хорошо, если есть определенное «да» или «нет» — существуют вещи бесспорные. Но есть много такого, что дает возможность выяснить только система баллов — выводится средний балл, и это гораздо легче и объективнее.

То есть работа в жюри не принесла удовлетворения?

В общем — нет. И системой был разочарован, и тем, что не были оценены очень хорошие скрипачи. Прекрасно выступила на конкурсе и Надежда Токарева, аспирантка консерватории, и Светлана Теплова, тоже аспирантка (она вообще слетела после первого тура). На мой взгляд, все-таки отношение к Московской консерватории было, не хотелось бы говорить «предвзятое», но… было. Я это почувствовал. Был крен в сторону западников и тех, кто покинул консерваторию, тоже уехав туда. К нашим, пожалуй, были незаслуженно строги. И потом эта долгая возня на заключительном заседании — будет первая премия (хотя было совершенно ясно, что ее нет), не будет первая премия… И вопрос: «Никто из членов жюри не хочет поменять свое мнение?»…

В интервью с Н. Петровым в «Культуре» им высказана жесткая мысль: «одна цель — протащить своего ученика и повысить ставку за свой частный урок на 25 долларов».

Этой темы я тоже хотел бы коснуться. Вот я не голосую — я сразу указал, кто мои ученики. А что делать с частными учениками? Это ведь проследить невозможно. Я знаю случаи, например, на прошлом конкурсе Чайковского, когда одна из высоких премий была присуждена, как я потом слышал от очень авторитетных людей, частной ученице или ученику одного из членов жюри. Такие вещи невозможно предвидеть. Поэтому, я думаю, если все голосуют, то все голосуют.

(далее…)

№ 6 (1213), ноябрь 2002

Профессор Н. Н. ШАХОВСКАЯ
Народная артистка СССР, Лауреат I премии II конкурса,
член жюри IV–XII конкурсов имени П. И. Чайковского

Наталья Николаевна! Вам уже довелось обстоятельно высказаться о прошедшем конкурсе на страницах сентябрьского номера «Музыкальной жизни». Но сегодня в нашей беседе — свой «консерваторский» угол зрения. Ведь конкурс Чайковского всегда был под патронажем Московской консерватории, в нашем ощущении они как бы — неразделимы… И Вы, быть может, более чем кто-либо олицетворяете это единство. Хотя сейчас все и осложнилось. Как на конкурсе была представлена Россия, как Московская консерватория?

Начну с начала, С тех изменений, которые у нас произошли уже при отборе. К конкурсу Чайковского, который родился у нас, мы всегда относились очень бережно, очень серьезно и очень ответственно. Мы болели за него. В свое время он получил в мире такой огромный резонанс, именно благодаря тем фигурам, что на нем родились. И мы не допускали такое огромное количество наших участников, делали очень серьезный предварительный отбор. Он производился членами жюри, которые потом и сидели на прослушиваниях. И уже изначально, с первого тура мы понимали, с кем имеем дело. Бывало, что кто-то неудачно выступил на первом туре, но мы знали, что его сильная сторона — в другом, и он себя еще покажет. То есть мы знали этот контингент.

На данном конкурсе все происходило совершенно иначе. Шел свободный состав. Мы ни приехавших не знали, ни своих. И нет ничего удивительного, что среди наших российских исполнителей были люди, абсолютно не готовые — ни творчески, ни профессионально.

А наших много было?

Много. Российских ребят было почти половина участников — 23 человека. И многие — низкого уровня. Мы не привыкли к этому. А консерваторцев — человек семь. Но в такой массе конечно растворяются настоящие личности, по-настоящему подготовленные исполнители. Я с грустью вспоминаю советское время, когда были возможности прослушать, дать им обыграть программу, причем не только сольную, но и симфоническую. Тогда те, кого отбирали, выходили на конкурс во всеоружии.

А что, приехавшие музыканты были более опытными?

Просто эта немецкая команда — они теперь участвуют во всех конкурсах. Для них это был не первый конкурс. Это люди обыгранные. В отличие от наших. Хотя и у нас были такие сильные, опытные музыканты как Александр Бузлов. Но он не прошел в финал.

Почему он не прошел? Плохо выступил на втором туре?

Вы знаете, нет. И многие другие наши музыканты очень неплохо выступили на втором туре. Но жюри было составлено так, в процентном отношении, что, к сожалению, другая сторона просто побеждала. Там был Герингас, Пергаменщиков — бывшие наши люди, представлявшие Германию, еще представитель из Кельна, швейцарец и француз Филипп Мюллер, они командой из конкурса в конкурс ездят. Они выступали как единый кулак.

Сколько же наших людей было в жюри?

А наших — Наталья Гутман, Александр Рудин, Кирилл Родин и я.

Но ведь жюри прежде всего формирует его председатель. Значит это было решение А. Рудина?

Очевидно это была его воля. Он тоже очень много гастролирует в Германии, Н. Гутман тоже работает в Германии, в Мюнхене. Здесь, к сожалению, очень много привходящих моментов. Я ничего не хочу сказать против прошедших на третий тур учеников Д. Герингаса, они были хорошо подготовлены, хотя победитель, получивший II премию, не представляет собой звезду первой величины. На финале он выиграл тем, что был более стабилен, организован. Некоторые фигуры, прошедшие на третий тур, для меня вообще удивительны. Я считаю, что, например, такой как Саша Бузлов должен был быть на третьем туре. Почему он не прошел — особый вопрос!

(далее…)

№ 5 (1212), октябрь 2002

До отказа набитый Малый зал. Телевизионные камеры в проходах. Фоторепортеры в первых рядах у сцены. Толпы жаждущей приобщиться музыкальной молодежи — и в фойе возле дверей переполненного зала, и на лестнице, и у входа в здание. Видимо, из разных учебных заведений города. Многие с инструментами. Охрана в полном составе при исполнении. На всех этажах. В первом ряду уже сидит царственная Галина Павловна. «Учебный процесс» пребывает в точке особого напряжения — в шесть часов пятничным сентябрьским вечером почетный профессор Московской консерватории Мстислав Леопольдович Ростропович дает в стенах своей Alma Mater мастер-класс.

«Сегодня мы счастливы,— говорит в своем кратком вступительном приветствии ректор А. С. Соколов, — потому что Мстислав Леопольдович — человек Московской консерватории, человек русской музыкальной культуры, который, независимо от того, где он находится, всегда принадлежит нам». И полный воодушевления притихший зал проникается сказанным с чувством абсолютной солидарности.

Мастер-класс длится почти четыре часа. Без перерыва. И прекращается на многоточии, оставляя многое недосказанным: в десять вечера у прославленного маэстро — запись прокофьевского фортепианного концерта с РНО и М. Плетневым. Но до того непрерывно идет напряженная творческая работа.

В основе — три произведения: Виолончельная соната Брамса, которую исполняют Евгений Тонха (виолончель, студент РАМ, класс проф. Н. Н. Шаховской) и Станислав Липс (фортепиано, выпускник Московской консерватории, класс проф. Л. Н. Наумова); Восьмая соната для фортепиано Прокофьева в исполнении Татьяны Мичко (выпускница Московской консерватории, класс проф. С. Л. Доренского); Восьмой квартет Шостаковича (Квартет «Twins»: Елена Исаенкова, Татьяна Исаенкова, Елена Алесеева, Ирина Смирнова — выпускницы Московской консерватории, класс проф. А. В. Голковского).

И возникает взаимодополняющий диалог великого музыканта с самой Музыкой — Брамса, Прокофьева, Шостаковича,— звучащей в этот раз в стенах Малого зала. А точнее — вечер превращается в захватывающий монолог, то серьезный, то ироничный, исполненный юмора, когда зал взрывается дружным смехом. Монолог-размышление о звуках и паузах, об искусстве и смысле жизни, о профессии и личностях в ней, «о времени и о себе»…

Я волнуюсь… Мне приходилось давать Мастер-класс, но здесь, вернувшись в мое гнездо… Здесь, в этом зале происходило очень многое в моей жизни…

Мне хочется начать с самого начала. С момента выхода на сцену каждый из нас должен знать, что он приковывает к себе внимание. Отсюда каждое действие в каком-то смысле должно быть контролируемо вашим собственным настроением, пониманием — что вы выходите играть. И это настроение надо приносить оттуда, из-за кулис… По моей практике, я никогда (во всяком случае последние 40 лет!), когда играю с оркестром, никогда не настраиваюсь на сцене. Я прошу до начала концерта придти ко мне за кулисы гобоиста и концертмейстера скрипичной группы. Мы втроем отстраиваем «ля». И если я вышел на сцену, а там «ля» будет другое, я буду играть на том «ля», которое настроил за кулисами. Потому что, когда артист выходит на сцену, там уже оркестр сидит, публика…А публика платит деньги, и если первое, что она за свои деньги имеет, будет «тиу-тиу» (изображает), — это может кого-то расстроить — не слишком ли дорого он заплатил… Это первое, почему не надо настраиваться при публике.

А второе — когда выходишь на сцену, надо находиться уже в том состоянии, в каком композитор сочинял это произведение. Хотя, у меня было много случаев, когда это мне даже мешало. Например, знаменитая пианистка Марта Аргерих. Так вот я дирижировал с ней и Концерт Шумана, и концерт Шопена. Как вы помните, они начинаются совершенно различно: Шопен начинается лирически, а Шуман сразу выворачивает душу. А она шла на сцену что на Шопена, что на Шумана такой красивой женской походкой, что я просто не знал, как начать сочинение. Помня, как звучит Шуман, может не надо выходить так кокетливо…

(далее…)

№ 8 (1207), декабрь 2001

Редакция газеты «Российский музыкант» в прошлом номере начала новую дискуссию, предлагая ее участникам вместе поразмышлять на тему о ситуации вокруг музыкальных конкурсов. Совместными усилиями хотелось бы разобраться в том, что есть современный музыкальный конкурс, для кого он — для профессионалов или для публики, это — творческое событие, спортивное соревнование или пиар-акция, а успех — чей он: конкурсанта, педагога, школы, страны? Наши вопросы носят достаточно произвольный характер, но они позволяют каждому, кто примет участие, предметно коснуться наиболее наболевших и близких ему проблем. Уже высказались проф. С. Л. Доренский, аспирантка В. Иванова. Итак:

Профессор Е. Г. Сорокина, проректор по научно-творческой работе

1. Однозначно на этот вопрос, по-моему, сейчас ответить нельзя. Во времена моей молодости, когда конкурсов было наперечет, и когда лауреатство на каждом из них было событием, которое обязательно повлечет за собой приглашение на сцену, контракты, я бы ответила определенно. А сейчас, когда никто, по-моему, не знает, сколько на свете конкурсов, ответ усложняется. Нужны ли они? Наверное, нужны. Хотя результат от очень многих факторов зависит. От талантливости музыканта, от его психического склада, бойцовских качеств, которые, конечно же, воспитываются или даны априори. Ведь перечень «неконкурсных» пианистов, это едва ли не самый звездный перечень: Юдина, Софроницкий, Нейгауз – их невозможно представить в контексте конкурса. А самый игумновский из всех игумновских – Олег Бошникович?! Это же противопоказано: Олег Драгомирович и конкурс. Не говоря уже о самом Игумнове. Поэтому к конкурсу готовы, наверное, не все, а те, кого все-таки воспитывают и направляют педагоги. Я вспоминаю покойную Татьяну Петровну Николаеву (мы с ней очень дружили последнее время) – как она удерживала своего любимого Колю Луганского от раннего вхождения в конкурсную орбиту, как она его берегла! Клиберну на первом конкурсе Чайковского, если я не ошибаюсь, было 24 года. Наверное, конкурсы дают какую-то перспективу, но у меня убеждение, что все-таки сейчас можно и другими путями получить доступ на эстраду. Учитывая новый уровень информации. Посмотрите, ведь сколько интересных информативных страниц в Интернете, с которыми работают импресарио. Так что не только конкурс.

А детей надо беречь от этой индустрии, к которой их приучают. Я ничего плохого не хочу сказать об этих программах – «Новые имена» и другие, это все замечательно… Но, дети уходят от занятий музыкой в какие-то другие эмпиреи, в борьбу с противником. На концертах – на сборных концертах, показывающих спектр молодых талантов, там в основном катаются одни и те же вещи, они обязательно должны быть броскими, иначе потеряются – какую-нибудь изысканную прелюдию Скрябина, Интермеццо Брамса там не покажешь. Так что же это за воспитание? Это ущербно. Это все потом отзовется, потому что человек на эстраде абсолютно обнажен. А с годами… Все мы портреты Дориана Грея, а игра наша – вдвойне.

(далее…)