Российский музыкант  |  Трибуна молодого журналиста

1882 Игорь Стравинский 2002

Авторы :

№ 7 (1214), декабрь 2002

В уходящем году исполнилось 120 лет со дня рождения великого композитора Игоря Федоровича Стравинского. Гений русской музыки, он признан во всем мире как классик искусства ХХ столетия, чье творчество создало художественный образ эпохи образ несравненной силы и выразительности. Эволюционируя вместе со временем, живя, по его собственным словам, con tempo, Стравинский умел запечатлеть в звуке, в афористически сжатой и совершенной форме неповторимые черты бурного ХХ века, постепенно удаляющегося в глубь истории. В том, что он превратился в непререкаемого классика, есть и грустная нота: ожесточенная полемика и даже неприятие, сопровождавшие появление его новых сочинений, были на самом деле признаком неослабевающего интереса к его творчеству, в настоящее время несколько успокоившегося.

С другой стороны, музыку Стравинского нельзя назвать хрестоматийно известной, особенно, к нашему стыду, на родине композитора. Ряд значительных сочинений Стравинского, прежде всего позднего периода, никогда не звучал в российских концертных залах. Да и некоторые из известных опусов исполняются нечасто. Поэтому фестиваль, состоявшийся в связи с 120-летней годовщиной И. Ф. Стравинского в стенах Московской консерватории, оказался не просто уместным, но и необходимым – хотя бы для тех наших молодых слушателей, которые никогда не слышали в живом исполнении Симфонию псалмов. Фестиваль составили три концерта и двухдневная научная конференция.

В программу концертов – двух камерных и одного симфонического, прошедшего в Большом зале консерватории – вошли произведения Стравинского разных времен и разной степени известности, в том числе российские и московские премьеры: Кантата на тексты английских поэтов XV–XVI веков, мемориальный опус «Памяти Дилана Томаса», «Монумент Джезуальдо» и Хоральные вариации И. С. Баха в обработке для хора и оркестра. Первая программа была представлена Факультетом исторического и современного исполнительского искусства под руководством Заслуженного артиста России профессора Алексея Любимова, который принял самое деятельное участие в подготовке и проведении фестиваля. Концерт был посвящен Стравинскому – интерпретатору полифонии Ренессанса, и программу составили прежде всего сочинения 1950–1960-х годов, написанные с использованием старинных канонических форм и жанров. Очень свежо прозвучала Кантата для солистов, женского хора и пяти инструментов, где элемент подлинности был внесен американским тенором Хью Уинном (дирижировал Феликс Коробов). Но вот «Монумент Джезуальдо» показался трудноватым для молодых музыкантов. Второе отделение создало резкий контраст: там прозвучали в переложении для двух фортепиано очень разные сочинения Стравинского – «Мадрид» и «Весна священная». Блистательный ансамбль Алексея Любимова и Александра Мельникова доставил истинное наслаждение.

(далее…)

Без страха и упрека

Авторы :

№ 6 (1213), ноябрь 2002

Московская консерватория отметила 70-летний юбилей профессора кафедры теории музыки Юрия Николаевича Холопова. Ученики и коллеги юбиляра преподнесли ему в подарок пятидневный фестиваль «Музыкальные миры Ю. Н. Холопова», придуманный и осуществленный как музыкальное приношение своему Учителю.

Незаурядная творческая личность Юрия Николаевича, духовно-эстетические взгляды и ценности удивительно цельной и самобытной человеческой натуры, последовательно продолжились в его педагогических и научных принципах, поразительном отношении к Музыке и науке о ней.

Во многом предопределив пути Новой науки о музыке, равно как и самой Новой Музыки, Ю. Н. Холопов один из немногих увидел в исканиях своих современников иное понимание музыкального искусства и законов им управляющих. Общение и сотрудничество с выдающимися композиторами ХХ века, такими, как А. Волконский, К. Штокхаузен, Э. Денисов и другими позволили Юрию Николаевичу заглянуть в сущность композиторского творчества, познавая сказанное авторами о себе самих через язык их собственной музыки. Недаром Андрей Волконский верно заметил: «Юрий Николаевич Холопов отнюдь не представляется мне ученым-схоластом… Он создал школу нового типа… приблизил науку о музыке к самой Музыке».

Справедливость этого высказывания материализовалась в необычайно насыщенных фестивальных событиях «вокруг» и «по поводу» дорогого юбиляра.

Вначале было Слово, вернее Слова участников Международной конференции «Ю. Н. Холопов и его научная школа» (Холоповские чтения). Конференцию торжественно открыл ректор Московской консерватории, профессор А. С. Соколов, подчеркнув огромное значение научных достижений юбиляра и созданной им школы.

Далее состоялась презентация книги «Magistro Georgio Septuaginta» [MGS] (редактор-составитель В. Ценова), задуманной как особый дар юбиляру от его учеников. Помимо традиционных приветственных речей, сказанных выдающимися музыкантами ХХ века (К. Штокхаузеном, А. Волконским, С. Слонимским, С. Губайдулиной, Р. Щедриным, А. Любимовым, Ю. Кехелем, Б. Тевлиным), в книгу вошла исчерпывающая информация о научных трудах Ю. Н. Холопова, его работах — опубликованных (свыше 700) и неопубликованных, устных выступлениях (эта часть книги Opera omnia составлена Р. Поспеловой), подробный список учеников, даже с указанием изданных ими книг.

Доклад самого Юрия Николаевича о сущности музыки предварил широкую панораму тем научных выступлений его учеников, простиравшуюся от эпох средневековья, Возрождения и барокко (Т. Кюрегян, Р. Поспелова, Н. Ефимова, С. Лебедев, М. Катунян) до ХХ века (Т. Мдивани, М. Просняков, Н. Петрусёва, А. Маклыгин, В. Ценова, Д. Шульгин, Р. Насонов, М. Насонова, О. Дроздова, Г. Дауноравичене, С. Савенко), через эпохи классицизма (Л. Кириллина) и романтизма (Э. Стручалина, М. Сапонов). Затрагивались проблемы палеографии и фольклористики (Г. Алексеева, Т. Старостина), музыкальной геопоэтики (Т. Чередниченко), методики (А. Алексеева, Е. Двоскина, М. Карасева), новых информационных технологий в музыковедении (А. Власов). Завершил конференцию литературный hommage юбиляру в исполнении В. Барского.

На вечере «Виват, Магистр Музыки!» в Рахманиновском зале консерватории была представлена классика Новой музыки ХХ века, изучению которой посвящены многие научные исследования юбиляра. Камерные произведения Н. Рославца, С. Прокофьева, А. Лурье, а также хоровые сочинения А. Волконского, Э. Денисова и И. Стравинского были, как всегда, исполнены на высоком художественном уровне ансамблем солистов «Студия новой музыки» (дирижер И. Дронов) совместно с Камерным хором Московской консерватории (художественный руководитель и главный дирижер Б. Тевлин).

Одним из главных действующих лиц этого и других концертов фестиваля стал М. Дубов, самый верный Новой музыке пианист, сыгравший весь мыслимый и немыслимый фортепианной репертуар ХХ века, также ученику Ю. Н. Холопова. Помимо всего прочего он также выступил в финале фестиваля в новом амплуа, исполнив органную партию в произведении Ю. Каспарова «Призрак Музыки» для кларнета, фагота и органа на заключительном концерте. Его слова очень точно сформулировали впечатления, к которым хотели бы присоединится все участники этого музыкального праздника. «Юбилей Холопова — событие для нашей музыкальной общественности. Было очень хорошо и для себя значимо наблюдать происходящее и участвовать в праздничном процессе, движущей силой которого была замечательная Валерия Стефановна Ценова.

(далее…)

XII конкурс имени П. И. Чайковского

Авторы :

№ 6 (1213), ноябрь 2002

Профессор Э. Д. ГРАЧ
Народный артист СССР, Лауреат II конкурса,
член жюри X–XII конкурсов имени П.
И. Чайковского

 

Эдуард Давидович! Через полгода после жарких летних баталий хочется все-таки осмыслить, что же тогда происходило? Каким Вам сегодня видится прошедший конкурс, как была представлена на нем Московская консерватория?

Среди участников-скрипачей консерваторцев было 7 человек (из 46) и уровень их был совсем не плох. Но мне кажется, что отношение к ним было не самым лучшим.

И хотя этот конкурс происходит в консерватории, в наших залах, Большом и Малом, почему-то при составлении жюри старались выкинуть наших профессоров. Из предполагавшихся 15 членов в жюри скрипачей было только два профессора Московской консерватории — Сергей Иванович Кравченко и я. И господствовала политика — вообще отодвинуть профессуру, по принципу: одни учат, а другие будут судить. А иногда не только «судить», но и, простите, «засуживать». Не понимаю, почему нужно было так выпячивать, поддерживать прежде всего тех, которые уехали? Почему-то они идут героями дня — и участники, и профессура. К сожалению, все это тесно связано.

Как понимаю, жюри скрипачей формировал В. Спиваков? А были в нем еще наши люди, которые живут на Западе?

Захар Брон! Это прекрасный педагог и одержимый своим делом человек. Но это не «один человек», это — целый «институт». И, думается, что отношение к его ученикам (в конкурсе их участвовало четверо) было… более лояльным. Это мягко сказано. А вот отношение к нашим было не столь лояльным. Мне кажется, что некоторые консерваторцы не попали в финал просто непонятно каким образом. Не хочется говорить о своих учениках, но в финал не пропустили замечательного скрипача — корейца Квун Хюк Чжу. Он наш студент 2 курса, но это зрелый музыкант, только что на конкурсе им. Ямпольского он получил Гран-при, на 10 баллов оторвался от ближайшего претендента, занявшего второе место.

Как Вам понравилась новая система голосования?

Единой системы не было. Система «да-нет», которая использовалась на первых двух турах, мне не очень понятна, в жизни ведь есть не только белое-черное. На первом туре мы могли голосовать за своих учеников. На втором Спиваков сказал, что мы не будем голосовать за своих. На третьем туре педагоги, чьи ученики играли, не могли голосовать не только за своих, но вообще не могли принимать участие в голосовании. Ни я, ни Кравченко, ни Брон, поскольку наши ученики были в финале. У меня — Казазян, у Кравченко — Стембольский, У Брона — 3 человека. То есть мы уже не были членами жюри! Оно оказалось сокращено на 3-х человек, а это очень существенно. Осталось 9 человек, для конкурса Чайковского — это мало. Случайности просто неминуемы.

Есть конкурсы, на которых голосуют за своих учеников, но отбрасываются верхний и нижний баллы. Если ты будешь излишне «поддерживать» своего ученика или «топить» чужого, то твой балл отпадет. Например, на конкурсе им. Ямпольского, президентом которого я являюсь, 25 бальная система, оценивается каждое произведение, причем оценка выносится сразу же после исполнения и ответственный секретарь ее тут же заносит в компьютер. То есть никаких закулисных разговоров уже произойти не может. Исполнитель сыграл, и мы сразу отдаем свои баллы. По свежему впечатлению. А на нынешнем конкурсе Чайковского мы голосовали после 4–5, а иногда и 6 дней. Причем ставили «да» или «нет». Я считаю, что это очень сложно. Хорошо, если есть определенное «да» или «нет» — существуют вещи бесспорные. Но есть много такого, что дает возможность выяснить только система баллов — выводится средний балл, и это гораздо легче и объективнее.

То есть работа в жюри не принесла удовлетворения?

В общем — нет. И системой был разочарован, и тем, что не были оценены очень хорошие скрипачи. Прекрасно выступила на конкурсе и Надежда Токарева, аспирантка консерватории, и Светлана Теплова, тоже аспирантка (она вообще слетела после первого тура). На мой взгляд, все-таки отношение к Московской консерватории было, не хотелось бы говорить «предвзятое», но… было. Я это почувствовал. Был крен в сторону западников и тех, кто покинул консерваторию, тоже уехав туда. К нашим, пожалуй, были незаслуженно строги. И потом эта долгая возня на заключительном заседании — будет первая премия (хотя было совершенно ясно, что ее нет), не будет первая премия… И вопрос: «Никто из членов жюри не хочет поменять свое мнение?»…

В интервью с Н. Петровым в «Культуре» им высказана жесткая мысль: «одна цель — протащить своего ученика и повысить ставку за свой частный урок на 25 долларов».

Этой темы я тоже хотел бы коснуться. Вот я не голосую — я сразу указал, кто мои ученики. А что делать с частными учениками? Это ведь проследить невозможно. Я знаю случаи, например, на прошлом конкурсе Чайковского, когда одна из высоких премий была присуждена, как я потом слышал от очень авторитетных людей, частной ученице или ученику одного из членов жюри. Такие вещи невозможно предвидеть. Поэтому, я думаю, если все голосуют, то все голосуют.

(далее…)

XII конкурс имени П. И. Чайковского

Авторы :

№ 6 (1213), ноябрь 2002

Профессор Н. Н. ШАХОВСКАЯ
Народная артистка СССР, Лауреат I премии II конкурса,
член жюри IV–XII конкурсов имени П.
И. Чайковского

 

Наталья Николаевна! Вам уже довелось обстоятельно высказаться о прошедшем конкурсе на страницах сентябрьского номера «Музыкальной жизни». Но сегодня в нашей беседе — свой «консерваторский» угол зрения. Ведь конкурс Чайковского всегда был под патронажем Московской консерватории, в нашем ощущении они как бы — неразделимы… И Вы, быть может, более чем кто-либо олицетворяете это единство. Хотя сейчас все и осложнилось. Как на конкурсе была представлена Россия, как Московская консерватория?

Начну с начала, С тех изменений, которые у нас произошли уже при отборе. К конкурсу Чайковского, который родился у нас, мы всегда относились очень бережно, очень серьезно и очень ответственно. Мы болели за него. В свое время он получил в мире такой огромный резонанс, именно благодаря тем фигурам, что на нем родились. И мы не допускали такое огромное количество наших участников, делали очень серьезный предварительный отбор. Он производился членами жюри, которые потом и сидели на прослушиваниях. И уже изначально, с первого тура мы понимали, с кем имеем дело. Бывало, что кто-то неудачно выступил на первом туре, но мы знали, что его сильная сторона — в другом, и он себя еще покажет. То есть мы знали этот контингент.

На данном конкурсе все происходило совершенно иначе. Шел свободный состав. Мы ни приехавших не знали, ни своих. И нет ничего удивительного, что среди наших российских исполнителей были люди, абсолютно не готовые — ни творчески, ни профессионально.

А наших много было?

Много. Российских ребят было почти половина участников — 23 человека. И многие — низкого уровня. Мы не привыкли к этому. А консерваторцев — человек семь. Но в такой массе конечно растворяются настоящие личности, по-настоящему подготовленные исполнители. Я с грустью вспоминаю советское время, когда были возможности прослушать, дать им обыграть программу, причем не только сольную, но и симфоническую. Тогда те, кого отбирали, выходили на конкурс во всеоружии.

А что, приехавшие музыканты были более опытными?

Просто эта немецкая команда — они теперь участвуют во всех конкурсах. Для них это был не первый конкурс. Это люди обыгранные. В отличие от наших. Хотя и у нас были такие сильные, опытные музыканты как Александр Бузлов. Но он не прошел в финал.

Почему он не прошел? Плохо выступил на втором туре?

Вы знаете, нет. И многие другие наши музыканты очень неплохо выступили на втором туре. Но жюри было составлено так, в процентном отношении, что, к сожалению, другая сторона просто побеждала. Там был Герингас, Пергаменщиков — бывшие наши люди, представлявшие Германию, еще представитель из Кельна, швейцарец и француз Филипп Мюллер, они командой из конкурса в конкурс ездят. Они выступали как единый кулак.

Сколько же наших людей было в жюри?

А наших — Наталья Гутман, Александр Рудин, Кирилл Родин и я.

Но ведь жюри прежде всего формирует его председатель. Значит это было решение А. Рудина?

Очевидно это была его воля. Он тоже очень много гастролирует в Германии, Н. Гутман тоже работает в Германии, в Мюнхене. Здесь, к сожалению, очень много привходящих моментов. Я ничего не хочу сказать против прошедших на третий тур учеников Д. Герингаса, они были хорошо подготовлены, хотя победитель, получивший II премию, не представляет собой звезду первой величины. На финале он выиграл тем, что был более стабилен, организован. Некоторые фигуры, прошедшие на третий тур, для меня вообще удивительны. Я считаю, что, например, такой как Саша Бузлов должен был быть на третьем туре. Почему он не прошел — особый вопрос!

(далее…)

XII конкурс имени П. И. Чайковского

Авторы :

№ 6, (1213), ноябрь 2002

Ровно год назад мы начали дискуссию — коллективное обсуждение проблемы, одной из самых волнующих для нашего прославленного вуза, проблемы музыкальных конкурсов. Начали за полгода до конкурса имени П. И. Чайковского и, если быть откровенными, прежде всего ради него. Последний вопрос в коллективном интервью был поставлен именно так: «Уже совсем скоро состоится очередной (двенадцатый) международный конкурс имени П. И. Чайковского. Наш главный конкурс. Что Вы ждете от него? Каким Вам хотелось бы его видеть?».

И вот все состоялось. Полгода спустя, когда уже давно отполыхали страсти, когда периодическая печать, специальная и неспециальная, устами музыкальных критиков и ведущих музыкантов страны, подвела итоги происшедшего, мы начинаем свой «разбор полетов». И не только потому, что отзывы по преимуществу критические, а выводы глубоко огорчительные (к примеру: «Нынешний конкурс Чайковского повернулся спиной к российским исполнителям» — М. Фихтенгольц, «Культура», № 26; «Конкурс Чайковского себя полностью дискредитировал» — Н. Петров, «Культура», № 30), но и потому, что для Московской консерватории прошедший конкурс — это всего лишь этап в его длительной судьбе, в которой есть не только блестящее прошлое, малопонятное настоящее, но должно быть, надо надеяться и бороться за это, и яркое будущее.

Не следует забывать, что Международный конкурс имени Чайковского — прежде всего детище Московской консерватории. Его задумывали и стояли у истоков великие музыканты, профессора Московской консерватории: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович — первые председатели жюри. После 1958 года многие консерваторцы исчисляли свою творческую карьеру, исходя из четырехлетних циклов конкурса Чайковского. Структура конкурса, программы, требования — все это разрабатывалось «коллективным разумом» корифеев Московской консерватории и их коллег. Так формировалась традиция, которой без малого уже почти полвека.

Сегодня, когда количество международных исполнительских конкурсов зашкаливает, а лицо каждого, за исключением нескольких особо значимых, размыто, надо ценить то, что было создано одним из самобытных центров мировой исполнительской культуры. То, что русская исполнительская школа в лице своих учеников и последователей сегодня с успехом рассредоточилась по всему миру, только подтверждает значимость ее генетического корня. В этом году Московская консерватория была практически отстранена от творческого участия в конкурсе Чайковского. Большинству ведущих музыкантов — и профессуре, и студенчеству — была уготована роль стороннего наблюдателя (вплоть до трудностей с попаданием в зал для прослушиваний). Но консерватория не может и должна быть просто «арендодателем». Традиционно завершая в год конкурса Чайковского учебный процесс на месяц раньше положенного, освобождая свои классы и залы для конкурсантов, консерватория изначально включает конкурс Чайковского в свою творческую жизнь. А иначе — зачем все это?! «В чужом пиру — похмелье»?

Разумеется, среди победителей есть молодые музыканты Московской консерватории — Алексей Набиулин (II премия, ф-но, кл. проф. М. С. Воскресенского), Андрей Дунаев (II премия, сольное пение, кл. проф. П. И. Скусниченко), Анастасия Бокастова (IV премия, сольное пение, кл. проф. Г. А. Писаренко), Гаик Казазян (IV премия, скрипка, кл. проф. Э. Д. Грача). Есть и дипломанты. Всем — и честь, и слава, и поздравления! Это их успех, их праздник. Двое из них — А. Набиулин и Г. Казазян — стали также лауреатами вновь учрежденной специальной премии Московской консерватории.

(далее…)

Ярко выраженная жизнь

№ 5 (1212), октябрь 2002

Мы открываем новую рубрику — Слово об учителе. Школа, традиции, приемственность поколений, Учитель — для тех, кто учится и учит — не пустые слова. Тем более в Московской консерватории, где преподавали многие замечательные педагоги. Память о них не должна кануть в Лету. Сегодня своими размышлениями. О профессоре Илье Романовиче Клячко и музыкальной педагогике делится его ученик — профессор А. А. Паршин.

Алексей Александрович, в Вашей педагогической деятельности Вы часто обращаетесь к воспоминаниям об И. Р. Клячко, которого считаете одним из наиболее ярких носителей традиций старой русской педагогики. Что Вы определяете как главное, наиболее существенное, на чем эти традиции были основаны?

Чувство ответственности. Представления об учительском долге раньше были очень высокими, а уж Илью Романовича вообще трудно с кем-либо сравнивать. Читая о Н. С. Звереве, Н. Г. Рубинштейне, В. И. Сафонове, я проводил параллели и отчетливо осознавал, что мой учитель — явление подобного масштаба, хотя при жизни и не был столь прославлен. С. Е. Фейнберг и Э. Г. Гилельс почитали И. Р. Клячко как редкую личность, которая дает настоящую школу. Ученик В. Н. Аргамакова и А. Б. Гольденвейзера, он был их ассистентом — они знали, кому доверить класс. Многие выдающиеся пианисты, в том числе и Татьяна Петровна Николаева, учились у него в то время. Потом в консерватории Илья Романович оставил специальное фортепиано и ушел на общее, а как специальность преподавал рояль в Ипполитовке и ЦМШ. В этих учебных заведениях работали крупнейшие педагоги, было много замечательных учеников, очень талантливых. Среди воспитанников И. Р. Клячко Михаил Воскресенский, Елена Сорокина, Александр Бахчиев, Дмитрий Паперно, Галина и Юлия Туркины, Владимир Селивохин, Татьяна Рубина, Галина Ширинская, Анатолий Ивановский…

Как же так получилось, что он ушел на общее фортепиано? Ведь известно, что авторитет И. Р. Клячко на специальной кафедре был высокий. Многие вспоминают о нем с восхищением, в том числе и те, кто помнит его еще молодым…

Признаться, мне самому этот вопрос не дает покоя. Он мог не захотеть с чем-то мириться, что-то долго терпеть. Хлопотать за себя не умел, а, возможно, и не очень хотел. Вражды не допускал, хотя был вспыльчивым и мог послать куда подальше. «В конце концов, не так важно, где работать, главное — чтоб интересно было»,— сказал он мне как-то. С другой стороны, независимость от карьерных устремлений давала ему определенную свободу, в том числе и в суждениях. Илья Романович вообще отличался удивительной ясностью и образностью мысли. Его не стоило втягивать в дискуссию, тем более пытаться оспорить — дураком выставишься. Дискуссий не получалось — спор увядал на корню. Учитель всегда был предельно убедительным и понятным.

Этому Вы тоже у него учились?

И сейчас стараюсь брать пример. Помню, однажды, воодушевившись какой-то идеей, я увлекся рассуждениями, а Илья Романович терпеливо слушал. Вдруг говорит: «Алеша, ты меня извини, но у меня впечатление, что я разговариваю с Карлом Марксом».

Педагогика была единственной сферой деятельности И. Р. Клячко? Он концертировал?

Да, как правило, в Малом зале консерватории, но нечасто. Постоянная концертная практика при такой педагогической отдаче вряд ли возможна. «Когда играл Илья Романович, зал был переполнен,— вспоминал Ю. А. Фортунатов,— мы ходили учиться на его вечера». Программы были сложнейшие, виртуозные,— транскрипции Листа, си-минорная соната… В то время, когда я пришел к нему в класс, он уже не выходил на эстраду, но на уроках играл бесподобно. Может быть, поэтому у меня в пору ученичества в ЦМШ не возникало большой потребности ходить на концерты, особенно фортепианные. Учитель создавал свой особый — для меня идеальный художественный мир, который нарушать не хотелось. Сказать, что он был необычайно музыкален, было бы недостаточно — он был одухотворенно музыкален.

На этом, собственно, и строилась его школа?

Да, Илья Романович обладал даром столь чистого и высокого отношения к музыке, что интерпретация ее не имела права быть приземленной или фальшивой. «В его классе нельзя было лгать»,— сказал Ю. М. Буцко. Действительно, ложный пафос не проходил ни под каким видом. Он не выносил надуманности, «умничания» на инструменте, терпеть не мог натужного rubato, и, Боже упаси, грубости. «Ты стараешься!», «Это очень честно», «Поединок с роялью!»,— слышалось из его уст. Слово «сентиментальный» было ругательным. Илья Романович не просто развивал воображение, он учил владеть им, учил искусству артистического преображения, и, что очень важно — видеть в музыке множественность ее прочтений. «Одну и ту же фразу можно сказать десять раз по-разному,— говорил он,— Возьмем какую-нибудь театральную реплику, например, „Я убью его!“ Как произнесет ее Д’Артаньян? А дядя Ваня?»,— и актерски представлял персонажи. Это было замечательно! Он мастерски проводил параллели с жизнью, человеческими отношениями и через ассоциативные связи развивал ощущение того, что естественно, а что неуместно — дабы, играя дядю Ваню, не закручивать ус а la Д’Артаньян. То есть, формировал живое чувство стиля. Помню его замечание по поводу одной мазурки Шопена: «Ты знаешь, у тебя это искренне, но смотри — одна и та же фраза повторяется несколько раз подряд. Представь, если говорят (он застывает в ностальгической позе признания): «Я тебя люблю! Я тебя люблю! Я тебя люблю! — подозрительно! Разнообразь интонацию!». «Очаровательная скороговорка»,— обозначил он каденцию из Концерта Моцарта. Всего два слова — и ключ к образу у тебя в руках.

(далее…)

«RED, WHITE AND BLUES»

Авторы :

№ 5 (1212), октябрь 2002

В последнее время на сцене любимого москвичами Рахманиновского зала часто звучала американская музыка. Но 12 июля 2002 года в момент концертного затишья состоялся необычный концерт — кабаре-шоу Бостонского музыкального театра. Американская популярная музыка из бродвейских шоу в некоторой степени известна нашей публике. Но нам была представлена богатая панорама популярной музыки ХIХ–ХХ веков.

Традиция шоу в США восходит к началу ХIХ века — менестельному театру и его главному представителю Стивену Фостеру (1826–1864). Мелодии Фостера хорошо знакомы и очень любимы американцами. Зачастую многие считают мелодии Фостера народными песнями. Спектакли менестрелей были популярны вплоть до начала ХХ века и под впечатлением одного из них, выступавшего на гастролях в Париже в 1915 году, Дебюсси написал прелюдию «Менестрели».

Многие композиторы академического направления обращались к этой традиции. И прежде всего Чарльз Айвз (1974–1954), который с огромным уважением относился к наследию «отцов». Именно, на основе менестрельного театра на рубеже веков возникли музыкальные комедии, шоу, кабаре и мюзиклы, получившие признание и в США, и за рубежом.

Название концерта кабаре-шоу «Красное, белое и блюзовое» связано с тремя направлениями американской популярной музыки. «Красное» символизирует патриотическую музыку от С. Фостера до Ч. Айвза. «Белое» обобщает многообразные направления Бродвейской эстрады от его истоков до наших дней. «Блюзовое» — это блюз и джаз, представленные в данном концерте такими яркими мастерами культуры, как Дюк Эллингтон, Фэтс Уоллер и Дейв Брубек. Популярная музыка ХХ века, прозвучавшая в тот вечер, включала песни И. Берлина, Д. Гершвина, Ф. Лоу, К. Портера, С. Сондхайма, Л. Бернстайна, У. Болкома и др.

(далее…)

Прекрасное лицо консерватории

Авторы :

№ 5 (1212), октябрь 2002

10 сентября 2002 года Консерватория чествовала доктора искусствоведения, профессора Инну Алексеевну Барсову. Вспоминая этот день, видишь прежде всего лицо Инны Алексеевны, принимающей поздравления от своих друзей, коллег, учеников,— лицо, исполненное радости и тепла.

С 1954 года (а это значит — вот уже почти полвека!) Инна Алексеевна преподает в Московской консерватории. Ведет класс чтения партитур, курсы истории нотации и оркестровых стилей — сначала на кафедре инструментовки, теперь на кафедре теории музыки, принимает участие в работе других кафедр. Но имя И. А. Барсовой хорошо известно далеко за пределами консерватории благодаря ее ученикам (музыковедам, дирижерам, композиторам, работающим в разных городах России и за рубежом), благодаря ее многочисленным выступлениям и публикациям.

На конференции, которой началась программа дня, с приветствиями и поздравлениями выступили проректор по научной и творческой работе Е. Г. Сорокина, заведующий кафедрой истории зарубежной музыки М. А. Сапонов, коллега Инны Алексеевны по курсу истории нотации Р. Л. Поспелова. От сектора музыки Государственного института искусствознания Инну Алексеевну поздравляли С. К. Лащенко и Л. З. Корабельникова, от журнала «Музыкальная академия» — главный редактор Ю. С. Корев, от Нижегородской консерватории — Т. Н. Левая. О научной деятельности И. А. Барсовой говорила в своем докладе «Мастер чтения» Е. М. Царева. Далее прозвучали доклады, которые соприкасались с важнейшими областями научной деятельности И. А. Барсовой: «Малер среди солдат» (Герта Блаукопф), «Альбан Берг и его кумиры» (Ю. С. Векслер), «Метафизика детского в творчестве Шостаковича» (В. Б. Валькова).

Конференция называлась «Оркестр» — так же, как и сборник статей в честь И. А. Барсовой, который успел выйти в срок (!), тираж привезли в консерваторию утром 10 октября. Это название дано было сборнику лишь в качестве метафоры, обнимающей собой многогранную деятельность юбиляра и многочисленность тех, кто хотел поздравить Инну Алексеевну и преподнести ей плоды своего труда. Голоса друзей донеслись сюда со всего мира: Москва, Петербург, Нижний Новгород, Иерусалим, Кембридж, Вена, Калифорния, Базель, Канны… Может быть, особое внимание читателей привлечет публикация, подготовленная аспиранткой И. А. Барсовой Олесей Бобрик — «Инна Алексеевна Барсова рассказывает». Мы слышим живую и естественную интонацию человека, вспоминающего многотрудную и увлекательную жизнь, наполненную интересом и любовью к людям, искусству, природе. «…Золотая осень стояла, фантастическая совершенно. Мы ехали долго. Потрясающе»,— вот как Инна Алексеевна описывает самое сильное впечатление детства — возвращение из эвакуации, в открытом товарном вагоне…

(далее…)

Мастер-класс

Авторы :

№ 5 (1212), октябрь 2002

До отказа набитый Малый зал. Телевизионные камеры в проходах. Фоторепортеры в первых рядах у сцены. Толпы жаждущей приобщиться музыкальной молодежи — и в фойе возле дверей переполненного зала, и на лестнице, и у входа в здание. Видимо, из разных учебных заведений города. Многие с инструментами. Охрана в полном составе при исполнении. На всех этажах. В первом ряду уже сидит царственная Галина Павловна. «Учебный процесс» пребывает в точке особого напряжения — в шесть часов пятничным сентябрьским вечером почетный профессор Московской консерватории Мстислав Леопольдович Ростропович дает в стенах своей Alma Mater мастер-класс.

«Сегодня мы счастливы,— говорит в своем кратком вступительном приветствии ректор А. С. Соколов, — потому что Мстислав Леопольдович — человек Московской консерватории, человек русской музыкальной культуры, который, независимо от того, где он находится, всегда принадлежит нам». И полный воодушевления притихший зал проникается сказанным с чувством абсолютной солидарности.

Мастер-класс длится почти четыре часа. Без перерыва. И прекращается на многоточии, оставляя многое недосказанным: в десять вечера у прославленного маэстро — запись прокофьевского фортепианного концерта с РНО и М. Плетневым. Но до того непрерывно идет напряженная творческая работа.

В основе — три произведения: Виолончельная соната Брамса, которую исполняют Евгений Тонха (виолончель, студент РАМ, класс проф. Н. Н. Шаховской) и Станислав Липс (фортепиано, выпускник Московской консерватории, класс проф. Л. Н. Наумова); Восьмая соната для фортепиано Прокофьева в исполнении Татьяны Мичко (выпускница Московской консерватории, класс проф. С. Л. Доренского); Восьмой квартет Шостаковича (Квартет «Twins»: Елена Исаенкова, Татьяна Исаенкова, Елена Алесеева, Ирина Смирнова — выпускницы Московской консерватории, класс проф. А. В. Голковского).

И возникает взаимодополняющий диалог великого музыканта с самой Музыкой — Брамса, Прокофьева, Шостаковича,— звучащей в этот раз в стенах Малого зала. А точнее — вечер превращается в захватывающий монолог, то серьезный, то ироничный, исполненный юмора, когда зал взрывается дружным смехом. Монолог-размышление о звуках и паузах, об искусстве и смысле жизни, о профессии и личностях в ней, «о времени и о себе»…

Я волнуюсь… Мне приходилось давать Мастер-класс, но здесь, вернувшись в мое гнездо… Здесь, в этом зале происходило очень многое в моей жизни…

Мне хочется начать с самого начала. С момента выхода на сцену каждый из нас должен знать, что он приковывает к себе внимание. Отсюда каждое действие в каком-то смысле должно быть контролируемо вашим собственным настроением, пониманием — что вы выходите играть. И это настроение надо приносить оттуда, из-за кулис… По моей практике, я никогда (во всяком случае последние 40 лет!), когда играю с оркестром, никогда не настраиваюсь на сцене. Я прошу до начала концерта придти ко мне за кулисы гобоиста и концертмейстера скрипичной группы. Мы втроем отстраиваем «ля». И если я вышел на сцену, а там «ля» будет другое, я буду играть на том «ля», которое настроил за кулисами. Потому что, когда артист выходит на сцену, там уже оркестр сидит, публика…А публика платит деньги, и если первое, что она за свои деньги имеет, будет «тиу-тиу» (изображает), — это может кого-то расстроить — не слишком ли дорого он заплатил… Это первое, почему не надо настраиваться при публике.

А второе — когда выходишь на сцену, надо находиться уже в том состоянии, в каком композитор сочинял это произведение. Хотя, у меня было много случаев, когда это мне даже мешало. Например, знаменитая пианистка Марта Аргерих. Так вот я дирижировал с ней и Концерт Шумана, и концерт Шопена. Как вы помните, они начинаются совершенно различно: Шопен начинается лирически, а Шуман сразу выворачивает душу. А она шла на сцену что на Шопена, что на Шумана такой красивой женской походкой, что я просто не знал, как начать сочинение. Помня, как звучит Шуман, может не надо выходить так кокетливо…

(далее…)

Памяти учителя

Авторы :

№ 2 (1209), март 2002

12 января 2002 года ушел из жизни наш выдающийся соотечественник, композитор и органист, пианист и дирижер, Олег Григорьевич Янченко. Среди множества званий и регалий, а их было более, чем достаточно (народный артист РФ, солист МГАФ, лауреат Государственной премии, президент Ассоциации органистов России и множество др.), самым дорогим для Олега Григорьевича было звание профессора Московской консерватории. Он всегда с гордостью говорил о своей педагогической работе своим коллегам в России и на Западе, во время своих поездок и гастролей, вкладывая особый смысл в слово «учитель».

Еще со студенческих времен, восхищаясь своими великими педагогами Г. Нейгаузом (по фортепиано) и Ю. Шапориным (по композиции), для Олега Янченко сформировались приоритеты эстетических «ценностей», в которые он вкладывал все то, что позволяло ощутить атмосферу подлинного творчества на его уроках. Помню, как особенно в последнее время, ностальгически вспоминая 1950–60-е годы, он почти всегда с грустью, столь не свойственной ему, говорил об утрате «духа» общения между учителем и учеником, потере интереса наших органистов друг к другу.

Исключительная доброжелательность и демократичность стиля общения Олега Григорьевича с самыми разными людьми (от рабочего сцены до директора филармонии, с которыми он был равно толерантен) с первой минуты разрушала всякие «психологические» барьеры, обезоруживала и удивляла. Уважение к любой мысли или слову со стороны собеседника, каждой играемой ему ноте не просто приводило в восторг, окрыляло, но и заставляло более требовательно относиться к своим поступкам и раскрывать себя до конца. Самоотдача при работе с Олегом Григорьевичем была колоссальной, хотели мы того или нет. Он никогда ничего не требовал, но умел настроить и дать за один урок то, что можно было искать многими месяцами. Требовательность к постановке задач, отношение к предмету (внутренняя сосредоточенность и трудолюбие), а не формальная работа над техническими или стилистическими вопросами в исполнительстве — вот, что имело для профессора Янченко педагогический интерес. Он во всем и всегда умел добиваться поставленной цели и считал, чтобы добиться «аутентичного» исполнения (т. е. «правдивого» в художественном отношении) необходимо опираться не на существующие стереотипы (моду на тот или иной стиль игры или музыки), а на собственное представление, навыки и слуховые ощущения, глубоко оправданные замыслом исполняемого сочинения. Свобода и самостоятельность, с которыми мы, его ученики занимались в органном классе, выбирая, например сочинения и работая над ними, со стороны могли показаться безграничными. Но это было далеко не так. Полет фантазии жестко ограничивался многими факторами, как, например «самой музыкой», из которой Янченко всегда «настойчиво советовал» исходить. Он всегда возмущался, когда кто-либо пренебрегал авторскими ремарками и собственно текстом произведения, где «все написано». Нужно было просто уметь прочитать то, что указал автор — предельно просто и безапелляционно!

(далее…)

Бал и лебединая песня

Авторы :

№ 2 (1209), март 2002

Сумрак, который окутывает некоторые события прошлого, иногда не хочет рассеиваться. Несомненно, что в нём события эти выглядят не совсем так, как они действительно происходили. Но так же несомненно, что одинокая дата, остающаяся после того, как кто-нибудь снимает с события его таинственное покрывало, способна рассказать нам гораздо меньше, чем мы ждём от неё.

О человеке по фамилии Перголези известно не так много – гораздо меньше, чем о неаполитанском композиторе Перголези. Этот последний – бессловесный двойник первого – весьма знаменит. Он – создатель оперы-buffa. Это его «Служанка-госпожа» облетела весь музыкальный мир, будучи всего лишь интермедией. Это он к двадцати шести годам был автором десяти опер – не только эфирно-весёлой «Служанки», но и весьма весомых опер-seria – среди которых возвышается «Олимпиада». Это он написал ту самую «Salve Regina», которую столь трогательно пела Консуэлло под руководством маститого Никколо Порпоры. Это его имя возникает в наших сердцах всякий раз, когда кто-нибудь произносит магическое словосочетание «Stabat mater», так же как имя Генделя при слове «оратория» или имя Бетховена при слове «симфония».

Наверное, справедливо, что в нашем сознании уживаются в основном такие «эпохальные достижения» (намеренно громкие слова!) Да, правильно: Перголези к двадцати шести годам написал десять опер. Но… двадцать шесть лет – много это или мало? Конечно, мало – ответ совершенно очевиден. А если композитор прожил всего только двадцать шесть лет? Тогда – это целая Вселенная… И вот здесь мы осторожно вступаем на шаткий, качающийся мост, соединяющий Перголези-композитора и его же-человека.

Ему было двадцать пять, когда провалилась в Риме его «Олимпиада» и когда он познакомился «средь шумного бала» с одной девушкой. Конечно, её звали Мария. На балу, среди танца, Перголези, наверное, рассказал ей о том, что несмотря на знатность своего рода он беден, отчего и скрывает свою истинную фамилию – Драги – под всем известным псевдонимом…

(далее…)

К 150-летию В. И. Сафонова

Авторы :

№ 2 (1209), март 2002

ИЗ ПЕРЕПИСКИ
О ПРАЗДНОВАНИИ 50-ЛЕТИЯ
МОСКОВСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ
ИМПЕРАТОРСКОГО
РУССКОГО МУЗЫКАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА

(письмо от 6 ноября 1910 г.)
Фонд 661, опись 1, единица хранения 125, листы 8-й и 9-й

В Дирекцию Московскаго Отделения ИМПЕРАТОРСКАГО Русскаго Музыкальнаго Общества

Милостивые государи!

В 50-ти летнюю годовщину основания Московскаго Отделения ИМПЕРАТОРСКАГО Русскаго Музыкальнаго Общества, друзья, почитатели и ученики В. И. Сафонова, желая отметить его выдающуюся деятельность: 1) как Директора Отделения и Консерватории, своею исключительною энергиею создавшаго здание Общества и великолепный Концертный зал, 2) своим редким педагогическим талантом воспитавший ряд видных музыкальных деятелей и поднявший Московскую Консерваторию на высоту первокласснаго Учреждения и 3) своим блестящим дирижерским талантом, много способствовавшим распространению русской музыки за границей, просят Вас принять бронзовый бюст В. И. Сафонова, работы профессора В. А. Беклемишева, для постановки в фойэ большого зала, как выражение признательности за все его заслуги перед Музыкальным Обществом.

(117 подписей)

(далее…)