№ 7 (1229), ноябрь 2004

Говорить о Гинзбурге-пианисте значит говорить о взаимоотношениях исполнителя с инструментом. С этого начать и этим кончить. Рискну сказать, что главное содержание искусства Гинзбурга определяется в момент прикосновения пианиста к клавиатуре рояля. И здесь — основная трудность. Говорить о том, о чем принято говорить в таком случае — о «благородстве исполнительского туше», о «богатстве и тонкости звуковой палитры» и т. п. — занятие неблагодарное и бесполезное. Двадцатый век богат выдающимися и великими пианистами. И кого же из них не отличало собственное необыкновенное туше и богатство фортепьянных красок?! В случае с Гинзбургом надо говорить о другом: об утопически-прекрасном братстве исполнителя со своим инструментом.

Взаимоотношения Гинзбурга с роялем приводят на ум слово «аристократизм». Но, как все на свете, в разных условиях аристократизм выглядит по-разному, может восхищать и отталкивать. Аристократизм взаимоотношений Гинзбурга-пианиста с роялем прекрасен абсолютно. В нем — совмещение несовместимого — аристократизм, помноженный на братство, равенство и свободу. Отечеством Гинзбурга оказалась страна, пропустившая через себя большую утопию коммунизма. Соприкоснувшись с материальной действительностью, утопия сгнила и самоуничтожилась. Но в эстетической действительности утопия дала драгоценные плоды. Струна утопии ярко звучит в музыке Прокофьева, а также молодого Шостаковича (у которого Асафьев различает «светлый бег Олимпиад») и молодого Свиридова. Непреходящего значения художественная утопия осуществилась и во взаимоотношениях Гинзбурга с «врученным» ему инструментом. В этом он был сыном своей страны и своего времени.

(далее…)

№ 4 (1226), май 2004

Глинка – имя не-собственное, невместимое сознанием, несо-вместимое с суетой, не из-местимое кораблем предыдущей и последующей музыки – русской и нерусской. Это вообще не наименование человеческое, а – пароль, шифр для посвященных, освященный и освещенный заревом собственной царственной непреложности, непреходящести, непереходящести в новые качества и количества романсов, ансамблей, оперных и оркестровых партитур. Звук фамилии композитора – явление музыкальное само по себе, оркестровое, темброво-колористическое, чувственное-осязаемое («Имя твое – льдинка в руке…»). Смысл этой фамилии лишь для русской музыки – характерное первооснование почвенности. Не немецкий ручей, а маленький островок библейской суши («…и мелем, и месим…»), отторгнутый у полноводного половодья.

С детских времен образ Глинки предстает ненаписанным сценарием немой фильмы.

Крупно: МИХАИЛ ИВАНОВИЧ ГЛИНКА – ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ КОМПОЗИТОР.

Кадр: стоит толстенький в сюртуке, рука за обшлагом, брови насуплены, голова в полуобороте

Кадр: оживает, начинает гневно вращать очами, хлопает свободной рукой по столику

Крупно: графин подскакивает на столике от ударов пухлой руки

Крупно: усато-бородатый рот активно что-то произносит; брызжет слюна

(не слышно)

Его судьба – такая управляемая во всех прижизненных отправлениях и проявлениях своей непредсказуемости – после смерти делает сказочные виражи на пути к бессмертию. Созидательная энергия наследников, последователей и исследователей смерчем проносится по незасеянным нивам рассеянного слуха, оставляя кое-где странной («Я с детства не любил овал…») формы зерна. Их назвали органически неквадратными и высевали затем при каждом располагающем к краеугольности или предполагающем угловатость случае. Почвенность Глинки взошла угольностью Мусоргского и игольностью Скрябина.

(далее…)

№ 4 (1226), май 2004

Михаил Иванович Глинка… Солнечное имя… Русская музыка немыслима без гармоничного, светлого, искрящегося творчества композитора, как немыслима русская литература без наследия Александра Сергеевича Пушкина.

Михаил Иванович Глинка… Смотрим на известный портрет угрюмого человека в «ночном колпаке»… Из подсознания всплывает череда музыковедческих клише, «канонизированный» набор высказываний композитора, превративших Глинку и его творчество в идола с небольшой свитой сочинений… «О, поле, поле! Кто тебя усеял мертвыми костями?»…

Знал ли 10-летний Глинка, что сказанную им фразу «Музыка – душа моя», по сути своей возглас восторженного ребенка, только что прослушавшего квартет теперь забытого композитора Крузеля, будут через века цитировать в качестве девиза его жизни? «А как же церкви?» – удивился бы мальчик, охотнее всего в то время рисовавший храмы мелом на полу…

Счастливое детство в Новоспасском, в меру с музыкой, но, видимо, больше с живописью, увлечение разными науками в одном из лучших учебных заведений Европы… Но вскоре музыка становится любимым «занятием», по определению А. П. Керн. Именно, занятием, поскольку никогда она не была для Глинки средством заработка, стала скорее не делом, а страстью его жизни. Став Капельмейстером Придворной певческой капеллы, он с удовольствием занимается с певчими, ездит на Украину набирать голоса для капеллы, вслушивается в народные песни…

«Молодой человек небольшого роста, прекрасной наружности с выразительным взглядом весьма добрых, прекрасных темно-карих глаз» – таким его увидела Анна Петровна Керн. Таким, вероятно, его воспринимали и другие женщины. Судя по «Запискам» композитора, где бы он ни находился, с ним рядом обязательно оказывалась дама «приятной наружности». Почти каждый романс, многие инструментальные сочинения написаны под воздействием красоты и обаяния очередной знакомой. Откровенно чувственная, благоухающая музыка передает, по словам композитора, «впечатление» – эмоциональное состояние, возникающее под одновременным воздействием запахов, пейзажа, присутствия женщины. Однажды в Милане, в разговоре со своим другом Ф. Толстым Глинка воодушевленно описал красавицу-итальянку, у которой «и нега и страсть просвечивают в каждой жилке» и поспорил, что может передать это впечатление в музыке – так был создан романс «Венецианская ночь».

(далее…)

№ 3 (1225), апрель 2004

Имя Владислава Геннадьевича Соколова (1908–1993) неразрывно связано с Московской консерваторией, в стенах которой он учился и впоследствии учил более шестидесяти лет. Артист, вдохновенный дирижер, мастер хора, человек высочайшей культуры и энциклопедических знаний, общественный деятель и плодовитый композитор, добрый наставник и мудрый педагог – все это сплавилось в нем цельно, объемно и продуктивно. Он радостно учил всему, что знал и что умел. Он был прирожденным Учителем в большом и глубоком смысле русского Просветительства. И особенно важную роль в педагогике Владислав Геннадьевич отводил музыкальному образованию и воспитанию детей и молодежи. С ними он, по его же признанию, чувствовал себя особенно вдохновенным и счастливым. Еще учась в Московской консерватории, Владислав Геннадьевич связал себя с педагогической работой, и поэтому по окончании консерватории перед ним не стоял вопрос, что выбирать и чему посвятить себя – концертной деятельности с хором или педагогике.

Владислав Геннадьевич учился в консерватории когда формировалась и складывалась ныне проверенная система профессионального дирижерско-хорового образования. У ее истоков стояли выдающиеся мастера, цвет русского хорового искусства, крупнейшие исполнители и педагоги – А. Д. Кастальский, П. Г. Чесноков, Н. М. Данилин, А. В. Александров, А. В. Никольский, Г. А. Дмитревский. Все они, за исключением умершего ранее А. Д. Кастальского, были непосредственными учителями В. Г. Соколова. Владислав Геннадьевич был безгранично благодарен своим учителям и говорил о них всегда с особой нежностью и теплотой, особенно о своем главном учителе – Г. А. Дмитревском. Есть прекрасная, полная трепетного чувства статья-воспоминание о Георгии Александровиче, написанная В. Г. Соколовым в 1990 году.

Все годы работы в Московской консерватории Соколов слыл непререкаемым авторитетом. Его величавый облик, лучезарная улыбка и струящаяся доброта удивительным образом благотворно действовали и на коллег по кафедре, и на студентов, располагая к общению и действиям. Он всегда стремился видеть главное – «искру Божию», пытливость, радение и любовь к хормейстерскому делу. Музыкальная педагогика Соколова – это огромный мир знаний, который утвердился в понятие «соколовская школа». В нем не было места догме, трафарету, академизму, заготовленной «рецептуре» и натаскиванию. Он умел пробудить артистическую природу ученика, развить его музыкальное чувство, обострить и выявить эмоциональное восприятие, заставить мыслить и навсегда «заболеть хором». Он умел так увлечь, раскрывая бездонный мир хоровых возможностей, что многие его ученики готовы были отдать жизнь искусству хорового пения. Они заражались его одержимостью. Потому-то среди его непосредственных учеников немало признанных мастеров хорового искусства и педагогики. Это С. К. Казанский, Ф. И. Маслов, В. Н. Минин, Г. Н. Пантюков, А. Ф. Ушкарев, К. Ф. Никольская-Береговская, И. П. Гейнрихс, Г. А. Ковалев, К. Р. Рюмина, И. К. Кулешова, В. И. Сафонова, Александр и Любовь Жаровы, К. Киркоров (Болгария), К. Литвин (Румыния), Ян-Лянкунь (Китай), Б. Сильва (Эквадор), К. Зан (КНДР), Х. Бальтре (Доминиканская республика).

(далее…)

№ 3 (1225), апрель 2004

ЭДИСОН ДЕНИСОВ. К 75-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

6 апреля 2004 года Московская консерватория отметила 75-летие выдающегося русского композитора Эдисона Васильевича Денисова. Приуроченная этому памятному событию программа была достаточно насыщенной и разнообразной, несмотря на внешнюю скромность юбилейных торжеств, впрочем, и не претендующих на фестивальный пафос. Музыкальный венок Эдисону Васильевичу элегантно и с необычайным почтением возложили его коллеги, друзья, ученики, исследователи творчества композитора – все, кому по-прежнему дорого имя этого человека.

Сначала состоялся концерт 2 апреля в Рахманиновском зале консерватории, посвященный творчеству Эдисона Денисова и подготовленный кафедрой камерного ансамбля и квартета Московской консерватории. Были представлены разнообразные камерные составы. Звучали и рояль соло – Багатели, семь пьес для фортепиано (К. Маслюк); и дуэты – Три пьесы для виолончели и фортепиано (К. Фетисов, С. Розман), Соната для скрипки и фортепиано (С. Широков, А. Мухитдинова); и трио – Ода для кларнета, фортепиано и ударных (исполнители Е. Варавко – кларнет, И. Горский – фортепиано, А. Винницкий – ударные).

В представлении некоторых сочинений участвовали их первые исполнители. Так, Вариации на тему Ф. Шуберта прозвучали в составе дуэта виолончели (народный артист России, профессор А. Рудин, которому посвящено сочинение) и фортепиано (засл. артист России, профессор В. Сканави). В Квинтете для двух скрипок, альта, виолончели и фортепиано, прозвучавшем в исполнении «Моцарт-квартета», партию фортепиано (как и на премьере в Москве в 1989 году) исполнил народный артист России, профессор Т. Алиханов. Кстати, на концерте 6 апреля в Малом зале консерватории, некоторые сочинения также прозвучали в «аутентичном» исполнении. Например, вокальный диптих «На снежном костре» на стихи А. Блока исполнили народный артист России А. Мартынов (тенор) и А. Константиниди (фортепиано). А в Струнном трио (П. Бобровский – скрипка, О. Бугаев – виолончель) на альте играл засл. артист России, профессор А. Бобровский, участвовавший и в мировой премьере сочинения в 1969 году.

На концерте в Малом зале прозвучали две Сонаты Э. Денисова – для саксофона и фортепиано (А. Демьянченко, Н. Баркалая) и для кларнета соло (М. Безносов), а также знаменитый Канон памяти Стравинского (Е. Махов – флейта, А. Терехов – кларнет и О. Зайцева – арфа).

В новом амплуа выступил солист Ансамбля солистов «Студия Новой музыки», пианист Михаил Дубов. На сей раз, он исполнил партию органа в трио Э. Денисова In Deo speravit cor meum со своими коллегами по ансамблю «Студия Новой музыки» (М. Ходина – скрипка, А. Рейн – гитара). Сочинение было написано в 1984 году для баховского фестиваля в городе Кассель, в Германии.

(далее…)

№ 8 (1222), декабрь 2003

Недавно в свет вышла книга: Валентина Холопова. «Композитор Альфред Шнитке». Выполненная по заказу Издательского Дома «Аркаим» Челябинска, она вошла в серию, объединенную общим названием «Биографические ландшафты», ориентированную как на научно-профессиональный, так и на самый широкий круг читателей.

Новая книга Холоповой – первая на русском языке биография выдающегося композитора современности, классика ХХ века, Альфреда Гарриевича Шнитке. Для автора данная работа составила своего рода продолжение исследовательской монографии «Альфред Шнитке», выпущенной в 1990 году В. Холоповой совместно с Е. Чигаревой. Монография представляла собой анализ творческого пути композитора и включала музыковедческий разбор всех основных произведений, созданных до 1986 года. По отношению к своему новому труду Холопова отмечает: «Публикуемая книга симметрично дополняет первую: она прослеживает жизнь и творческий путь Шнитке в биографическом плане и содержит лишь частичное описание некоторых его произведений» (с. 5). В книге «Композитор Альфред Шнитке» впервые в полном объеме раскрывается личность великого художника от самого «становления» и до «отторжения в вечность».

При создании книги о Шнитке фактологическим материалом послужило множество источников. Здесь, помимо ставших хрестоматийными книг «Годы неизвестности Альфреда Шнитке» Д. Шульгина, «Беседы с Альфредом Шнитке» А. Ивашкина, и книга А. Ивашкина на английском языке (Alfred Schnittke by Alexander Ivashkin. – London Phaidon Press Limited, 1996), и интервью с композитором разных лиц в журналах и газетах, и устные воспоминания сестры А. Г. Шнитке, Ирины Комарденковой.

(далее…)

№ 7 (1221), ноябрь 2003

Иосиф Францевич Гертович (1887–1953), заслуженный артист Россий­ской Федерации, концертмейстер-солист оркестра Большого театра СССР (1910–1953), профессор Московской консерватории (1922–1953) – первый выдающийся контрабасист-концертант послереволюционной России.

Первые его шаги в музыке связаны со скрипкой, но в 1902 году он начинает карьеру контрабасиста и посвящает этому инструменту всю последующую жизнь.

Блестящий виртуоз, Гертович равно ярко проявил себя как высоко профессиональный оркестрант и камерный исполнитель, как солист-концертант. Исполнительское искусство Гертовича отличалось не только блистательным мастерством, но и большой эмоциональной выразительностью и подлинным артистизмом. Для тех, кто слушал исполнение этого выдающегося музыканта, навсегда запомнилось благородное изящество трактовки и самой исполнительской манеры Иосифа Францевича. Мало к кому из музыкантов слово «Артист» могло относиться в такой высокой мере, как к Гертовичу. Благородная манера звукоизвлечения, скрипичное изящество штрихов (Гертович играл смычном с низкой колодкой, «французским»), точная интонация, продуманная фразировка, наконец, то неуловимое качество, которое можно определить как способность артиста устанавливать тесный творческий контакт с аудиторией, – вот основные черты Гертовича-солиста. Высокое искусство артиста превратило контрабас в его руках в «большую скрипку».

(далее…)

№ 7 (1221), ноябрь 2003

Когда я узнал, что Сергей Доренский приглашен в Цинциннати в качестве члена жюри Всемирного конкурса пианистов, я счел себя просто обязанным встретиться с ним. Мы отужинали вместе, я наблюдал его мастер-класс с пятью или шестью конкурсантами и, наконец, мы беседовали один на один в его отеле.

Мистер Доренский долгие годы являлся главой фортепианного факультета Московской консерватории – величайшей и несравненной в мире школы пианизма. Уже одно это было достаточным основанием для разговора. Кроме того, я знаком с его игрой в записи на пластинки, и поэтому тоже хотел встретиться с ним, в надежде услышать, является ли он все еще большим пианистом. Прежде всего, отвечу на этот вопрос: да, он остается таковым. Во время мастер класса он неоднократно садился за рояль и играл продолжительные фрагменты, даже целые части произведений. Это были незабываемые мгновения для всех, кто при этом присутствовал. Он оставил публичную концертную деятельность лет десять назад из-за проблем с сердцем (ему сейчас пошел уже восьмой десяток); поэтому то, что слышали мы, это максимум того, что можно услышать в его исполнении сейчас. Что за певучая игра! Что за элегантная фразировка и эмоциональная искренность! Как мало пианистов, способных так общаться с публикой, способных столь многое передать ей!

Первой, принявшей участие в мастер-классе, была Анжела Пак, замечательная канадская пианистка с прекрасным звуком и достаточно отточенной игрой. Ее медленные фрагменты были особенно полны чувства, но м-р Доренский сделал несколько замечаний, чтобы помочь ей в быстрых частях чудесной бетховенской Сонаты № 13.

Последняя фортепианная соната Бетховена показалась едва ли самым мудрым выбором для тинэйджера, который был следующим. Его пальцы справлялись с технической стороной достаточно неплохо. Доренский сыграл для него обе части и множество отрывков – все по памяти. Он выглядел строгим школьным учителем для этого мальчика, которому нелегко далось освоение новой аппликатуры, призванной улучшить его артикуляцию. И педагог настаивал, чтобы пианист играл в темпе, не противореча пульсу этой музыки.

(далее…)

№ 6 (1220), октябрь 2003

Игорь Владимирович был исключительно добрым, отзывчивым человеком – таковы главнейшие качества его натуры, его характера. С большой теплотой я вспоминаю это, вспоминаю его особенную приветливость, всегда ему присущую. Мне хочется именно об этом сказать, потому что она проверено моим длительным общением с Игорем Владимировичем. Оно началось в 1928–1929 году и продолжилось до конца его жизни в 1954 году, иначе говоря на протяжении четверти века.

Узнал я Игоря Владимировича, когда был направлен на педагогическую практику по гармонии из Рубинштейновского техникума, где я учился у И. И. Дубовского, в Скрябинский – там тогда преподавал Игорь Владимирович. Он приветливо встретил меня и давал мне всякого рода советы и указания на педагогической работе, а в дальнейшем доверял мне иногда и проведение занятий с учащимися. У нас установились очень тесные взаимоотношения, которые привели даже к тому, что Игорь Владимирович приглашал меня в гости. В этих встречах нередко мы с ним играли в 4 руки – ведь в то время не было звукозаписи и знакомиться с литературой приходилось путем проигрывания на рояле. Такие четырехручия практиковались и позднее, когда я был уже в консерватории.

В нашу группу, где я занимался в техникуме, входили впоследствии известные музыковеды – В. А. Вахромеев, И. Я. Рыжкин, Н. Р. Котлер и некоторые другие. Фотография нашей группы красовалась в холле Музыкального училища при консерватории, – не знаю, осталась ли она до сих пор или ее убрали.

По некоторым объективным причинам я поступил в консерваторию в 1933 году, спустя три года после окончания техникума и за это время нередко бывал дома у Игоря Владимировича. Игорь Владимирович с радушием встретил меня в консерватории и, доверяя моим познаниям, освободил меня на первом курсе от занятий по гармонии и сольфеджио, так что я проходил у Игоря Владимировича гармонию только один семестр на втором курсе и сдавал экзамены за весь курс.

(далее…)

№ 6 (1220), октябрь 2003

Владимиру Васильевичу Протопопову пошел 96‑й год. Все мы – музыковеды, исполнители, композиторы – восхищены его творческой деятельностью. Мы не перестаем удивляться ее интенсивности и плодотворности.

Научное творчество В. В. Протопопова – предмет, достойный серьезного и большого исследования. Но главное заключается в том, что идеи, заключенные в работах выдающегося отечественного ученого, конкретные результаты актуальны, продолжают развиваться и оказывать воздействие на музыкальную науку, творчество и культуру в целом.

Деятельность В. В. Протопопова поражает своей многогранностью. Это не только музыковедческие исследования в самых разных жанрах (от небольших заметок до фундаментальных монографий), но и источниковедческие разыскания, составление, редактирование сборников, подготовка к переизданию выдающихся трудов отечественных мыслителей о музыке с тщательной выверкой текстов и подробным комментированием. Это неустанная работа по подготовке кадров – в экспертных комиссиях ВАК, в специализированном совете по защите диссертаций, и, прежде всего, в занятиях с дипломниками, аспирантами и докторантами.

Результатом многогранной деятельности явилась солидная научная школа, ученики и последователи, сотрудничающие с В. В. Протопоповым, продолжающие расширять и разрабатывать огромное поле знаний о музыке. Всем нам хорошо известны имена представителей этой замечательной школы: Ю. К. Евдо­кимова, Н. А. Симакова, Т. Н. Дубравская, И. К. Кузнецов, В. В. Задерацкий, работающие за пределами России Кина Проданова, Пенчо Стоянов, Георгий Пелецис и многие, многие другие.

Классикой музыковедения XX века стали такие работы как «История полифонии в ее важнейших явлениях», «Вариационные процессы в музыкальной форме», исследования, посвященные принципам музыкальной формы Баха и Бетховена, работы о Глинке, Чайковском, о представителях русской мысли о музыке. Но всем музыковедам, а особенно молодым, вступающим в жизнь профессионала – теоретика, историка, критика, исследователя – чрезвычайно важно использовать и те методы, которыми владеет и которые разрабатывает В. В. Протопопов.

(далее…)

№ 2 (1216), март 2003

…Нет, так не расставался никогда
Никто ни с кем, и это нам награда
За подвиг наш.

Анна Ахматова

Он умел писать о любви. Не о той, которая – между взглядом и экстазом, нет. Германо-итальянский оперный штамп ничуть не был близок его сердцу. Только русская – чтобы деньги в огонь и прочь из постылого дома, а потом долго-долго скрываться, убегать, исчезать… И наткнуться, наконец, горлом на нож в руке любимого человека. И доказать, что смерть ничего не в состоянии изменить. Такой вот Эрос-Танатос.

Он вначале думал, что возможно по-другому. Наотмашь, как у Чайковского. Распластываясь вскрытой грудиной на эстраде: «Но ты поешь, и предо мной…». Прорубая топорами тромбонов толщу многолетних сомнений и тревог. Наваждение прошло. Симфония провалилась. Глазунов лениво и небрежно продемонстрировал абсурдность публичного самообнажения. Quod licet Jovi… .

И он научился прятаться. От скептического смешка Танеева, от скрябинского ехидства, от наскоков критики. От не-любви. Стал столпником собственного пианизма, воздвиг себе прибежище недосягаемое и низвергал оттуда потрясающие звучания своей и чужой музыки, незабвенные для тех, кому посчастливилось попасть – нет, не на башню, но хотя бы на приступок ее. Ибо редкий безумец может платить цену святости, которую требует двадцатый век.

Речь пророка темна, смысл писаний теряется в бесконечности повторений и цитат. Редкий мудрец прочтет сокрытое за известным наизусть. Рахманинов был пророком. Его языком стала софийная звукопись «Всенощной», мощный экстаз Второй симфонии, вавилонское столпотворение двух главных фортепианных концертов. Скрывая любовь к человеку, он успел на краю пропасти выкрикнуть слова предупреждения человечеству. Раздирая гортань, судьбой своею утвердил чудеса Преображения и Воскресения.

Но и так было не всегда. Много раз начинающаяся фраза упирается в неожиданное сомнение. И тогда появляются паузы. Главная – десятилетняя – в начале эмиграции. За ней множество других – по два, три года… А после паузы «я верую» звучит уже не так твердо. Сомнение – знак позднего Рахманинова: «…все наши страдания потонут в милосердии, которое… наполнит собою весь мир…». Так и хочется поставить здесь знак вопроса. А наполнит ли весь мир? А так ли прав был Антон Павлович со своим пессимистическим идеализмом?

(далее…)

№ 1 (1215), февраль 2003

Фестиваль «Автопортрет» в честь Родиона Константиновича Щедрина (к его 70-летию) стал большим, радостным праздником, проходившим в первой половине декабря 2002 года в Москве и Петербурге. При этом видную роль сыграла Московская консерватория – и своими залами, и своими артистическими силами, и своей полной энтузиазма слушательской аудиторией.

Фестивалю навстречу консерватория провела в Рахманиновском зале встречу с композитором: с вопросами, ответами и музыкой. Композитору был вручен Диплом Почетного профессора Московской консерватории (присужденный еще в 1997 году) и Золотая медаль и Диплом лауреата 2002 года Фонда И. Архиповой за создание оперы «Мертвых душ». Один из первых вопросов был: что значит для современного композитора фольклор? Ответ Щедрина: «Композитор только тогда интересен для других наций, когда он связан с корнями земли, родившей его, воспитавшей, давшей силы»… Вопросы и ответы о новых сочинениях: премьера оперы «Очарованный странник» по Н. Лескову для концертной сцены пройдет в Нью-Йорке в Линкольн-центре, композитор опасается далекости американцев от этого русского сюжета (сейчас знаем – был полный успех), симфонические «Диалоги с Шостаковичем» уже трижды были сыграны в Америке. В связи с больным вопросом о жизни молодых композиторов Щедрин обратил внимание, что на Западе открывают факультеты коммерческой музыки, где авторов учат работать для рекламы, для клипов и т.д. По мнению мэтра, композитор сам должен входить в широкую жизнь, и «если профессия тебя не кормит, грош тебе цена». А каков его творческий завет как композитора? «Интуиция и высокая образованность».

Гала-концерт открытия фестиваля прошел в Большом театре, велась прямая трансляция по телевидению. Большой симфонический оркестр им. П. И. Чайковского под управлением В. Федосеева с блеском исполнил популярные «Озорные частушки», Фортепианный концерт № 4 (солист – Олли Мустонен). Камерный хор Московской консерватории под управлением Б.Тевлина – театрализованную версию хоровой кантаты «Казнь Пугачева». Венчал программу самый знаменитый балет Щедрина – «Кармен-сюита».

Поистине колоссальным достижением Alma mater стало исполнение в Рахманиновском зале Щедрина всего цикла 24 прелюдий и фуг учениками класса проф. С. Л. Доренского. Их было семеро: Ф. Амиров, В. Кузнецов, А. Сальников, Е. Мечетина, Т. Лазарева, Т. Мичко, В. Игошина. Первое отделение – диезные тональности – исполняли мужчины, второе – бемольные тональности – дамы. Почтенный музыкант внушает ученикам острейшее чувство современной интонации: Щедрин у них звучит как их собственный родной язык, они в нем – у себя дома. Семеро – студенты, аспиранты, лауреаты конкурсов – различны по индивидуальности. А. Сальников играл свой блок скорее как «движущуюся архитектуру», В. Кузнецов, наоборот, – с ассоциациями: импровизации, танцевальности, с широкой палитрой звуковых средств, с наполненной смыслом виртуозностью. Ф. Амиров исполнил все наизусть. «Дамская половина» также блистала и виртуозностью, и содержательностью. В. Игошина заинтриговывала редкой интересностью каждого звука. Стремительно прославившаяся за последнее время Е. Мечетина играла зрело, с яркой подачей каждого выразительного штриха. А скрытый режиссер (проф. С. Л. Доренский) еще и выстроил весь концерт как единое, динамичное и захватывающее целое.

(далее…)